Разбитое сердце Матильды Кшесинской - Арсеньева Елена. Страница 20

Сейчас Маля с особенным интересом посмотрела на Сергея Михайловича. На увальня он был меньше всего похож. Девушка видела перед собой высокого, красивого мужчину с приятной улыбкой и застенчивым выражением лица. Вдруг она заметила, что он глаз с нее не сводит, и смутилась. Наверное, она вела себя нескромно, в упор разглядывая мужчину. Великий князь показался ей весьма немолодым – ведь он был на девять лет старше! И вообще, несмотря на то что Михайловичи были все как на подбор хороши собой, взгляды собравшихся первым делом приковывал наследник. И из девичьих уст тотчас вырывался невольный вздох восхищения – до того молодой цесаревич был хорош и приятен собой: с большими глазами, которые казались то серыми, то зелеными, то голубыми, добродушным выражением лица и легкой улыбкой, которая то появлялась на его четко вырезанных губах, то спархивала с них. Сергей Михайлович был невысок ростом, но в девичьих глазах это его совершенно не портило. Величие, окружавшее его, словно делало его выше!

Но вот гости приблизились. Всеволожский выступил вперед. По традиции следовало представить будущих актеров высоким господам, вначале – воспитанниц и воспитанников театрального училища, а потом приходящих. Директор уже приготовился вызвать Рыхлякову, как император зычно спросил:

–  А где же Кшесинская?

Бровь Минни чуть дрогнула: она, конечно, знала, что ее муж – человек прямолинейный, но чтоб уж настолько!

Ники радостно встрепенулся. То же самое произошло с великим князем Сергеем Михайловичем.

Всеволожский на мгновение онемел, но тут же отскочил от Рыхляковой и, мысленно благодаря бога за то, что ничего ей не успел ляпнуть, сделал начальнице училища знак.

Начальница и классные дамы засуетились, отыскивая Кшесинскую, которая скромно стояла в стороне.

Ее выдернули из рядов и подвели к государю, которому она сделала глубокий реверанс, как полагалось. Александр Александрович с удовольствием посмотрел на изящную фигурку, склонившуюся перед ним, подождал, пока девушка выпрямилась, и протянул ей руку со словами:

–  Будьте украшением и славою нашего балета.

Маля припала к его руке и снова нырнула в самом глубоком из всех мыслимых реверансов – не столько от почтительности, сколько чтобы скрыть изумление, смущение и растерянность. Потом она поцеловала руку государыни, как требовалось.

Минни смотрела в испуганные, сияющие, полные радостного ожидания глаза танцовщицы. Девушка была такая же маленькая, как она сама: в кои-то веки императрице не приходилось задирать голову, чтобы посмотреть на собеседника, – более того, благодаря своим трехвершковым каблукам [10] она могла глядеть на крошечную балерину сверху вниз. Это ей понравилось. И девушка оказалась в самом деле премиленькая, изумительно стройная, с прекрасными формами. Она понравится Ники, в этом можно не сомневаться, он еще спасибо скажет родителям за такой выбор.

Внезапно Минни ощутила приступ неодолимой ревности. Стоило только представить, что произойдет между ее сыном и этой крошечной балериной… «Почему я не подумала раньше о том, что буду так ревновать? Отдать его жене – это одно, супруги занимаются этим только для деторождения, но ведь они с Ники будут предаваться греху для удовольствия! Это ужасно, ужасно…»

Мария Федоровна никак не могла понять, что именно ее так ужасает. Уж не то ли, что она сама никогда не предавалась греху ради удовольствия, а только ради исполнения супружеского долга? Так или иначе, она вдруг с болью ощутила, что ненавидит, ненавидит эту хорошенькую польку… да и любую возненавидела бы, кто бы ни оказался на ее месте!

Разумеется, ничто в выражении ее лица, голоса и даже глаз не изменилось. Еще бы! Трон – это очень хорошая парта для маленьких учениц, желающих научиться владеть собой, да и корона так давит на голову, что помогает легко подавлять дурные мысли. Мария Федоровна по-прежнему являла собой воплощение радушия и монаршей милости. Можно было не сомневаться: маленькая глупенькая балерина даже и не заметила никакой перемены в поведении государыни.

И верно, Маля ничего не заметила, ничего не поняла. Она была слишком ошеломлена вниманием императора и императрицы. Но затем ее ожидали еще более изумительные сюрпризы!

Когда всех выпускников по очереди представили императору и императрице, все перешли в столовую воспитанниц, где был сервирован праздничный ужин для хозяев и гостей. Приборы стояли на трех столах – двух длинных и одном поперечном.

Войдя в столовую, император громко спросил Малю, стоявшую поодаль:

–  А где ваше место за столом?

–  Ваше величество, у меня нет своего места за столом, я приходящая ученица, – растерянно ответила девушка.

–  И что же? – удивился Александр. – Вы не едите целыми днями, пока идут занятия?

Маля не удержалась и прыснула:

–  Ах нет, ваше величество, конечно, я в обычные дни ем вместе со всеми, но за этим торжественным столом нам, приходящим, дозволено будет усесться лишь потом, когда сядут все прочие, если останутся свободные места.

–  Ваше величество, позвольте… – начал вдруг великий князь Сергей Михайлович, выступая вперед.

–  Хм! – громко сказал государь. – Как бы не так! Покажи-ка мое место, Всеволожский!

Директор провел его во главу одного из длинных столов. Слева от царя должна была сидеть все та же Рыхлякова, по другую сторону – Скорсюк, еще одна основная протеже Всеволожского. Однако император отодвинул Рыхлякову и обратился к Мале:

–  А вы садитесь рядом со мной.

Потом, найдя глазами сына, скромно стоявшего чуть поодаль, Александр приказал:

–  Поди сюда, Ники, сядь около этой девушки, да будь ей любезным кавалером. И вы окажите любезность моему сыну. Да смотрите только не флиртуйте слишком!

И с этими словами император отвернулся, занятый разговором с кем-то другим.

Великий князь Сергей Михайлович с досадой отошел в сторону. Гордость его бунтовала, ревность мучила. Захотелось немедленно уйти, но это никак невозможно было сделать, и ему ничего не оставалось, как смотреть на совершенно явную и откровенную попытку государя свести сына с девушкой, за обладание которой князь Сергей отдал бы душу дьяволу.

И поделать было ничего нельзя! Только молчать, смотреть, терпеть… А он-то настроил себе планов! А он-то размечтался! Ну что же, tant pis! [11]

Надобно заметить, это была любимая поговорка Сергея Михайловича, он перенял ее от своего воспитателя, полковника Гельмерсена, бывшего адъютанта отца. Когда Гельмерсену что-нибудь не нравилось, он пожимал плечами и говорил «тем хуже» – с видом человека, которому все, в сущности говоря, было безразлично. Воспитатель и воспитанник продолжительное время поддерживали эту позу, и такая манера дала Сергею Михайловичу в свете прозвище «Monsieur Tant Pis».

Тем временем Маля сидела ни жива ни мертва от смущения. Обычная кокетливая смелость покинула ее. Боже мой! Ее попросили быть любезной с наследником престола? Да мыслимо ли это?! Язык присох к гортани, в голове ни одной мысли, кроме каких-то испуганных обрывков!

Она была бы ужасно удивлена, если бы узнала, что ее сосед точно так же смущен и испытывает ту же робость и неловкость.

Ники думал, что девушка вблизи оказалась еще лучше, чем издали. В своем голубом, расшитом ландышами платье, с напудренными волосами – сценические костюмы выпускникам не велено было снимать – она выглядела необычайно хорошенькой. У нее были чудесные глаза – черные, яркие, живые.

Ники никогда не видел таких глаз. В них была тайна. Они говорили о том, что девушка смущена и испугана, но что-то еще крылось там, в темной глубине… «Если бы мы были сейчас одни, я бы смог рассмотреть, что там таится, – подумал Ники. – Я бы взял ее за плечи, обнял, прижал к себе, наклонился и…»

И вдруг подумал, что, наверное, не стал бы всматриваться в ее глаза, если бы обнял эту девушку и ее нежная грудь прижалась бы к его груди. Ему было бы не до ее глаз! Ее яркие губы привлекли бы его куда больше!