Лейла. По ту сторону Босфора - Ревэй Тереза. Страница 58

— Что произошло? — испуганно спросил он, заметив кровь на ее платье. — Ты ранена?

— Покушение… на Селима.

— Господи! — воскликнул он, шокированный. — Как он?

— Как раз этого я и не знаю, мне сказали ждать здесь. Я не понимаю, что происходит.

На глаза навернулись слезы бессилия. Ханс отправился все разузнать. Он говорил, размахивая руками, требуя объяснений, которые ему в конце концов дали. Лейла не сводила с него глаз. И ей стало страшно, когда она увидела, как напряглось его лицо.

— Он мертв? — оцепенев от ужаса, спросила Лейла, когда он сел рядом с ней.

— Нет, его жизнь вне опасности.

Он не решался продолжить, и тогда она вцепилась в его руку.

— Ханс, скажи мне правду!

— От взрыва его глаза серьезно пострадали, и операция оказалась очень сложной, но хирургу удалось извлечь все осколки.

— И?.. — требовала она объяснений.

Ханс наконец посмотрел ей прямо в глаза.

— Повреждения очень глубокие. Есть опасение, что Селим останется слепым.

У нее вырвался стон. Он сжал ее в объятиях.

— Это еще не окончательный диагноз, милая моя! Есть небольшая надежда. Нужно подождать, пока снимут повязки. Все прояснится через несколько дней.

В ужасе от этого известия она рыдала, уткнувшись ему в плечо.

— Операция окончена. Он под наркозом, но ты можешь его увидеть. Кроме того, тебе незачем оставаться здесь на всю ночь. Я отвезу тебя в «Адлон», и мы вернемся сюда завтра утром.

Он говорил твердым, не оставлявшим выбора тоном. Почувствовав облегчение от того, что мужчина контролирует ситуацию, Лейла молча и послушно последовала за ним в палату. На глазах Селима была толстая повязка. Она вздрогнула, когда заметила, что мужу сбрили усы, чтобы обработать раны. На израненном лице губы вырисовывались бледной полосой. У него были ожоги на груди и руках. Впервые Лейла видела его таким беззащитным. В одно мгновение мужчина, исполненный уверенности, превратился в хрупкое беспомощное существо. Разрываемая состраданием, нежностью и страхом, она погладила его по руке, нашептывая, что все будет хорошо, что он не должен бояться. Селим не реагировал. Когда в дверях появилась медсестра, Лейла наклонилась и поцеловала мужа в щеку.

В коридоре она растерянно посмотрела на Ханса. Он укутал ее в пальто, взял под руку и повел к выходу. В такси они молчали, просто рассматривали, как мерцают огоньки в густом тумане. Они, словно чужие, не прикасались друг к другу, погруженные в свои мысли.

Ханс так боялся потерять Лейлу, что думал, сойдет с ума. Их будущее теперь стало еще более неопределенным, поскольку зависело от состояния Селим-бея. Она никогда не оставит больного мужа, тем более слепого. Он зажег сигарету, прогоняя чувство тошноты, проклиная этот удар судьбы, откинувший его на край жизни. Лейла повернулась к нему. Тревогу Ханса выдавали крепко сжатые челюсти, тогда как в ней росло удивительное спокойствие. Зачем сопротивляться судьбе? Чтобы перенести новое испытание, она должна довериться Провидению. Это было учение предков Востока. Ее народа. Ее веры.

Лейла черпала из этого новую решительность, храбрость. Она вложила свою руку в ладонь Ханса. Парадоксально, но в этот столь печальный момент ее жизни она впервые почувствовала себя в мире с собственной совестью. Она ни от чего не отказывалась, несмотря на то что ее время, время ее сердца, пока не наступило. Она должна была быть терпеливой. При мысли о том, что ей придется жить с Селимом-инвалидом, Лейла затрепетала. Но как позволить себе жить счастливо, если она покинет мужа прямо сейчас? Лейла-ханым приветствовала западное современное мышление, свободу самовыражения, но отбрасывала эгоизм. Она навсегда сохранит восточную чувственность и искренность.

— Я хочу провести эту ночь с тобой, — заявила она, застав Ханса врасплох.

— Но твой муж?

— Я выполню свой долг перед Селимом. Останусь ему преданной столько, сколько он будет во мне нуждаться. Я знаю, что ты меня понимаешь. Но в эту ночь я хочу быть твоей. Мы должны отдать этот долг своей любви, — заверила она, целуя его руку. — Ханс, я люблю тебя, никогда в этом не сомневайся.

Городские огоньки, мелькая, освещали израненное лицо Лейлы. Полная воодушевления, она была одновременно красивой и трагичной. Сердце Ханса колотилось. Он знал, что оказался в тупике. Но он не опустится до того, чтобы умолять любимую строить жалкие планы на будущее и требовать вверить Селима заботам семьи. Это оскорбило бы Лейлу и стало бы доказательством, что он ничего не знает о женщине, которой предан телом и душой. Он нежно обнял ее.

Она казалась такой хрупкой. Ему еще столько нужно было ей сказать. Им предстоит еще много чудесных мгновений. Он поцеловал ее в губы, щеки, шею. Значит, они в последний раз займутся любовью в его спартанской комнате. Потому что она так решила. Они будут любить друг друга, не зная, прощаются ли. Их ласки будут нежными и отчаянными, а влечение — таким же ненасытным, как в первый раз. И будет острое, как лезвие, наслаждение, и безумное счастье.

Глава 13

Звучный голос Селима разносился далеко вокруг. В такие моменты юные служанки конака избегали хозяина, прикрываясь концами вуали, будто защищаясь от его ругательств. Гюльбахар-ханым выражала безразличие, не желая ничего знать о капризах сына. Лишь Ахмету удавалось успокоить отца, который не любил обнажать перед мальчиком ни свою слабость, ни страх.

— Даже речи быть не может о том, чтобы я отправился в йали, ты меня слышишь? — бушевал Селим.

— Да, я тебя слышу, — покорно подтвердила Лейла.

Ее супруг больше не мог ни читать по выражению лица, ни предугадывать реакцию по телодвижениям. Нужно было прилагать все усилия и говорить с ним как можно более четко и понятно, чтобы он случайно не увидел в речах смысл, который говорящий вовсе не вкладывал, и чтобы не чувствовал себя обманутым или оскорбленным. Это изматывало. Но, увы, это была жестокая реальность и правило жизни с молодым и полным сил мужчиной, который внезапно стал беспомощным инвалидом.

— Но ты, конечно, поезжай! Я прекрасно справлюсь здесь один. Понятно?

— Понятно.

Лейла наблюдала, как солнечный свет заливает сад. Еще никогда цветы не казались ей такими красочными, а Босфор — таким пронзительно синим. Природа словно издевалась над Селимом, чей мир навсегда стал мрачным и бесцветным. У Лейлы сжималось сердце. Ей было жаль мужа, жаль саму себя за то, что приговорена удовлетворять прихоти инвалида, который принимает в штыки малейшее возражение. Что касается Нилюфер, то она боялась досадить мужу и бродила по дому, как призрак.

— Я останусь здесь, — настаивал Селим, стуча тростью по полу беседки.

После покушения он заметно осунулся. Следы ожогов на теле сошли, но след от осколка на щеке останется навсегда. С момента возвращения из Берлина Лейла вела ежедневные битвы с упрямым мужем. Супруги провели целый месяц в немецкой столице в ожидании, пока зарубцуются раны.

Когда хирург сообщил Селиму новость, тот замкнулся в себе. Единственным желанием секретаря было как можно быстрее вернуться домой. Он решил покончить с собой. Лейла строго следила за ним в течение нескольких недель, терпела его оскорбления и удары, которые он наносил, когда отбивался, опасаясь неизвестно чего. По ночам он рыдал от гнева и беспомощности. Свекровь была убита горем, поэтому молодая женщина сама занялась организацией жизни в доме, и все постепенно пошло как по маслу. По негласному приказу Лейлы хозяин не должен был оставаться один. Ни на минуту. Она наняла широкоплечего лаза — то ли для защиты Селима от окружающих, то ли от самого себя. Бироль являл собой красочный образ: черная туника, сапоги горца, кинжал на поясе. Лицо украшали пышные усы. Его преданность и терпение успокаивали Селима. Лейла не теряла надежду, что однажды муж все-таки решится проехаться по городу вместе со своим телохранителем. Надежда на подобие возвращения к нормальной жизни.