Звезда королевы - Арсеньева Елена. Страница 29

— Он сказал, что Машенька для него — воплощение мечты о невинности!

Видя, что княгиня с дочерью никак не могут понять, что же ее так подкосило, Евлалия Никандровна от раздражения на их недогадливость враз оправилась и поведала следующее.

По отбытию курьера, который привез из Франции — от посла Барятинского — требование к барону Корфу незамедлительно воротиться в Париж, ибо его ждут там некие безотлагательные дела, Димитрий Васильевич остался наедине с графинею и еще раз поблагодарил за счастье знакомства с ее очаровательной племянницей.

— Она обладает редкостным свойством придавать очарование всему, что приходит с ней в соприкосновение, — с восторженной нежностью проговорил он. — И вы даже не можете себе вообразить, графиня, сколь много значит для меня невинность этой perle des princesses [59]!

Без сомнения, барон был утомлен прошедшим днем и взволнован предстоящей ночью, иначе он не был бы так безудержно откровенен с графиней — и его извиняло лишь их взаимное и давнее сердечное расположение.

— Мало кому ведомо, ваше сиятельство, — говорил барон, выпивая для спокойствия рюмочку кларету и потчуя графиню, — что я уже был женат…

— Вы?! — вскричала достопочтенная дама, пораженная до глубины души не столько самим фактом, сколько тем, что она — она! — не имела об этом доселе ни малейшего представления.

— Да, я, — подтвердил барон. — Брак мой свершился давно — мне было тогда едва ли семнадцать. Полжизни тому назад! А длился он всего лишь два месяца и не принес мне ничего, кроме несчастья, поэтому, надеюсь, извинительно мне стараться не вспоминать о нем. Подчеркиваю — я был молод и страстно влюблен в соседку нашу по имению… умолчу здесь с подробностях ее звания, скажу лишь, что семья моей обожаемой была куда как богаче и знатнее моей, и у меня не было никаких шансов добиться расположения милейшей Оленьки — ни у нее самой, ни у родителей ее, — так как вокруг вились самые завидные женихи. Я горевал… Чтобы излечиться, уехал к родственникам в Ригу, а воротясь через месяц, нашел Оленьку совершенно ко мне переменившейся! Словно бы разлука оказалась тем вихрем, который раздул искорку чувства, затаенного даже и от нее самой, в бушующий костер. Бывают дураки на свете, и я в ту пору был из их числа! — заметил барон как бы скобках, и графиня, не понимавшая, куда он клонит, вежливо, но сочувственно улыбнулась в ответ. — Ну, что долго тянуть с рассказом… я сделал предложение — оно было радостно принято. Чванливые родители Оленьки лили над нами умиленные слезы и не перечили, когда я заспешил со свадьбою. Минул едва месяц… нет, недели две моего жениховства («Какое совпадение!» — мысленно усмехнулась графиня), а я был уже обвенчан с любезною моею. Но, как ни был я в ту пору прост и невинен — родители мои, как вы знаете, умерли, едва я вышел из младенческого возраста, и некому было меня вовремя вразумить или остановить, опекунам моим было не до меня! — все же я кое-что знал об отношениях полов. Страшное подозрение зародилось у меня в нашу брачную ночь; но Оленька была так мила и нежна со мною, что я гнал его прочь от себя. Вы же знаете, как слепа любовь!

— Да, знаю, — машинально проговорила графиня; ее вдруг начала бить дрожь.

— Прошел месяц блаженства нашего, — продолжал барон. — К концу его я усомнился в любви ко мне жены… чудилось, я ее раздражаю несносно! Впрочем, она вообще была нервна: чуть что, падала в обморок, ее мутило от запаха еды… Вскоре я узнал, что буду иметь счастье оказаться отцом.

Графиня поперхнулась и отставила свою рюмку.

— И вот однажды, — продолжал барон, сурово глядя в какую-то книгу, словно читал там о свом печальном прошлом, — однажды жена моя оступилась на лестнице, упала… у нее случился выкидыш, и она умерла от потери крови.

— Какое несчастье! — чужим голосом воскликнула графиня.

— Горе мое было ужасно… однако усугубляло его то, что жена моя выкинула трехмесячный плод, хотя со времени нашей свадьбы минул лишь месяц!

Все враз сделалось мне понятно. Я мечтал о любви, а меня поймали, как дурака! Мною пользовались, как куклою без чувств и мыслей! Горше всего было то, что я сознавал: ежели бы она призналась!.. Ежели попросила бы у меня помощи!.. Я счастлив был бы спасти ее от позора, ибо любил ее без памяти. Но… но случилось то, что случилось. И это совершенно изменило меня самого и жизнь мою. Я более не мог удовлетворяться участью богатого недоросля, каким был прежде. Я начал учиться, поступил в армию, затем в дипломатическую службу. Судьба с тех пор была ко мне благосклонна… женщины не обходили меня своим вниманием, да и я не обижал их отсутствием своего, что скрывать! Но еще тогда, в тот день, когда я узнал о тайне жены моей, я поклялся себе: если решусь жениться — о, в ту пору сие казалось несбыточным! — то женою моею станет юная, неиспорченная, невинная девица. Лишь увидев Марию, я понял — судьба и впрямь благоприятствует мне! Замкнулся круг моих исканий… что с вами, графиня?! — Димитрий Васильевич испуганно вскочил.

— Ни-че-го… — Графиня отвернула от него побелевшее лицо. И тотчас ее бросило в жар, да так, что она начала задыхаться. Надо было уйти во что бы то ни стало! В последние минуты ей чудилось, будто барон каждым словом своим вгоняет ей раскаленные иглы под кожу. Еще мгновение — и ее хватит удар! — Я немного устала. Простите, но…

— О, это вы простите меня! — Барон поцеловал похолодевшую руку Евлалии. — Я… сам не знаю, что за болтословие на меня нашло. Покойной ночи, дорогая тетушка. Не откажите в любезности сказать Марии Валерьяновне, что я буду у ней самое большее через полчаса. Ванна моя уже простыла, вероятно… ну что ж, тем скорее я ее завершу!

Он вышел, оставив графиню в состоянии, близком к умопомешательству, но все ж у нее еще достало сил добраться до комнат, где ее ожидали Елизавета с дочерью, достало сил произнести: «Мы погибли… позор…»

Какое-то время в будуаре царила гробовая тишина. Елизавета и Маша смотрели друг на друга испуганными глазами, и если бы кто-то взял сейчас труд понаблюдать за ними, он засмеялся бы: до того мать с дочерью в эту страшную минуту сделались похожи одна на другую, хотя в иное время их сходство было весьма условно. Однако наблюдать за ними сейчас было некому, тем паче — смеяться: единственный свидетель, графиня, в полной прострации, с закрытыми глазами, полулежала в креслах, бормоча себе под нос одно только слово:

— Позор… позор…

В конце концов Елизавета, которой нестерпимо сделалось видеть в глазах дочери это затравленное выражение, не выдержала:

— Полно вам, тетушка! Что вы, право, заладили: позор да позор! Думать надо, чем делу помочь, а не твердить одно и то же!

Тетушка Евлалия Никандровна от изумления примолкла вдруг, подумав, что доходившие до нее слухи о нелегкой жизни племянника Валериана с этой особою, пожалуй, были верны.

Быстрый, не выносящий никакой безвыходности ум Елизаветы вмиг осмыслил ситуацию и выдал ответ.

— Мы должны во всем немедля признаться барону! — проговорила Елизавета, глубоко вздохнув, словно в ледяную воду бросалась, — и невольно улыбнулась, увидав, каким облегчением осветилось Машенькино лицо.

— Благослови вас Бог, матушка! — вскричала она пылко. — Я бы только этого и хотела. Димитрий Васильевич такой добрый, ласковый — грех, ну грех же его обманывать! И он простит меня, я знаю, я это чувствую!

— Да вы, никак, спятили обе?! — взвилась Евлалия Никандровна; от возмущения такой глупостью слабость ее как рукой сняло. — Точно, спятили! Где вы раньше были, такие честные? Раньше, раньше признаваться надо было! А теперь… после всего, что он мне поведал… теперь как? Как теперь признаться, скажите-ка?!

Елизавета и Маша вновь остолбенели, уставясь друг на друга. Маша задрожала, вспомнив вздох, нежно коснувшийся ее губ: «Tonte ma jeunesse est refugiee dans mon coeur!» Вот уж воистину: вся юность его воротилась к нему! Боже мой, Боже… И эти бесповоротные слова: «Я мечтал о любви, а меня поймали, как дурака! Мною пользовались, как куклою без чувств и мыслей!»