Пылкая дикарка. Книга 2 - Нильсэн Вирджиния. Страница 20

Эти креолки, стремящиеся наложить свою жадную руку на часть имения Ивана, встретили в ней равную себе. Майкл Жардэн, вероятно, намеревался жениться на ней, если только удастся отторгнуть часть наследства Ивана — богатое приданое, — и обещал Мари Дюкло какое-то денежное вознаграждение, — в этом она была уверена. Может, у нее и было знатное имя, открывающее перед ней многие двери, но ей, Элизабет, самой не хватало денег.

Оставшись вдовой, Элизабет уже не могла принимать приглашения на вечера с танцами и музыкой, но вполне могла распространить собственную версию происхождения этой девушки за чашкой кофе, как в своем доме, так и приятельниц. Ей, конечно, поверят. Она лежала с открытыми глазами до тех пор, когда началось обычное утреннее щебетанье птиц. Все это время она разрабатывала свою легенду.

Беспокойно ворочаясь в постели, она думала об Алексе и была вынуждена признать, что, потеряв самообладание, нанесла ему оскорбление. Теперь ей предстояло снова наводить мосты, каким-то образом восстанавливать прежние отношения между ним и Нанетт. Она планировала этот брак так давно, что просто безрассудно позволить ему сгореть в пламени жаркой ссоры. Нанетт, эта дурочка, напрасно подслушивала у двери. Если бы она знала, что Нанетт там, то скорее всего не дала бы волю языку.

Но что ему сказала Нанетт? — хотелось бы ей знать. Завтра она выбьет правду из дочери. Она не была лгуньей, но вполне могла приврать, чтобы выставить себя в лучшем свете. Элизабет хотелось знать, насколько велик причиненный ею ущерб.

Но "завтра" уже наступило, осознала она. Бесполезно продолжать злиться, ведь она еще не спала ни минуты.

В следующий уик-энд Орелия выехала на свой первый бал. Приглашение поступило от тетушки Чарлза Пуатевэна, плантации которой и дом были расположены на Камышином ручье. Платье Орелии, выдержанное в полутрауре, что, по словам мадам Дюкло, было обязательно для девушек в ее положении, — было сшито из серого шелка, который при падающем на него свете приобретал голубоватый оттенок. Воротник и рукава на запястьях были отделаны мелкими кружевами кремового цвета. Такой скромный фасон выбрала сама мадам Дюкло, которая считала, что консервативные линии такого наряда лишь подчеркивали экзотическую сторону красоты Орелии.

Мишель заехал за ними в карете. Глаза у него загорелись, когда он увидел спускавшуюся по лестнице Орелию.

— Дорогая, вы просто очаровательны! — воскликнул он.

— Благодарю вас, месье, — ответила она, протянув ему свою руку.

Он поднес ее к губам для продолжительного поцелуя, потом с беспокойством заметил:

— Какая она у вас холодная. Но мне она кажется теплой южной ночью.

— Я очень волнуюсь, месье. Я никогда прежде еще не была на балу. Как вы считаете, будет ли там моя сестра?

Лицо Мишеля едва заметно напряглось, и у Орелии вдруг возникло сильное подозрение, что Нанетт ему не нравилась.

— Мадам Кроули наверняка там не будет, — ответил он, — но ее дочь может приехать с одной из приятельниц. Вам нечего волноваться. Там не будет никого, кто сможет соперничать с вами и в красоте, и в очаровании.

Он сделал комплимент мадам Дюкло, которая была просто великолепна в своем платье из фиолетового атласа, которое удивительно шло к ее бледному напудренному лицу с ярко розовыми румянами на щеках.

Когда они выехали, был серый, из-за наступивших сумерек, напоенный тяжелыми ароматами вечер. Дорога вдоль ручья шла между двумя рядами деревьев. Некоторые из них были украшены бурно разросшимися свисающими с веток ползучими растениями. Воздух, казалось, был пропитан запахом жимолости.

— А где находится Камышовый ручей? — спросила Орелия.

— Это — один из пяти ручьев, которые, словно растопыренная пятерня, пролегают через эту местность, — объяснил Мишель. — Здесь — царство сахарного тростника.

Мишель с мадам обменивались сплетнями о тех гостях, с которыми предстояла встреча, а Орелия большую часть занявшего целый час путешествия молчала, любуясь проплывающим за стеклом окна ландшафтом. Ей не давали покоя возбуждающее ее ожидание чего-то необычного и грызущая тревога.

Карета свернула на темную длинную аллею, над которой шатром раскинулась листва старых дубов и магнолий, под нижними ветвями которых носились мириады светлячков. В конце аллеи кучер остановил лошадей. Молодые чернокожие слуги с факелами в руках устремились к ним, чтобы осветить дорогу. Выйдя из кареты, они поднялись по лестнице на просторную веранду, где стояли хозяева, приветствуя гостей.

Они знали Мишеля и мадам Дюкло, а Орелию встретили с изысканной куртуазностью, не скрывая своего любопытства. Как только они вошли в дом, какая-то молодая женщина подбежала к Орелии, возбужденно воскликнула:

— Так это ты, Орелия? Я не могла поверить своим ушам, когда услыхала об этом!

Орелия еще не успела оглядеться, но почувствовала, что волнение пропало. Перед ней стояла Серафима, веселая толстушка, которая была пансионеркой в монастыре и училась с ней вместе в одном классе по рукоделию. Серафима была одной из воспитанниц, которая дружески относилась к сиротам. Она поприветствовала Орелию на правах старой подружки.

— Как я рада, что ты здесь! На десятки миль вокруг нет ни одной моей сверстницы. Я слышала о тебе много интригующего, Орелия. Маманутверждает, что Чарлз Пуатевэн пылает к тебе нежными чувствами. Неудивительно, ты такая миленькая!

— Я просто с ним встречалась, — пожав плечами, возразила Орелия.

— Ну, это он настоял, чтобы его тетушка пригласила тебя. Маманговорит, что ты связана с какой-то тайной, а Мишель Жардэн говорит каждому встречному, что у твоей семьи самое лучшее происхождение по кровным узам и что ты, вполне вероятно, будешь провозглашена наследницей. Как это здорово, Орелия, я просто обожаю тайны.

— А я нет, — сказала Орелия. — Мне хочется разрешить ее.

— Неужели ты на самом деле не знаешь, кто ты? — воскликнула Серафима. — Как здорово! А я только что жаловалась, что здесь, в Террбоне, ничего не происходит.

Проявляемый Серафимой к ней интерес и ее пылкий энтузиазм позволил Орелии чувствовать себя более уверенной в радушном приеме, что было для нее большим утешением, тем более, что она вскоре заметила свою золотоволосую сестру, стоявшую в другом конце комнаты. Нанетт с серьезным видом разговаривала с Алексом Арчером, который был просто неотразим в своем темном сюртуке и брюках, хотя у него был ужасно несчастный вид. Они о чем-то спорили. Нанетт, судя по всему, о чем-то его умоляла. Орелия была уверена, что Нанетт ее заметила, так как она, задрав подбородок, тут же повернулась к ней спиной. Это был, несомненно, намеренный, доставивший ей душевную боль, вызов. Ее сестра так же отреклась от нее, как и ее мать.

В эту минуту к ней подошел Чарлз Пуатевэн и пригласил на танец. С улыбкой она приняла его приглашение, и вскоре ей уже не давали прохода кавалеры, желавшие с ней потанцевать. Все эти часы, проведенные на балу, казались ей каким-то неуловимым сном. Сколько раз, лежа на жестком матраце в сиротском общежитии, она воображала себя самой красивой девушкой на замечательном балу, но это все были лишь ее фантазии, она это понимала, а вот теперь все происходило на самом деле.

Ее сон благодаря стараниям Мишеля Жардэна и мадам Дюкло стал реальностью, но все же в нем было что-то от кошмара, так как, кружась в вальсе, постоянно кланяясь и приседая в книксене, она все время чувствовала у себя за спиной враждебный взгляд Нанетт, которая не спускала с нее голубых глаз отца, в которых мелькала злоба. Она постоянно избегала ее взгляда и все время о чем-то шепталась с кем-нибудь из гостей.

Наконец, разгорячившись, помня предостережение мадам Дюкло, что она все еще носит траур и не должна танцевать до упаду, оставаясь как можно более скромной и спокойной, она отказала третьему приглашению Чарлза и отправилась наверх, в комнату для дам.

Когда она тихо туда вошла, какая-то женщина говорила: