Обитель любви - Брискин Жаклин. Страница 63

Финансовое положение Бада было таково, что невозможно было определить, банкротство это или богатство. «Паловерде ойл» стоила очень больших денег. Но у него совершенно не было наличных. Каждый доллар прибыли он вкладывал в разведку месторождений или в буровое оборудование. Ему постоянно не хватало денег. Он был слишком мужествен, слишком энергичен, в нем было слишком много слепого честолюбия, чтобы позволить какой-то сентиментальности встать у него на дороге. Завтра этот дом и вся обстановка уйдут с молотка. И все же...

Кивнув на кипу белья, он обратился к аукционеру:

— Отложите эти вещи. Они не продаются.

Он уже выходил из гостиной, перешагивая через коробки с книгами, как вдруг увидел валявшийся рулон бумаги с какими-то чертежами. Во взгляде у него вспыхнуло любопытство. Что это? Он поднял рулон и развернул. Это были чертежи Три-Вэ. Вот уже несколько месяцев как брат уехал из Лос-Анджелеса, и его отсутствие несколько приглушило ненависть Бада. Теперь он уже нашел в себе силы взглянуть на эти бумаги. Это был набросок устройства локомотива, работающего на нефти. Он нахмурился. В этой комнате, где все напоминало об Амелии, он не мог сосредоточиться.

— Не забудьте, — сказал он. — Белье и фарфор не продаются!

Главный аукционер тяжело спустился вниз по лестнице.

— Но вы сначала говорили только о белье...

— Белье и фарфор и... если уж на то пошло, то и пианино.

Все эти вещи пришли в дом вместе с Амелией после свадьбы.

— Но это «Бехштейн». За него много дадут, — сказал аукционер, которому причиталось двадцать процентов от сделки.

— Я же сказал! — рявкнул Бад.

Вновь скрутив чертежи в рулон и зажав его в кулаке, Бад вышел из дома и стал спускаться с холма в направлении «Надо».

Шлюха, с которой он жил на этой неделе, нежилась в его постели. Он крикнул из гостиной:

— Тебе пора, милая.

— Ладно, Бад, я остаюсь. Ты мне можешь больше не платить.

— Дорогая, деньги тут ни при чем. Просто я готов сорвать новый цветок.

Девушка — блондинка с роскошными формами — поднялась с кровати, оголив свои прелести. Бад сел за письменный стол у окна, включил лампу и развернул бумаги. Она подошла к окну и на виду у всей Спринг-стрит обняла его за шею и прижала его голову к своей полной груди. Он сунул ей пятидолларовую банкноту.

— Я занят, так что проваливай, — сказал он и добавил: — Малышка.

Обиженно поджав губы, она ушла.

В чертежах Три-Вэ было больше воображения, нежели трезвого расчета. Однако Бад успел достаточно поработать с братом, чтобы уловить суть его идеи. Форсунка будет впрыскивать нефть и пар в топку. «Пар, на мой взгляд, важная составляющая», — подписал Три-Вэ под одним из набросков. Бад насупился. В нем вызвали раздражение эти слова: «на мой взгляд». Горечь, с которой он всегда думал о Три-Вэ, не уходила.

Он внимательно принялся изучать чертежи. Время от времени добавлял какие-то детали, исправлял линии. В этом проявлялось внутреннее различие между двумя братьями. Три-Вэ был творцом идеи, но терял интерес к ней задолго до ее осуществления, Бад мыслил категориями полезности. Он не мог создать нового, но, с идеей в руках, был способен заставить ее работать.

«Да, — думал он, наливая виски. — Вот он, рынок, в котором нуждается наша калифорнийская нефть». Он выпил и вновь вернулся к чертежам. Работал всю ночь, вымарывая явно нереальные наброски. Так и не прилег. Просидел над чертежами и весь следующий день, а когда на город опустились сумерки, растянулся на незаправленной постели, которая еще хранила запах шлюхи и ее дешевого фиалкового одеколона. «Кровать, на которой я спал с Амелией, уже продана, — думал он. — Почему я не отдал им фарфор, белье и пианино? Все равно я больше не смогу смотреть на них без боли».

Он встал и вернулся к столу, уставился в чертежи. «Есть только один способ узнать, работает это или нет, — подумал он, — найти локомотив».

Ранним утром спустя неделю Бад ехал по булыжной мостовой Маркет-стрит в Сан-Франциско. Июльский дождь барабанил по крыше кеба. Рядом на сиденье лежал портфель из свиной кожи. В нем были свежий воротничок и светокопии чертежей. Несколько последних дней Бад провел у профессора О'Дея, который раньше работал в лаборатории «Юнион ойл», а теперь был прикреплен к «Паловерде ойл». То прикладываясь к бутылке виски, то отстраняя ее от себя, Бад смотрел через узкое профессорское плечо на появляющиеся тщательно выверенные светокопии.

Колеса скрипели и хлюпали по грязной мостовой. Кеб завернул за угол и остановился. С портфелем в руке Бад вошел в холл «Палас отеля». Швейцар взял его чемодан. Бад что-то спросил у него шепотом, тот так же шепотом ответил и получил за это щедрые чаевые. Бад пересек просторный и роскошный вестибюль и зарегистрировался. Он сам отнес портфель в свой номер. В парикмахерской он подставил лицо под горячие полотенца, мыльную пену и сверкающую бритву. Волосы ему спрыснули лавровишневым одеколоном. Вернувшись в номер, он пристегнул свежий воротничок и еще раз повторил про себя аргументы, с помощью которых надеялся пробиться сквозь заслон из многочисленных слуг, секретарей и прочих. Потом он вышел из номера и быстро зашагал по длинному, устланному ковром коридору к номеру 407. Он постучал.

Дверь открылась. Перед Бадом стоял старик, знакомый по фотографиям и злым карикатурам и известный на всю Калифорнию. Это был Коллис П. Хантингтон, президент Центрально-Тихоокеанской и Южно-Тихоокеанской железных дорог, человек, разоривший многих, в том числе Хендрика Ван Влита и полковника Тадеуша Дина. Массивные плечи Хантингтона были опущены, его аккуратно подстриженные бородка и усы были совершенно седые. На нем был обычный сюртук и круглая шапочка, прикрывавшая его куполовидную лысину. Несмотря на свои годы, он производил впечатление могущественного и авторитетного человека.

Бад заглянул в холодные, все понимающие глаза. Он удивился, что старик сам открыл дверь. У него было такое чувство, будто он бросил вызов целой армии, а теперь оробел перед огнем всего лишь одного отделения. «Я не могу проиграть, — подумал он. — Только не сейчас. От этого разговора зависит судьба «Паловерде ойл». Зависит мое будущее».

— Меня зовут Бад Ван Влит, — сказал он. — В этом портфеле лежат чертежи, которые помогут вам ежегодно экономить миллионы долларов.

— Молодой человек, а вам известно, который сейчас час? — спросил Хантингтон с упреком.

— Рабочий день еще не начался, сэр. Но лично я работаю больше и напряженнее других. И о вас я слышал то же самое.

— Так вы, выходит, прокрались ко мне чуть свет, чтобы облагодетельствовать?

— Я стараюсь прежде всего для себя, сэр. А потом уже для вас.

Хантингтон хмыкнул, что можно было расценить как веселый смешок. Он кивнул, как бы приглашая Бада войти. Они пересекли обставленную резной мебелью приемную. Старик открыл обитую бархатом дверь.

Его личный кабинет резко отличался от остальных комнат. Самая обычная медная лампа над длинным дощатым столом освещала кипу писем и контрактов. Один край стола был освобожден для работы. Обойдя стол, Коллис П. Хантингтон опустил массивный зад на простой деревянный стул. Он повернул к себе циферблатом маленькие металлические часы.

— У вас есть только пятнадцать минут, — предупредил он.

— Я из Лос-Анджелеса. Владею компанией «Паловерде ойл».

— Слышал. Маленькое, не очень прибыльное предприятие. У вас, как и у всех в Лос-Анджелесе, скоро появятся серьезные затруднения с продажей нефти. Сейчас цена уже упала до десяти центов за баррель, верно?

— Ну, это вы слишком.

— Значит, вот-вот упадет до десяти центов. И как вы собираетесь выжить вместе с вашей «Паловерде ойл»?

— Нет проблем, сэр. С моим планом нет проблем.

— И этот план, насколько я понял, имеет какое-то отношение к моим железным дорогам?

Бад глубоко вдохнул.

— У меня на руках проект локомотива, работающего на нефти.

— Да ну? — небрежно проговорил Хантингтон. — И что же он, этот ваш локомотив? Работает?