Обитель любви - Брискин Жаклин. Страница 72

«Да, — подумала она. — Я буду молиться на Бада. А если вдруг она на самом деле не его дочь, я даю обет: с этой минуты Тесса принадлежит ему. И ничто не заставит меня взять эти слова обратно».

Дождь ослабел. Смеркалось, когда девочка зашевелилась. Бад достал часы.

— Пора, — сказал он.

— Хлорат?

Вздохнув, он утвердительно кивнул.

— Она нас возненавидит.

— Доктор Марш говорит, что другого способа помешать формированию пленки нет.

— Иногда мне интересно знать, понимает ли он сам, как страшны его рецепты?

— Понимает. Я тоже понимаю, Бад. Но это наша единственная надежда. Если пленка распространится до... если...

Тесса стала вырываться, когда Амелия открыла ей рот. Резиновой трубкой Бад впрыснул хлорат калия девочке глубоко в горло. Маленькое тельце изогнулось с головы до пят. Когда Бад закончил, Тесса обмякла и, слабо давясь, заплакала.

Бад и Амелия молчали. Оба заметили, что за последние несколько часов пленка побелела. Она продолжала расти.

Свет занавешенной лампы отбрасывал длинные тени.

Стояла удивительная тишина, которая всегда бывает в предрассветный час. Даже сверчки и лягушки молчали. В такие часы сопротивляемость человеческого организма резко ослабевает, жизненная энергия спадает, и к человеку подкрадывается смерть.

Бад и Амелия смотрели на спящую Тессу. Маленькая грудная клетка ребенка вздымалась. Дыхание было зловонным и затрудненным. Она шевельнулась и стала во сне стягивать с горла компресс. Глазки ее открылись. В них застыл ужас. Амелия подхватила дочь на руки, расстегнула фланелевую кофточку и стала ходить с ней по комнате. Бад пошел на кухню, где благодаря стараниям сестры Ленц на печке всегда стояла кастрюля с кипятком. Он вернулся с чайником и взял ребенка у Амелии.

Вдруг по телу девочки пробежала судорога. Начался приступ. Шея Тессы выгнулась, а глаза закатились так, что виднелись только белки. Она взмахивала ручками, словно сломанными крылышками.

Бад и Амелия быстро переглянулись. Говорить было не о чем: начиналась агония. Именно такой приступ убил в детстве сестру Бада. Пленка в горле Тессы перекрыла трахею.

Амелия бросилась в гостиную, где прилегла отдохнуть сестра Ленц. Она не раздевалась. Амелия тормошила ее.

— Сестра! Сестра!

Сестра тут же вскочила.

— Началось?

— Да! Скорее за доктором Маршем!

Сестра тут же всунула ноги в башмаки, нахлобучила форменный чепец и убежала в предрассветную тьму с такой прытью, которой от этой грузной женщины никто не ждал.

Когда Амелия вернулась в детскую, Бад сидел с Тессой на коленях и делал ей искусственное дыхание. Он также пытался высосать из ее горлышка пленку.

Амелия сняла с лампы полотенце.

— Бад! Она вся синяя!

Малышка задыхалась и рвалась из рук Бада. Бад взглянул на жену.

— Доктор Марш будет здесь в лучшем случае не раньше чем через четверть часа. Бад! О Боже! Через пятнадцать минут она уже умрет!

Он понял смысл ее невысказанного вопроса. Последняя и очень рискованная возможность вырвать человека из лап дифтерии — вскрыть ему трахею. Они смотрели друг на друга. В груди Тессы уже что-то бурно клокотало. Этот звук отделил Бада и Амелию от всего прошлого и будущего. Для них существовала сейчас только данная конкретная минута, в которую необходимо было принять решение. «Моя сестра все равно умерла, — подумал он. — Но по крайней мере есть шанс. Без вскрытия дыхательного горла шансов никаких».

— Мою бритву, живо! — проговорил он ровно.

Амелия бросилась в ванную комнату. Бад отнес Тессу на кухню и положил на чисто выскобленный стол. Ему было трудно удерживать малышку, бьющуюся в конвульсиях. Тесса была похожа сейчас на малька, выброшенного из воды на берег. Она билась с отчаянной силой. Да, этого маленького человека болезнь тоже вырвала из привычной ему стихии: она не могла вобрать в себя свежего воздуха и вот-вот могла захлебнуться в слизи, заполнившей ее легкие.

Амелия подала Баду коробочку с бритвами.

— Вытащи одну, — приказал он. — И подержи лезвие в кипятке.

Она подбежала к печи и подняла крышку с чайника. Оттуда тут же вырвалось облачко пара. Она сунула лезвие в кипяток. Обжигающий пар обволакивал ее руку, которая тут же побагровела, но Амелия, казалось, даже не заметила этого.

— Довольно, — сказал Бад.

Она вытащила лезвие из воды.

Он зажмурился. В отличие от Амелии он верил в Бога. Не в разукрашенного католического Бога из церкви на Плаза, которому поклонялась его мать, а в непритязательного и делового Бога епископальной церкви, которому молился его отец. Но Бад не знал молитв. Поэтому он просто попросил Бога помочь ему сосредоточиться, собраться с силами и знаниями. Губы его сжались, на виске запульсировала жилка. Он открыл глаза и увидел перед собой искаженное ужасом личико Тессы.

Амелия подала ему бритву. Он взялся за рукоятку из слоновой кости и осмотрел вздувшуюся и выгнутую дугой шею Тессы. «Спокойно, — приказал он себе, припоминая те времена, когда он, будучи вакеро, свежевал скотину. Он почувствовал под своими пальцами узкую трубку дыхательного горла ребенка.

— Оттяни ее за подбородок, — приказал он. — Держи ее.

Он опустил лезвие бритвы. Рука его была тверда. Затем, зажав надрез пальцами, он быстро вставил в него кусок темной резиновой трубки.

Доктор Марш не успел как следует одеться. Из-под пиджака, застегнутого только на животе, виднелся край поношенной фланелевой ночной рубашки. Он стоял у кухонного стола и осматривал Тессу. Девочка лежала неподвижно, с закрытыми глазами. Оцепенение, наступившее после припадка, парализовало ее.

— Вам надо бросить к черту свою нефть, Бад, и заняться хирургической практикой. Я и сам не смог бы сделать эту операцию лучше.

За последние несколько дней Бад и доктор Марш встречались несколько раз. Бад восхищался высоким профессионализмом врача. Но в данном случае этот комплимент не доставил ему удовольствия.

— Значит, с ней все будет хорошо? — спросила Амелия.

— Она жива и дышит, — сказал доктор Марш. — Мы с сестрой Ленц сменим вас. Идите, Бад, выпейте чего-нибудь.

— Мне это не требуется, — ответил Бад. Напряжение потихоньку стало отпускать. В голове появилась какая-то легкость, и в эту минуту Бад был доволен собой.

— Тогда смажьте мазью руку вашей жены. И закройте за собой дверь.

Бад отыскал баночку масла какао и ушел в гостиную. Передав баночку Амелии, он сказал:

— Отвезем ее домой при первой возможности.

Амелия согласно кивнула.

— Все получилось. Она в порядке, — сказал он.

Губы у Амелии были белые. Она ничего не ответила. Она все еще смотрела в темную пустоту смерти. Бад был уверен в том, что только что спас Амелии жизнь. И поэтому сомнения, отражавшиеся на лице Амелии, ее непреходящая тревога раздражали его.

— С ней все будет нормально, — сказал он. — Смажь себе этим руку.

— Я не могу ее открыть, — ответила она, отдавая ему баночку обратно. Она вся дрожала.

Он открутил крышку и положил толстый слой масла на ее ошпаренную руку. Амелия осторожно сжала и разжала пальцы. Только сейчас она впервые почувствовала боль.

— Хватит, Амелия, все кончилось. Тесса... — Он не договорил.

Его живот скрутила сильная судорога. Охнув, он бегом бросился в туалет. Еле успел... У ребенка было очень маленькое горлышко. А у него — никакой медицинской подготовки. «Я мог зарезать ее!» — подумал он.

Дрожа, весь в поту, будучи не в силах остановить неудержимое опорожнение кишечника, он прислонился плечом к стене. На него навалилась нечеловеческая слабость, и он уже не мог сидеть прямо.

Спустя шесть месяцев, ясным февральским утром 1895 года, на станции Аркейд собралась большая толпа. Выходы на перрон были украшены красными, белыми и синими лентами. На ветру трепетали флажки. Люди напряженно вглядывались вдаль в ожидании чего-то.

Лос-Анджелес вступил в вечный праздник прогресса и уже привычно радовался этому.