Любовник богини - Арсеньева Елена. Страница 34

– Лягушатники? Ничуть не удивляюсь! – фыркнул Реджинальд – и подавился, когда Варя продолжила:

– …и англичане. Это были чиновники Oст-Индской компании, подкупленные тхагами. Ведь те охотятся за купцами и путешественниками, отнимают у них все деньги, все товары, все имущество, часть жертвуют в святилище Кали, а часть делят между собой. Но вовсе не жажда наживы ведет их к новым убийствам. Oни считают себя обязанными убивать ради усмирения гнева Баваны-Кали, богини зла и смерти. Тхаги убивают ударом кинжала в голову или бросают свои жертвы, одурманенные хуккой с «колючим яблоком», ядовитейшим растением, в наскоро вырытые ямы или колодцы. Но больше всего тхагов-душителей, и их излюбленное, непобедимое оружие – священный платок.

– Так вот что такое румаль! – догадался Василий, отбрасывая подушки, которыми прикрыл белые фигурки, показавшиеся ему такими омерзительными. Tеперь-то он знал, что это была попытка предупредить об опасности.

– О боже! – Вареньку тоже передернуло от отвращения. – Да, я слышала, что тхаги любят запечатлевать свои деяния. Откуда это здесь?

– Какая гадость, прости господи! – сказал Бушуев, беря алебастрового душителя за голову и отламывая ее с такой легкостью, словно у него в руках оказался леденцовый петушок. – Ах… вот беда! Ну каков урон! – приговаривал он, проворно обезглавливая одного убийцу за другим. – А мы вас так, вот этак и вот так! Не пугайся, Варюшенька, ужо не дам тебя в обиду этим куклам! А ты про душителей-то сих богомерзких откуда прознала?

– Мне… мне рассказывал магараджа Такура, – с дрожью в голосе промолвила Варя, не отрывая взгляда от изувеченных статуэток. – Он говорил, что тхаги очень коварны и ловким обманом втираются в доверие к путешественникам. Hапример, советуют, чтобы они ни в коем случае не останавливались на каком-то постоялом дворе (мол, хозяин его подозревается в сочувствии к тхагам), а заночевали бы на поляне, у костров, вместе с другими добропорядочными путниками. И вот ночью, едва прокричит сова, доверчивые люди бывали убиты своими добрыми соседями, и след их исчезал навеки, а их близкие не сомневались: тигры загрызли их. Тиграм в этой стране судьбой предназначено отвечать за свои и чужие грехи!

– Магараджа рассказал вам? – пробормотал Василий. – Да… Он, верно, и не знал, что надо предупреждать не против чужих, а против своих. Ведь все его погонщики, а может быть, кто-то из слуг – душители, которые сегодня ночью принесут в жертву Баваны-Кали не кого-нибудь, а нас!

Реджинальд и Бушуев отпрянули от него, а Варя наклонилась вперед и даже за руку схватила:

– Откуда вы знаете?

– Меня предупредил индус, – ответил Василий, не думая, что говорит, не слыша своего голоса, почему-то безмерно удивленный свежестью и прохладой этой тонкой ладони, которая нынче ночью казалась ему такой жаркой, такой жгучей.

Выражения оскорбленного достоинства на лице Реджинальда и настороженности в глазах Бушуева мигом сменились одинаковой насмешливостью.

– Ах, индус… – снисходительно протянул Реджинальд. – Какой? Вернее, который? Ты что, способен отличить одного из этих черномазых от другого? А по-моему, так они все на одно лицо. Как его зовут, твоего индуса? Давай позовем его сюда, пусть он повторит свои ужасные истории…

– Он сказал, что по крику совы мы все будем задушены, – упрямо произнес Василий. – И сказал, что даст нам сигнал бегства троекратным криком павлина.

– Вот! – торжествующе воскликнул Реджинальд. – Не напрасно магараджа, этот благородный человек, предупреждал нас о коварстве тхагов! Ярчайший пример! Мы, как дураки, бросимся на крик павлина – нас и передушат, словно цыплят. Не погонщики, а этот твой индус и есть душитель, друг мой Бэзил.

Как всегда, неумолимая британская логика направляла ход рассуждений Реджинальда. И она, конечно, подействовала на Бушуева, который одобрительно закивал. Потом он увидел, что Василий держит за руку его дочь, и на лицо его взошло выражение глубочайшего недоумения.

Василий отдернул руку, будто обжегся, и хрипло сказал, отвернувшись от Вареньки, щеки которой вдруг сделались как кумач:

– Я верю ему. Верю!

– Да кто он такой? – взревел Бушуев. – Покажи его нам!

– В самом деле – как его зовут? – поддержал Реджинальд.

– Я не знаю его имени, – спокойно ответил Василий, обводя взором трех своих спутников. – Но это тот самый индус, который спас Варвару Петровну в саду магараджи.

Ужин в шатре был не столь изобилен, как во дворце, однако блюд могло быть и вдесятеро меньше: никому кусок в горло не лез. Больше всего Василий боялся, что крик павлина раздастся именно сейчас. Конечно, осколки алебастровых фигурок надежно запрятаны под ковры, однако интересно, как поведут себя слуги, если четверо иноземцев вдруг, ни с того ни с сего вскочат и ринутся в джунгли? Вряд ли покорно сложат ладони в намасте! А на поляне сидят у костра еще и погонщики… Нет, сейчас никак не убежать.

И все-таки, несмотря на тревогу, Василию хотелось, чтобы ужин длился и длился: ведь после его окончания Варя должна была уйти в другой шатер, остаться одна – и сердце надрывалось от беспокойства за нее.

Все это было уже обсуждено не раз: Бушуев чуть не на стенку лез, пытаясь убедить Варю, что как отец вполне может ночевать с ней в одном шатре. Василий молчал. Можно, конечно, наврать туземцам, что они с Варей тайно обвенчаны, а потому их совершенно никак нельзя разлучать на ночь. Однако эта внезапная новость непременно вызвала бы подозрение душителей, так же, как и упрямство Бушуева. И Варенька чуть ли не со слезами убедила отца не навлекать преждевременной беды, оставить все как есть. Hападают тхаги только по крику священной совы, а до этого у них у всех будет возможность спастись. Варя клялась, что не промедлит ни минуты: после криков павлина сразу выскользнет из своего шатра и присоединится к остальным.

Василий молчал. Кровь стучала в ушах так, что ему даже почудился конский топот. Но откуда здесь взяться всаднику?.. Почему-то отчаянно ломило челюсти, и он не тотчас сообразил, что просто-напросто до боли стискивает зубы, чтобы не дать прорваться нелепому, полубезумному крику: «Не уходи, останься!»

Cамо собою разумеется, что женщину оставить одну, когда в лицо смерть глядит, – нельзя, преступно. Оно, конечно, военная хитрость, а все-таки душа Василия была возмущена. Но он столь старательно пытался убедить себя, что совершенно так же волновался бы из-за любой другой женщины, скажем, Марьи Лукиничны, – что удивительным образом умудрился не проронить ни слова и даже не взглянул в сторону Вари, когда почтительнейший слуга явился, чтобы препроводить ее в отдельный шатер. Он только прижал руку к ноющему сердцу и подумал, что насчет тайного венчания – это была не столь плохая мысль. Вчера ночью он так или иначе покусился на честь Вареньки. Неважно, что он не знал, с кем имеет дело; неважно, что не встретил с ее стороны никакого сопротивления! Может быть, она была одурманена, опьянена – неважно! Всякий порядочный человек поутру сделал бы девушке предложение – публично, при магарадже и прочих. И, поступи Василий как подобает, не сидел бы сейчас, усмиряя тянущую боль в сердце, с окаменелым лицом и горящей от постыдных мыслей головой!

А время тянулось, тянулось…

Вдруг, с неожиданностью всякого долгожданного явления, раздался пронзительный крик павлина, и Василий впервые расслышал, что в голосе этой птицы звучат изумление и ужас.

Двое его спутников были уже на ногах. Переглянувшись, кинулись к задней стенке шатра, пали плашмя, втиснулись в землю, проползли наружу, вскочили, безотчетно отряхивая одежду, переглядываясь. Луна еще не взошла, но свет звезд ощутимо рассеивал тьму. Проступали даже очертания стволов пальм.

Вдруг от одного из них отделилась легкая тень, метнулась к Василию – и он жестом остановил занесенный кулак Бушуева: это был не преследователь, а тот самый индус в белом тюрбане.

– Где Чандра? – быстро спросил он, и Василий уставился на него в немом изумлении. Hепроницаемое лицо индуса вдруг как бы раскрылось… во всяком случае, Василий мог бы поклясться, что был момент, когда индус собирался откусить себе язык, с которого слетело это странное слово… однако тут же створки раковины сомкнулись, ставни захлопнулись, двери молчания закрылись – непроницаемая маска вновь оказалась на лице, голос зазвучал невозмутимо, вопрос облекся в обычную форму: