Корсар и роза - Модиньяни Ева. Страница 21

По вечерам и в праздничные дни, вместо того, чтобы отправиться в кабачок, как все остальные крестьяне в селении, Тоньино оставался дома с женой, и она читала ему вслух отрывки из романов, порой спотыкаясь на незнакомом слове и спрашивая у него объяснений, которых он не в состоянии был дать, и поэтому купил подержанный толковый словарь. Они искали слова вместе, и в такие минуты Лена бросала на него взгляды, полные благодарности и какой-то особой нежности, словно восполняя отказ в других удовольствиях, которых он, впрочем, и не требовал. Между ними установились близкие, доверительные отношения и даже своего рода чувство сообщничества.

Тоньино знал, что настанет день, когда Лена раскроет ему свои объятия, и одного этого ему было достаточно. По крайней мере, он сам хотел в это верить, хотя в действительности глубоко страдал от навязанного самому себе воздержания, страдал так сильно, что временами ему начинало казаться, будто все знают о его несостоятельности как мужа и как мужчины. А ведь как было бы просто сделать ее своей. Тоньино понимал, что он в своем праве, но сознательно, пусть и с мучительным трудом, отказывался им воспользоваться. Переживаемые терзания привели его на грань нервного истощения, и первого же неловкого намека со стороны отца оказалось довольно, чтобы вызвать взрыв негодования.

А теперь и Лена вдруг заартачилась, как упрямый ослик, отказываясь следовать за ним.

— Почему ты не хочешь ехать? Назови мне хоть одну причину, одну-единственную, но уважительную! И тогда я немедленно отвезу тебя обратно домой и попрошу прощения у папы, — говорил он, тряся ее за плечи.

Лена не ответила. «Луна, разгонявшая мрак ночи, наверное, льет свой свет и на город Луго, где живет Спартак, — подумала она. — Что будет, если мы снова встретимся?» Не могло быть и речи о том, чтобы рассказать Тоньино о ее несостоявшейся любви. Лена никогда бы не позволила себе так его унизить. Она взглянула на мужа. Да, он непривлекателен, но зато он такой сильный, такой терпеливый и великодушный. Никто, кроме него, никогда не был с нею так добр и нежен.

Растроганная до слез, Лена тихонько провела рукой по его запавшей от старой раны щеке. Впервые за все время замужества она осмелилась его приласкать.

— Бедный Тоньино. Сколько вам приходится переносить из-за меня, — нежно прошептала она.

— Я не бедный, и твоя жалость мне не нужна, — рассердился Тоньино и резко оттолкнул ее, потому что робкая ласка Лены заставила его задрожать от волнения.

Лена вновь придвинулась к нему и обвила руками его шею. Ей казалось, что если она не отдастся мужу прямо здесь и сейчас, на пыльной проселочной дороге, то рано или поздно уступит Спартаку: ведь сама судьба как будто толкала их друг к другу. Приблизив лицо к лицу мужа, Лена поцеловала его. Она почувствовала, как он весь напрягся.

— Я хочу стать вам женой по-настоящему, — прошептала Лена.

В эту минуту Тоньино охватило безумное желание во все горло закричать от радости. Как было бы прекрасно в эту холодную октябрьскую ночь, прямо под звездным небом овладеть Леной и любить ее. Это было бы так просто и прекрасно, ведь он и сам только об этом и мечтал!

— Еще не время, — сурово произнес он вслух, безотчетно и смутно ощущая, что Лена чего-то недоговаривает. Тоньино слишком сильно ее любил и не хотел, чтобы какая-то тень омрачила их отношения.

— Почему? — обиделась Лена.

— Ты мне так и не сказала, что же тебе мешает поехать со мной в Луго, — упрямо напомнил Тоньино, отстраняясь от нее.

Лена вновь взобралась на телегу, подавленная и униженная.

— Потому что я дура, — ответила она. — Просто мне страшно начинать новую жизнь.

— Раз я здесь, рядом с тобой, ты ничего не должна бояться, — заверил ее Тоньино, в свою очередь забираясь в повозку.

Они продолжили путь. На душе у Тоньино скребли кошки: он понял, что Лена что-то от него скрывает.

Глава 6

— Mala tempora currunt [10], — изрек нотариус Беллерио. — В недалеком будущем несчастной Италии придется проглотить немало горьких пилюль, и особенно достанется вам, молодым. Кавалер Бенито Муссолини — беспринципный демагог, одержимый жаждой власти. Когда народ лишают свободы слова и права мыслить самостоятельно, можно считать, что нация мертва. Ты помнишь, дорогой Спартак, что говорил Вольтер?

— «Я не разделяю ваших взглядов, но жизнь отдам за то, чтобы вы могли высказать их свободно», — процитировал молодой человек.

— Не удивлюсь, если в скором времени Вольтер будет объявлен опасным смутьяном и само его имя исчезнет из учебников истории, — продолжал старый нотариус. — Пойми, этот мошенник взял страну за горло и держит ее в кулаке. Всем нам полагается его слушать, верить ему и сражаться за него. Тебе кажется достойным подобный образ жизни?

— С вашего позволения, господин нотариус, я ведь простой крестьянин. У нас в деревне и солнце светит, и дождь идет не по законам фашистского режима. Стало быть, для нас ничего не меняется. Коров доить надо каждый день, хлеб созревает к осени, виноград хорош, когда дождей выпадает мало. И все это повторяется из года в год с незапамятных времен, вне зависимости от политики кавалера Бенито, — сказал в ответ Спартак.

— Значит, тебе глубоко плевать на режим? О боже, — тотчас же спохватился старик, — до чего же фашисты испоганили наш несчастный язык! «Глубоко плевать» — это же их любимая фраза! Ты ведь и сам так говоришь, уж признавайся! — поддел он Спартака.

— Я только говорю, что политика меня не касается. Король и его свита, Муссолини и его чернорубашечники далеки от нас, как луна от земли, — спокойно возразил молодой человек, пожимая плечами.

— Блаженна молодость в своем неведении! — воскликнул старый мудрец. — Что касается меня, я бросаю все и уезжаю в Америку с моей Джачинтой. Там я, по крайней мере, смогу умереть, не теряя своего достоинства.

Нотариус Беллерио, человек энциклопедически образованный и всей душой ненавидевший Муссолини, был владельцем десяти гектаров земли, которые семья Рангони обрабатывала исполу. И вот сейчас Спартак приехал к нему в Болонью, чтобы внести арендную плату за полгода. Рангони были честными арендаторами, представляемые ими счета всегда были верны до последнего чентезимо. Спартак вырос на глазах у нотариуса, вызывая его восхищение своим умом и основательностью. Когда молодой Рангони навещал его, старик с удовольствием угощал юношу чашкой горячего шоколада, вел с ним беседы о литературе и философии, расспрашивал об учебе и планах на будущее. Спартак жадно впитывал каждое слово, услышанное от нотариуса, даже когда не понимал до конца их смысла. А уж горячий шоколад, которым его угощала Джачинта, можно было смело назвать божественным нектаром.

Джачинта служила у нотариуса экономкой и жила в его большом доме позапрошлого века под Двумя Башнями [11], где проживали и держали нотариальную контору уже три поколения семьи Беллерио. Сама она родилась в Предаппио, то есть была землячкой Муссолини, и гордилась тем, что знала донну Рашель [12] еще в те времена, когда та перебивалась с хлеба на воду, как и все остальные обитатели местечка. Джачинта вошла служанкой в дом Беллерио, едва ей исполнилось тринадцать. Теперь ей было уже около тридцати, но она все еще выглядела молоденькой девушкой с пышными формами, гладкой и мягкой, как масло, кожей, громадными и томными черными глазами. Все местные сплетники хором утверждали, что нотариус, бездетный вдовец, сделал ее своей любовницей, но эти толки не находили подтверждения. Зато было точно известно, что два брата Джачинты эмигрировали в Америку много лет назад и, по слухам, сколотили там состояние, открыв процветающий итальянский ресторанчик. Все эти годы братья настойчиво звали ее к себе, справедливо полагая, что Джачинта, великая мастерица замешивать и раскатывать макаронное тесто, пригодится им в работе. Но Джачинта так и не смогла решиться на отъезд: у нее не хватало духу оставить бедного нотариуса одного.

вернуться

10

Настали скверные времена (лат.).

вернуться

11

Старинные башни Азинелли и Гарисенда являются символом города Болоньи.

вернуться

12

Гражданская жена Муссолини.