Свободные от детей - Лавряшина Юлия. Страница 23

— Я ничем не болен, если тебя это беспокоит, — вдруг раздается голос, который я еще не успела запомнить.

Я успела надеть только белье, он мог бы и подождать. Не оборачиваясь, натягиваю джинсы и джемпер, не спеша прочищаю уголки глаз.

— Ты можешь этого и не знать, — говорю я, решив, что он вполне обойдется и без пожелания доброго утра.

— Я знаю. У меня не было других женщин, пока я был женат. А развелся я только неделю назад.

Может, он ждал проявления сочувствия? От человека, который все возложил на алтарь своей свободы?

— И за эту неделю…

— Ты первая.

— Я должна быть тронута?

— Тебе все равно.

Это не прозвучало вопросом, поэтому я и не сочла нужным отвечать.

— Ты тоже можешь быть спокоен на мой счет, — я не улыбаюсь, чтобы он не счел это шуткой.

Но мне очень не нравится то, что меня тянет улыбнуться его ясному с утра взгляду, его вопросительно подрагивающим губам, его рукам, по-детски теребящим уголок пододеяльника. Мне представляется, как после моего ухода он вцепится в этот краешек зубами и начнет теребить, как шаловливый щенок. Я стою над ним, как строгая хозяйка, которая и хлестнуть поводком может. Хотя он кажется слишком милым, чтобы наказывать его за собственную дурость. Непозволительно милым.

— Меня зовут Денис, если ты забыла, — напоминает он.

— А мне нужно это помнить?

— Это твое дело, — мне все же удается его разозлить. — Я не такой идиот, чтобы принять все твои вчерашние слова на свой счет.

— Ты показался бы еще умнее, если б не напомнил мне об этом.

— Но ты же сама помнишь! Я только хотел успокоить… — он опускает глаза и спрашивает нарочито равнодушно: — Ты замужем? Ты своему мужу говорила все это?

Мне это кажется странным:

— Ты много знаешь замужних женщин, которые проводят ночи вне дома? Они изменяют мужьям днем.

— Не всегда, — замечает Денис, и я догадываюсь, что в его случае все было не по правилам приличия.

— Ладно, закончим этот разговор, — я отступаю к двери. — Приятно было познакомиться…

Он на зависть легко подскакивает на постели. Неужели не мутит от всего произошедшего? Объяснить это только половой принадлежностью не получится.

— Ты даже не оставишь мне свой номер?

— Может, тебе еще ключ от квартиры, где деньги лежат?

— Нет, серьезно! Мы что — так и расстанемся?

Я чувствую, что от этой сентиментальщины меня сейчас стошнит прямо на паркет. А что если оставить по себе такую память? Небось не захочет больше видеть меня…

— Зачем тебе этот геморрой? — отзываюсь фразой Власа, которая сейчас как нельзя кстати.

Резануть его грубостью побольнее, чтобы очнулся от ночного дурмана, увидел все в истинном свете. Не мальчик, слава богу, сороковник-то, похоже, есть, что уж спектакль устраивать?

В его ровных ресницах трепещет непонятная мне робость.

— Мне было очень хорошо с тобой…

Надеялся поразить меня этой дежурной фразой? Смешно.

— Мне тоже, — отзываюсь вежливо, но без особого энтузиазма, чтобы Денис не переоценил своих достижений. Мне-то они не запомнились, если честно… Один только миг.

— Но повторения ты не хочешь?

— Если захочу, то найду тебя сама, — я даже выдавливаю напоследок улыбку. — Но за тобой остается право отказаться!

— Мне хотелось бы знать, кто ты…

— Твоя мечта! — я уже откровенно ухмыляюсь. — Разве не такой женщиной грезят мужчины? Явилась из ночи, ни о чем не спросила, исчезла на рассвете, не оставив следов, ничего не потребовав… По крайней мере хотела исчезнуть. Сам помешал, смотри, как бы не пришлось пенять на себя!

Денис вдруг начинает выбираться из постели, наверное, чтобы доказать мне, что не будет пенять на себя. Но у меня есть небольшое преимущество относительно близости порога, и я бросаюсь к нему, на бегу подхватив туфли. Кто сказал, что сорокалетние женщины не бегают?! Просто обстоятельства заставляют все реже…

В подъезд приходится выскочить босиком, но это не слишком усиливает общее ощущение нечистоты. Я сбегаю на один пролет вниз и только тогда обуваюсь, отряхнув ступни. Выбежать в подъезд голым не решится даже влюбленный, а этого никак не могло случиться. Из водки через край и секса в беспамятстве влюбленность не прорастает. Но Денис все же высовывает взлохмаченную голову.

— Ты запомнишь, где я живу? — спрашивает он умоляюще.

— Вряд ли, — отзываюсь я. — У меня случаются провалы в памяти, когда дело касается имен и названий улиц.

— Но то кафе, где мы встретились…

— Я даже сейчас уже не помню, как оно называется.

— «Богема».

— Серьезно?

— Ты разве не была там раньше?

— Даже мимо не проходила. Оно действительно существует, или мне привиделось?

Он вдруг говорит:

— Ты очень красивая. Знаешь?

Я даже теряюсь — детство какое-то!

— Ну… Как-то раз мне говорили такое…

— Всего раз?

— Зато на днях один мальчик назвал меня старой уродиной. Как тебе?

— Мальчик был слепым?

Попытка галантности слишком неумела, чтобы пойти в зачет, поэтому я предлагаю:

— Может, ты уже засунешься в свое гнездо, а то сейчас соседи повылезают.

— Они все уже на работе. Это нам с тобой спешить некуда.

У меня возникают смутные подозрения, что Денис осведомлен о моих занятиях куда лучше, чем пытается изобразить. Я кидаю пробный шар:

— Ошибаешься. Мне тоже пора на работу.

— Я читал твою последнюю книгу, — ошарашивает он. — То есть новую… Я просто не сразу сообразил, что ты — это ты. Но где-то к середине вечера я был уже уверен.

— То есть когда я перестала соображать, ты сразу вспомнил мой роман. Неужели он оставляет впечатление, что я писала его в таком же состоянии?

Он машет длинными волосами:

— Это очень интересная вещь. Ты не хочешь снова подняться? Обсудим.

Меня настигает очередной приступ тошноты:

— Литературный диспут с похмелья? Это что — такой вид изощренной пытки?

Денис высовывает голые руки:

— Я умею снимать похмелье.

— Да уж!

— Клянусь!

Я машу ему рукой и начинаю спускаться:

— Извини, но с большей охотой я проведаю свой унитаз. И чем скорее, тем лучше.

— Я тебе совсем не понравился?

Денис высовывается все больше, и я начинаю бояться, что он все же бросится за мной голышом. То еще зрелище будет! Желтая пресса вымрет от отчаяния, если придется довольствоваться только свидетельствами очевидцев. Такое снимать надо…

Я машу уже обеими руками и, как гимназистка, опускаю глаза. Тела его я совсем не помню, но мне и не особенно интересно. Так, отголоски праздного девчоночьего любопытства.

— Я потому и бегу, что ты мне понравился!

Это мой подарок на прощание. Денис еще что-то кричит мне вслед, но я не останавливаюсь, не прислушиваюсь. Добежать бы скорее до своей ванной, рухнуть на колени… А потом душ. А потом спать. Провалиться в сон, а проснуться с частичной амнезией — вот мечта сегодняшнего дня. Чтобы скопом забыть всех девочек и всех мальчиков, особенно подросших…

А утро, подстерегавшее у крыльца, торопится убедить меня, что жизнь прекрасна. Солнце ласкает лицо так нежно, будто еще начало лета, а не октября и впереди долгая, теплая радость. И даже каменные мешки московских переулков кажутся сотканными из света и блестящей паутины. Широким взмахом провожу рукой по воздуху, но на ладони не остается тонюсеньких нитей, вообще ничего.

Я замечаю пеструю бабочку, уснувшую на пучке остренькой, свежей на вид травы, выбившейся из-под стены дома. Ее легко взять за сжатые крылышки, но зачем? Чтобы лишить жизни еще одно творенье Божье? Только наметившаяся улыбка съеживается, меня всю передергивает, как от озноба. Похоже, мне никогда не удастся отделаться от черным чугуном отяжелевшей памяти… Сколько ни тверди вслед за принцем датским: уснуть, уснуть… Неужели я еще надеюсь на это?

Но даже сразу попасть домой мне не удается: на крыльце сталкиваюсь со смутно знакомым человеком. В первый момент он шарахается от меня, и лицо его внезапно искажается болью, которая неподдельна, это я научилась распознавать. Потом он хватает меня за руку: