Звезда королевы - Арсеньева Елена. Страница 79

Мария невесело рассмеялась. Собственный смех показался таким же нереальным, как только что услышанный спор. А впрочем… все очень логично. Если барон и впрямь отправит запрос Комаровскому, тот ведь непременно подтвердит покупку бокалов.

Уж наверняка он не забыл того эпизода! И тогда все встанет на свои места: злодейка, развратница, обманщица Мария Корф смазала бокал ядом, чтобы сгубить своего супруга и унаследовать все его состояние. Рано, поздно ли, кубок из красного янтаря попал бы ему на глаза, так что… Так что…

«Нет! Все не так!»

Мария резко села, но тотчас вновь откинулась на подушки, сраженная слабостью. Ее даже в испарину бросило, сердце заколотилось в горле. Однако голова была необычайно ясна, и мысли — страшные догадки — спешили обогнать друг друга.

Что же она там под диктовку Вайяна писала пером, на котором еще не высохла кровь проклятого Мердесака? Все движимое и недвижимое имущество баронессы Марии Корф, урожденной графини Строиловой, отходит Евдокии Головкиной — так, кажется. Вот именно! Все имущество баронессы Корф!.. Не имение на Волге и деревня Любавино, не кирпичный завод, не угодья в Малороссии, а еще и лифляндское имение Корфа, и его богатство, и золотые рудники на Нижнем Урале, и доля в пушном промысле всей Тобольской губернии… немалые, ах, совсем немаленькие богатства! Мария вышла замуж за человека весьма состоятельного, который мог бы обойтись и без государственного жалованья, а век жить бездельным барином. И в случае смерти Корфа все его движимое и недвижимое имущество отойдет жене… которой потом наследует неведомая Евдокия.

Так что переведи дух, Мария! У тебя есть время пожить, ведь не ты намечена первой жертвой. Прежде чем умереть, ты должна сделаться богатой, очень богатой вдовой. Прежде чем умрешь ты, должен умереть твой муж!

Какое-то время Мария оцепенело смотрела в темноту, а потом губы ее тронула улыбка. Страшноватое, должно быть, зрелище являла собою она, полуоткинувшись на подушки, исхудавшая, измученная, едва вернувшаяся с того света, сидя с недоброй улыбкою на бледных губах, и если бы Евдокия Головкина, где бы она ни находилась, могла проницать взором ночное пространство и увидеть сейчас Марию, ее наверняка дрожь пробрала бы — дрожь весьма неприятного предчувствия.

Говорят, литература — это искусство совпадений. Чем более талантлив писатель, тем меньше натяжек в нагромождении невероятных случайностей ощущает читатель. Однако жизнь тоже состоит из совпадений и случайностей, а тот, кто управляет ими, способен управлять судьбою своей — и других людей. У проклятущей Евдокии теперь, когда замысел ее раскрыт, осталось только одно преимущество перед Марией: инкогнито. Немалое преимущество! Враг неизвестен. С ним придется бороться вслепую. Однако известна его ближайшая цель. И еще кое-что известно: он — вернее, она! — не в силах влиять на поступки Корфа; Евдокии приходится полагаться только на случай, который даст ей в руки желанную добычу. Вот ведь сколько времени пришлось ждать, чтобы Корф взял наконец отравленный бокал! Кроме того, Евдокии неведомо, что срок ей отпущен очень маленький: всего месяц, а то и короче. Никак не более месяца — и то в самом лучшем случае! — потребуется нарочному гонцу, чтобы добраться до графа Комаровского, передать ему вопрос Корфа — и привезти обратно ответ. А после этого уже никакая сила не спасет Марию от гнева барона. Да еще тут замешался доктор, который убежден в ее виновности и будет подзуживать Корфа. То есть у нее всего месяц на такое устройство случайностей и совпадений, чтобы в них, как в сеть, непременно попалась некая алчная, но крайне осторожная дама. Если она будет знать, что замысел ее под угрозой, что время крайне ограничено, она поторопиться, утратит осторожность. Например, если она узнает, что Мария при смерти, то попытается сделать все, чтобы Корф скончался прежде. Или если Корф предпримет какие-то шаги к разводу… Надо вынудить ее сделать выпад, броситься в расчетливо расставленную засаду! Но прежде…

Какие полезные нынче в голову воспоминания идут!

Еще когда страшными, тревожащими показались слова Николь о смерти мамаши Дезорде: «Ничего не скажешь: тетушка была особой предусмотрительной, и, хоть кровной родней я ей не приходилась, по завещанию все мне отказала…» Тогда промелькнул в ее словах какой-то след… но только теперь Мария готова была идти по этому следу.

Ах, хороша ночь нынче! Кровь буянит, сердце веселит! Сейчас Мария меньше чем когда-либо намеревалась умирать. Ее nature tardive [165] наконец-то проснулась! Предчувствие напряженного, целенаправленного действия, решительной схватки, правила которой наконец-то будет устанавливать она сама, а не судьба, придавало силы. Болезнь как бы улетучилась в одно мгновение, будто порча, снятая умелым знахарем.

Она от роду была лишена способностей к сочинительству, но сейчас весь сюжет ближайшего месяца чудился ей четко выписанным в уме, и она ощущала себя одной из тех героинь романов, судьбы которых так волновали ее прежде. Нет, она лучше, она интереснее, ведь героини романов не способны видеть в жизни смешное. А Марию заранее разбирал неудержимый смех, когда она воображала, какое лицо сделается у этой Евдокии Головкиной, когда злодейка будет публично разоблачена; и у Корфа, когда он узнает, кто спас его жизнь. Ну и много чего еще навоображала Мария, отогнав упоительные мечты, лишь напомнив себе, что цыплят по осени считают.

Мария еще посидела какое-то время, уставившись во мрак невидящими глазами и задумчиво покусывая губы, а потом схватила колокольчик и затрезвонила так требовательно, что вмиг распахнулись две укромные двери, ведущие в каморки, где спали вполглаза, сторожа свою барыню, Глашенька с Данилою — оба, необутые, со свечками в руках, они вбежали в спальню Марии, ожидая увидеть ее по меньшей мере умирающей, и враз лишились дара речи, узрев баронессу с пером в руках, что-то лихорадочно строчащей на бумажном листке.

— Господи милостивый! — вскрикнула Глашенька. — Барыня… Жива, здорова!.. Встанем на колени и возблагодарим Бога!

— Не время сейчас, — отрывисто бросила Мария, не поворачивая головы. — Собирайтесь, вы, оба, только тихо! Ни одна душа ничего не должна знать! Глашенька, ты отправишься домой к господину посланнику Симолину — это не столь далеко, а что время ночное — так и дело неотложное! А ты, Данила, друг дорогой, — Мария на мгновение оторвалась от письма и ласково, но строго взглянула на всклокоченного со сна волочеса, — собирайся в иную, долгую дорожку.

— Опять в Фонтенбло прикажете? — брякнул еще не проснувшийся Данила и тут же, спохватившись, прихлопнул рот ладонью.

Однако барыня, против ожидания, не прогневалась, а от души расхохоталась в ответ:

— В другую сторону, Данила! И куда дальше! В Россию путь тебе ляжет. Домой, в Любавино!

Конечно, спросить у Вайяна, кто такая Евдокия Головкина, было бы куда проще, чем гнать Данилу в Россию, искать то, не знаю что. Однако где его взять, Вайяна того? Не выйдешь же на балкон, не кликнешь молодецким посвистом: «Встань передо мной, как лист перед травой!» Сильвестра найти оказалось куда как проще, Мария не ошиблась в сердечной расположенности к ней и проницательности Ивана Матвеевича Симолина, который, едва прочитав ее отчаянное послание, тотчас сообщил Глашеньке фамилию и адрес господина Сильвестра, к которому преданная горничная той же порой, еще до наступления утра, отнесла письмо баронессы. Воротясь, она сообщила барыне, что все исполнила, а также, что звание господина Сильвестра — маркиз Шалопаи; услышав это, Мария принялась хохотать так, что снова обессилела. Впрочем, она и так решила для приличия провести еще хоть денек в постели, нетерпеливо поджидая визита доктора или Корфа, но так и не дождалась: видать, глубокое впечатление произвели на обоих их нелепые измышления! Что ж, тем лучше: Мария вновь получила право на полную свободу действий, а ей только того и надо было. И уже на другое утро она (не забыв на всякий случай выпить несколько глотков спасительного пернака) ни свет ни заря села в седло и по утренней свежести поскакала в Булонский лес, отгоняя воспоминания о недавней слабости и мысля, как о наилучшем для себя примере, о легендарной красавице, которой безраздельно принадлежали сердца Генриха II и Генриха III Французских, — Диане де Пуатье: та всякий день вставала в шесть часов, умывалась самой холодной ключевой водой, не знала притираний, никогда не румянилась, часто ездила верхом, много ходила — не терпела праздности! Такой рецепт сохранения красоты вполне подходил Марии. Собственная телесная хилость стала ее немало раздражать, вдобавок что-то подсказывало ей, что в интригах, которые она собиралась сплести, ей могут понадобиться не только крепкие нервы, но и какие-никакие мускулы. Несколько лет назад, еще в Любавине, еще в компании с братом и недоброй памяти Григорием, она брала уроки фехтования и даже делала успехи, пусть и уступая юношам в выдержке, однако озадачивая их внезапностью и непредсказуемостью своих выпадов. Не худо вспомнить былые уроки. А господин Шалопаи — дал же Господь фамилию? — насколько он-то силен в игре со шпагою? Надо думать, не окажется слабее Корфа, а то весь блистательный план Марии полетит к черту…