Ханская дочь. Любовь в неволе - Лоренс Ине. Страница 48

— Еще! Еще! — просили гости.

— Я только одну песню могу вспомнить, но не уверен, что это будет уместно. Там об одном воине, который поднялся против царя, но в конце концов его все же убили.

— Знаем мы эту песню! — со смехом крикнул кто-то. — Что, ребята, споем в честь разлюбезного хозяина? Начинай, Степан Маркелыч! Это точно она самая.

Тиренко не заставил себя упрашивать. Пропустив несколько тактов, Сирин вступила. На этот раз Тиренко уже не подпевал ей, когда дело дошло до повтора строк, присутствующие так слаженно грянули «выплыва-али расписные…», что Сирин запнулась и умолкла.

— Продолжай, Бахадур! Дальше! — попросил Раскин. Она послушалась, голос еще дрожал, но с каждой нотой становился все тверже, так что к концу следующего куплета стало слышно, как звенит он над хором мужских голосов. Когда песня закончилась, раздались шумные аплодисменты, и по кругу пошли бутылки с водкой. Гости уже не давали себе труда отыскать стаканы. Наконец дошла бутылка и до Бахадура.

— Выпей, Бахадур, выпей! — кричали со всех сторон.

Сирин поняла уже, как неровно настроение у русских после выпитого, а потому послушно приложила бутылку к закрытым губам и сделала вид, что пьет. Несколько капель водки она все же проглотила и отчаянно закашлялась.

Окружающие засмеялись, но это был добрый смех, они хлопали Бахадура по плечу, отпускали похвалы его голосу и уверяли, что безмерно рады видеть его в своем кругу.

Раскин крикнул:

— Нет, что ни говорите, а Бахадур для нас и впрямь ценная находка! Не то что эти надутые гвардейские козыри Шишкин и Кирилин. Слава тебе господи, что царевич уехал и забрал их с собой!

— Выпьем за здоровье царя! — выкрикнули из толпы, и водка снова пошла по кругу. Сирин опять притворилась, что пьет, ей даже удалось незаметно пролить немного водки на землю, чтобы казалось, что она и впрямь сделала глоток. Раскин за один прием влил в себя по меньшей мере полстакана и задорно оглядел приятелей:

— Повеселимся сегодня вдвое против обычного, ребята! Во-первых, сегодня такой чудный день, и кто знает, когда еще мы сможем так беззаботно веселиться. А во-вторых, убрался весь этот сброд, который окружает царевича.

Сергей недоуменно уставился на него:

— А чем, хотел бы я знать, мы занимаемся тут весь вечер? Или тебе не весело?

— Торчать тут и пить водку стакан за стаканом — это разве веселье? Мне нужен простор! Разгула хочу, девок хочу! — Глаза Раскина маслено заблестели. Кто-то из приятелей поддержал его:

— Да, Степа! И впрямь без баб скучновато! Кто знает, когда еще представится такой случай.

— Кому-то, может, и никогда, если неудачно со шведами повстречается. Степа, не скупись, вели привести пару девчонок посмазливее! — Тиренко картинно встал перед Раскиным на колени и умоляюще сложил руки, заглядывая приятелю в глаза.

Раскин ухмыльнулся в ответ:

— Я вообще-то думал о заведении мадам Ревей.

Большинство присутствующих заулюлюкали от восторга, но кое у кого лица, напротив, разочарованно вытянулись. Мадам Ревей держала самый знаменитый в Петербурге бордель, которым не гнушался сам Апраксин.

Да и царь, наезжая в Петербург без Екатерины, не прочь был отведать ту или иную свеженькую девчонку. Но для простого офицера, располагавшего только невеликим жалованьем, да еще и выплачиваемым с задержкой, такие цены были непосильны. Сергей произвел подсчеты и понял, что даже одна девушка мадам Ревей заставит его выложить все накопления, да еще и придется просить в долг. Он уже открыл рот, чтобы отказаться, но тут взгляд его упал на Бахадура, и его вновь охватила эта странная, противоестественная тяга к мальчику.

«У меня слишком долго не было женщины, — говорил он себе, — иначе стал бы я так гореть при виде смазливого мальчишки? К чему жадничать? Почему бы не пойти, в конце концов! Кому пригодятся эти деньги, если какой-нибудь швед завтра перережет мне глотку?»

Приняв такое решение, Сергей громко расхохотался, вышло, впрочем, довольно искусственно. Он обнял Раскина за плечи, называя его добрым малым, который всегда знает, о чем думают его друзья.

Сирин не поняла, почему все вдруг пришли в такое волнение. Доносившиеся до нее фразы ни о чем ей не говорили — мать не научила ее таким словам. Но всеобщее лихорадочное возбуждение ей не понравилось, она спрашивала себя: в какую переделку угораздило ее попасть на этот раз?

Раскин глотнул напоследок водки и швырнул бутылку в окно, зазвенело разбитое стекло, на пол посыпались осколки. Мутным взглядом Раскин отыскал слугу, который тут же с мрачным лицом заторопился прочь. Надо было отыскать стекольщика, пока весь дом не вымерз — на улице все же стояла зима.

— Ну что, идем! — крикнул он и, пошатываясь, двинулся к двери.

Дорога до заведения мадам Ревей была неблизкой, но располагалось оно, к счастью, так, что можно было обойтись без парома. Иначе кое-кому из развеселых гостей не миновать было купания в ледяной Неве. Некоторые и без того то и дело оказывались в опасной близости от воды, так что Сирин приходилось оттаскивать их назад. Поскользнуться на раскисшей насыпи и угодить в не замерзшую еще реку было делом пустяковым. Нетрезвые офицеры награждали ее благодарными поцелуями, которые она старалась незаметно отереть. Нет, к дикому обычаю русских чуть что валиться друг другу в объятия и смачно целоваться она никогда не привыкнет!

Заведение мадам Ревей было одним из немногих полностью достроенных домов в городе. Раскин, покачиваясь и широко расставляя ноги для устойчивости, подошел к двери и постучал, дверное кольцо торчало из пасти огромной бронзовой львиноподобной головы. Наружу тотчас же выскочил привратник в яркой ливрее. Увидев такую ораву явно нетрезвых людей, он хотел было закрыть дверь, но, приглядевшись, решил, что с офицерами затевать ссору все же не стоит и, отойдя в сторону, поклонился, всем видом выражая почтение:

— Добро пожаловать, ваши сиятельства!

Раскин подмигнул приятелям и дал знак следовать за ним. Вслед за Тарловым Сирин вошла в широкий, освещенный множеством свечей коридор. На минуту она ощутила себя перенесенной в другой мир. Она уже побывала в нескольких русских домах — во дворцах Меншикова и Апраксина, в доме Раскина. Все они были роскошны, но такой сказочной красоты убранства она еще не видела. Краски, статуи и лепнина сливались воедино — казалось, на свет их произвела природа, а не рука человека. На картинах изображены были не охота и битва, а изящные женщины, нагие или едва одетые.

Статуи в нишах не прикрывались стыдливо листочками или ладошкой, а бесстыдно выставляли себя напоказ.

Ватага офицеров под предводительством Раскина прошла между двумя женскими фигурами в полный рост: нагие девушки держали над головами входящих лавровые венки. Они прошли в залу: изящные кушетки манили присесть, стены были отделаны алым шелком. На стульях искусной работы уже сидели несколько офицеров и штатских — судя по внешности, иноземцев. На коленях у каждого примостилась юная девица, а то и не одна. Платья на них были весьма откровенны, а декольте столь глубоки, что Сирин могла разглядеть их пышные груди чуть не целиком.

Навстречу им выплыла высокая дама средних лет с мелкими заостренными чертами лица и светлыми внимательными глазами, одета она была куда пристойнее девушек в зале.

Раскин непринужденно отдал ей честь, а затем отвесил глубокий поклон:

— Какой прекрасный вечер, мадам, не правда ли? Мы с друзьями хотели бы провести его здесь.

Мадам Ревей плавно повела рукой, указав в сторону буфета с напитками и закусками. Из-за дверей в другую залу тем временем уже выглядывали хихикающие девушки.

— В моем заведении есть все, что нужно благородному господину, чтобы скрасить досуг. Но это стоит денег, друг мой.

Раскин ухмыльнулся и сунул ей в ладонь плотно набитый кошелек. Мадам бросила на него быстрый взгляд:

— Я вижу, вы и впрямь человек небедный, но за всех этого будет маловато.

Не успела она произнести это, как офицеры зашевелились, выкладывая перед мадам свои сбережения. Сирин стояла в замешательстве, не зная, как быть. Внезапно она ощутила на своем плече тяжелую ладонь Раскина.