Разбитое сердце Матильды Кшесинской - Арсеньева Елена. Страница 39

–  Скорей, скорей!

–  Ну скорей же! – настаивал и Ники.

Кучер слушался, только раз тревожно оглянулся и сказал:

–  Беда, коли кони на скаку засекутся!

Но они в это мгновение целовались и ничего не слышали. Да и зачем было слышать?

Ничего не случилось, кони не засеклись, и, вдоволь накатавшись и нацеловавшись, наконец поехали к Зедделеру. Тот жил в одном бараке с товарищем по полку, Шлиттером, который на вечер остался без дамы за ужином и после него. Юлия прильнула к Зедделеру, Ники повел Малю в соседнюю комнату, а Шлиттеру не с кем было провести время, и он с шутливой печалью сказал о себе:

–  Ни богу свечка, ни черту кочерга.

От этих слов сердце Мали вдруг защемило.

Он там, один… Сережа… ни богу свечка, ни черту кочерга. Ему прочат лучших невест России, но он ни к кому не хочет посвататься, потому что однолюб, для него существует только одна женщина – та, которая сломала ему жизнь, она.

И Маля вдруг почувствовала себя такой счастливой, что набросилась на Ники с неистовыми поцелуями. Через мгновение они лежали на ковре, сливаясь в любовном изнеможении, а Маля не переставала ощущать греховное, постыдное – она сама это понимала! – счастье при мысли о мучениях Сергея.

Она не чувствовала за собой никакой вины: ведь не она заставила его полюбить себя, он сам влюбился! Если бы ему было невыносимо мучиться, он уже давно покинул бы Малю.

Значит, подумала она, и мне было приятно мучиться, когда я думала, что Ники женится на Аликс, но, против всякой логики, продолжала надеяться невесть на что?

О, как же правы те, кто говорит, что в жизни мы получаем именно то, что заслуживаем!

Но вот настал день, когда отыграли последний спектакль. Летний театральный сезон закончился.

Ники после лагеря уехал с отцом в Данию, откуда Маля получала от него чудесные письма, трогательные и сердечные. Она была почти уверена, что чудеса все-таки случаются, что возможно даже невозможное, и давала волю самым смелым своим мечтам.

Именно в это время она наконец нашла дом, который так давно искала, и это показалось ей самым блаженным предзнаменованием будущего.

Это был маленький прелестный особняк на Английском проспекте, № 18, принадлежавший Римскому-Корсакову. По странному совпадению этот дом построил великий князь Константин Николаевич для балерины Анны Кузнецовой. Рассказывали, что великий князь боялся покушений, а потому в кабинете первого этажа поставили железные ставни, а в стену вделали несгораемый шкаф для драгоценностей и бумаг.

Дом был двухэтажный, прекрасно обставленный, с хорошим большим подвалом. Позади него находился небольшой сад, обнесенный высоким каменным забором. В глубине стояли хозяйственные постройки, конюшня, сарай, а за постройками снова раскинулся сад, вплоть до стены парка великого князя Алексея Александровича.

Маля пришла от нового дома в полный восторг По ее просьбе Евгений Волков снесся с Ники, и вскоре она получила ссуду от банкирского дома Гинцбурга. Кто будет отдавать эту ссуду, ее не волновало. Куда больше волнений доставил разговор с родителями.

Маля знала, что причинит им огромное горе, когда скажет, что покидает родительский дом, и это ее бесконечно мучило. Ей казалось, что мать еще поймет ее как женщина, но отец был воспитан в строгих правилах. Он ничего не мог сделать, чтобы избавить любимую дочь от компрометирующих визитов наследника, но, пока она жила у родителей, на эти отношения, уже ставшие притчей во языцех, был наброшен некий флер приличия. А теперь Маля как бы открыто заявляла всему миру о своем статусе любовницы цесаревича. Но она обожала Ники, думала лишь о нем, о своем счастье, каким бы кратким оно ни было…

Юлия взяла на себя труд подготовить отца, но все же разговор вышел тяжелым.

–  Ты понимаешь, что он на тебе никогда не женится? Что ты скоро должна будешь с ним расстаться? – спросил Феликс Иванович в отчаянии.

Маля подумала, что если бы отец решил отомстить ей за уход из дому, он не смог бы ударить точнее и больнее.

–  Конечно, я все понимаю, – ответила она, собравшись с силами, как могла спокойно. – Но я всей душой люблю Ники и не хочу задумываться о том, что меня ожидает. Я хочу лишь воспользоваться счастьем, хотя бы и временным, которое выпало на мою долю.

Отец долго всматривался в ее лицо, словно пытаясь увидеть, сможет ли что-то изменить, но, видимо, понял, что это невозможно, а потому дал согласие на переезд дочери. Однако Феликс Иванович поставил условие, чтобы с нею поселилась ее сестра. Маля и сама хотела просить Юлию об этом, а потому счастлива была подчиниться отцу хотя бы в такой малости.

При переезде в новый дом Маля переделала только спальню на первом этаже, при которой была прелестная уборная, в остальном же оставила дом без изменения. А когда Ники вернулся в Россию, у полиции, следившей за каждым его шагом, появилось место, требовавшее постоянного наблюдения.

Дом весь готов, вот только кухарки Маля еще не нашла, так что обеды и ужины приходилось брать из ближайших ресторанов. Но это нисколько не портило радостного настроения обитателей особняка и их гостей.

Маля устроила новоселье, чтобы отпраздновать переезд и начало самостоятельной жизни. Все гости принесли подарки, а Ники подарил восемь золотых, украшенных драгоценными камнями чарок для водки и свою фотографию с надписью: «Моей дорогой пани», как он всегда называл Малю.

Много счастливых дней прожила она в этом доме. Ники, весь день очень занятый, обыкновенно приезжал вечером, к ужину. Появлялись с ним иногда и его молодые дяди, великие князья Михайловичи. Начал появляться и Сергей.

Увидев его в первый раз, Маля с трудом подавила желание броситься великому князю на шею, но Сергей держался отчужденно. Оба они, словно сговорившись, не упоминали о несбывшемся свидании в Красном Селе. Малю ни на миг не обманули отчужденность и сдержанность Сергея. Она постоянно чувствовала его напряженный взгляд и понимала, что чувства его не изменились. И это странным образом придавало некую уверенность в незыблемости происходящего. Она думала: «Ники со мной – значит, все хорошо!» Но под спудом этой мысли таилась другая: «Сережа со мной – значит, все будет хорошо!»

Приезжали в ее дом и граф Андрей Шувалов с Верой Легат, балетной артисткой, на которой он потом женился, и Николай Николаевич Фигнер, тенор Мариинской оперы, которого Ники очень любил. После ужина Михайловичи, по обыкновению, пели грузинские песни, а прочие играли в маленький скромный баккара. Вечера проходили очень уютно.

Ники бывал у своей пани ежедневно, а иногда оставался на несколько дней, когда они вовсе не покидали дом. Маля всегда знала приблизительно время, он старался известить ее, когда должен приехать, и садилась у окна, издали прислушиваясь к мерному топоту копыт его коня о каменную мостовую. Вот звук резко обрывался – значит, рысак остановился как вкопанный у подъезда.

В то время в некоторых, очень немногих, самых богатых домах уже появлялись электрические лампы. Малю всегда поражало, как после легкого щелчка выключателя из стеклянной колбы внезапно начинал литься ослепительный свет. И в минуты, когда она ждала Ники, а потом слышала, как он подъезжает, словно включался свет счастья ее жизни: ослепительный свет!

Электрические лампочки, случалось, перегорали, но об этом она старалась не думать.

Статус Кшесинской изменился и в театральном мире. Фаворитке наследника престола само собой должны были предоставлять первые роли в лучших балетах и давать возможность выступать уже как настоящей балерине в целом балете, а не в отдельных небольших ролях. Но она еще и неустанно работала, совершенствуя свой танец. У Мали было странное понятие о самолюбии. Она совершенно спокойно относилась к тому, что люди говорили: «Ах, у нее такие туалеты, такие драгоценности, такой дом, такой выезд… разумеется, ведь она фаворитка наследника престола!» Но ее бесили намеки вроде: «Конечно, ей дают ведущие партии, ведь она фаворитка наследника престола». Она пыталась стать примой благодаря своему мастерству, а не положению!