Обитель любви - Брискин Жаклин. Страница 74

Кинематограф. 1917 год

Паловерде стало Гринвудом [25].

На плато, где таинственные предки Бада Ван Влита возносили хвалу богам за землю, полную изобилия, на месте прежней гасиенды стоял теперь один из лучших домов во всей Южной Калифорнии. Его архитектура свидетельствовала, что Бад — несмотря на его подшучивания над предками, которых он называл горе-пастухами, — в душе остался Гарсия. Гринвуд, первый образчик «миссионерского» стиля, выглядел роскошнее Паловерде. Красной черепичной кровле было сто лет. Черепицу привезли из Тампико, что в Мексике. Грубо оштукатуренные, ослепительной белизны внешние стены напоминали прежние, глинобитные. В отличие от Паловерде окна нового дома смотрели наружу. Веранды второго этажа располагались на разных уровнях, с них открывался вид на разбитый внизу сад, плавательный бассейн и теннисные корты среди темных таинственных кипарисов, платанов и буков, в которых гнездились крапивники.

Подобно Паловерде Лос-Анджелес преобразился.

Теперь в его черте проживало более 450 тысяч человек. Городской порт постоянно расширялся. Сюда заходило множество кораблей, в том числе и танкеры «Паловерде ойл», которые через недавно открытый Панамский канал везли грузы в охваченную войной Европу. В Лос-Анджелесе умели развлекаться: здесь было четырнадцать музыкальных клубов, восемь немецких певческих кружков — правда, их вскоре прикрыли — и больше сотни залов, где крутили супермодную новинку — синема. Трамвайная компания «Ред карз», принадлежавшая Генри Хантингтону, была лучшей транспортной сетью в мире на электрической тяге. Бокастые вагоны тащились через сладко пахнущие цитрусовые рощи и обширные бобовые поля, связывая пригороды с монументальными кварталами делового центра. Растущий город неудержимо ширился. Каждому жителю Южной Калифорнии хотелось иметь собственный дом с садом, где он сможет сажать герань и где будут резвиться его дети. Буйно разросшаяся темно-красная бугенвиллея, оплетавшая своими побегами стены домов, украшала даже самую убогую хижину.

Как и всякий райский уголок, Лос-Анджелес жил своей жизнью. Война казалась чем-то отдаленным и нереальным. Бад и Амелия Ван Влит и их единственная дочь Тесса старались изо всех сил помочь родственникам во Франции. Три-Вэ и Юта по-прежнему жили в Бейкерсфилде в меблированных комнатах. У них было три сына призывного возраста. Старший, Чарли Кингдон, уже записался во французский Иностранный Легион. Вражда между братьями продолжалась, поэтому в Гринвуде ничего не знали о семье Три-Вэ.

Тесса выросла в Гринвуде. Иногда, когда порывистый ветер налетал на склоны холмов, ей казалось, что она слышит шепот:

Прежде вся эта земля принадлежала роду Гарсия!..

Этот воображаемый голос не пугал ее, а усиливал ощущение причастности к этим местам.

Она не знала, что здесь обитают и другие голоса и призраки.

Глава пятнадцатая

Ранчо уроженца Канзаса и ярого приверженца «сухого» закона мистера Вилкокса находилось примерно в семи милях к западу от Лос-Анджелеса, среди сплошных зарослей тойона — кустарника с красными ягодами, который напоминал канзасцу вечнозеленый падуб. Задолго до появления тут переселенцев с их семьями заросли тойона вырубили, чтобы освободить место под посевы и цитрусовые рощи, но название, которое мистер Вилкокс когда-то дал своему ранчо, осталось — Голливуд [26].

Поначалу Голливуд привлекал только убежденных трезвенников. Здесь действовал строгий «сухой» закон. У отеля «Голливуд» не было даже лицензии на продажу спиртных напитков. Но потом на праведный Голливуд обрушилась беда. В местечко нагрянули нахальные торговцы, безработные комедианты, опустившиеся актеры, меховщики, портные, ковбои, старьевщики и актрисы. В те времена слово «актриса» обычно использовалось для замены более грубого — «проститутка». Эти люди носились взад и вперед по тихим улочкам на своих авто. За ними следовали грузовики, на которых операторы крутили ручки кинокамер. Дико завывая и паля из пистолетов, актеры скакали на лошадях по бурым холмам, нарушая тишину и покой. Они устанавливали свои камеры на трамвайных остановках и топтали герань в садиках местных жителей...

Обитатели Голливуда восстали. Повсюду появились знаки: СОБАКАМ И АКТЕРАМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН. В лавках отказывались открывать пришельцам кредит. Их все сторонились.

Но вскоре вновь прибывшие завладели таверной «Блондо» и превратили ее в свою «студию». Это было только начало. Другие «продюсеры» арендовали окрестные сараи и конюшни, а люд помельче довольствовался дешевыми меблирашками. Окраины пока оставались свободными от захвата, поэтому их называли hors de combat [27].

Голливуд стал не просто названием определенной географической точки. Это слово превратилось в синоним кинематографа. Так называли киностудии независимо от того, в какой части Лос-Анджелеса они находились. Там, где студия, — там и Голливуд. Голливудом называли вид бизнеса, столь же соблазнительный, как и лицо греха. И столь же прибыльный. Не прошло десяти лет — наступил 1917-й, — и кинематограф как индустрия вышел на первое место в Южной Калифорнии.

В первый вторник мая 1917 года Тесса Ван Влит проехала вдоль ряда пыльных авто у обочины одной из улиц к югу от бульвара Голливуд и остановилась в тени апельсиновых деревьев. Она хотела защитить крышу своего «мерсерз пантасоте» от палящего солнца.

Сунув под мышку толстый конверт из плотной бумаги, она пошла по пыльной немощеной улице. На ней был красный жакет из шелковой чесучи и узкая юбка, открывавшая по меньшей мере четыре дюйма стройных, в черных чулках, ножек, обутых в лакированные туфельки ручной работы. Несмотря на свой высокий рост, Тесса, как и Амелия, была хрупкого телосложения. Но ее овальное лицо и черные волосы напоминали, что она из рода Гарсия. А темно-синие глаза явно достались ей от Ван Влитов.

Она подошла к стоявшему за забором сараю, бывшей конюшне. У ворот стоял мужчина с засученными рукавами рубашки, обнажавшими загорелые докрасна руки.

— Что надо? — спросил он.

— Я Тесса Ван Влит, — тихо сказала девушка.

— Вход воспрещен!

— Но меня ждут. — Ее тихий низкий голос звучал неуверенно. — По крайней мере мне так кажется.

— Так кажется или ждут?

— Я Тесса Ван Влит. — Она постаралась говорить громче. — Разве мистер Римини не предупредил обо мне?

— Ван Влит? — Мужчина глянул в свой журнал. — Ага, вот.

Не утруждая себя извинениями, он отпер ворота.

Войдя в сарай, Тесса огляделась.

Здесь размещалась киностудия. Большая часть кровли сарая была разобрана, вместо нее висели полотняные жалюзи. Несовершенство кинотехники и осветительных приборов затрудняло съемку в павильонах. Слишком много солнца Тоже мешало. Эти полотняные жалюзи решали проблему. Декорации — стену замка, спальню, сад — рисовали на холсте, перед ним ставили настоящую кровать или настоящее дерево. Двое актеров с потными набеленными лицами и в слишком тесных средневековых костюмах волокли куда-то напольные прожекторы. Человек в кепке, надетой задом наперед, прищурившись, смотрел в видоискатель кинокамеры. Пухленькая разодетая актриса гляделась в прибитое к стене сарая зеркало и красила темной помадой губы на набеленном лице.

Тесса улыбнулась. Актеры, декораторы и осветители готовились к съемкам 12-минутной короткометражки по ее сценарию.

Оператор оторвался от камеры и уставился на нее. Тесса торопливо направилась в противоположный конец сарая, где в ряд тянулись закутки-кабинеты, бывшие прежде стойлами. Здесь доски пола были светлее, выбеленные конской мочой. Она постучалась в фанерную дверь.

— Кто там? — раздался из-за двери мужской голос.

— Тесса Ван Влит, мистер Римини.