Разбитое сердце Матильды Кшесинской - Арсеньева Елена. Страница 41

Дом с колоннадой и высокой лестницей, ведущей к подъезду, располагался в глубине обширного двора. С правой стороны двора находилось несколько дач более поздней постройки. Основной угол дома выходил в сильно запущенный парк, простиравшийся почти до Волконского шоссе, которое шло от Царского Села до Петергофа.

Днем было хорошо и уютно, но по вечерам, а особенно ночью, становилось страшновато. Ведь от Лигова, ближайшего населенного места, было довольно далеко, а кругом простирался глухой лес. Сначала Маля и Юлия устроили себе отдельные спальни, но потом переселились в одну, чтобы не было так жутко. В одну из первых ночей, что дамы поселились в этом доме, только они начали засыпать, обе одновременно услышали подозрительный шорох у окон спальни, как будто кто-то старался их открыть.

Сестры молчали, боясь друг друга напугать. Наконец сестра спросила, слышит ли Маля шорох у окна. Та ответила, что слышит. Обе дрожали от страха, шорох все продолжался, и они боялись, что вот-вот окно откроется и в спальню ворвется разбойник…

«Зачем я сюда переехала? – вдруг подумала Маля. – Здесь так одиноко!»

В конце концов сестры устали бояться и крепко заснули, а когда проснулись утром, солнце уже весело светило в комнату, и было ясно, что по стеклу ночью ползали ветки деревьев, росших слишком близко к дому.

Ветки срубили, лакей и его жена поселились в соседней комнате, но ощущение одиночества не исчезло – более того, оно все усугублялось. Ники всего-навсего два раза заехал сюда из Красного Села. Один раз он предупредил Малю через Волкова, и та его ждала, но во второй раз он заехал без предупреждения и не застал хозяйку дома: она была в городе, на репетиции красносельского спектакля. Маля старалась убедить себя, что он не приезжает потому, что ему трудно покидать лагерь надолго, что, когда начнутся красносельские спектакли, все изменится. И все изменилось – но только у худшему.

Тяжелое предчувствие мучило Малю: должно было случиться что-то дурное… И даже веселое празднование помолвки великой княжны Ксении, сестры Ники, с «красавчиком Сандро», Александром Михайловичем, не развеселило ее. Ники привез много шампанского, которое они пили, сидя почему-то на полу в спальне Юлии, все хохотали, а Маля была печальна. Он должен был ехать в Кобург, на свадьбу Эрни, брата Аликс.

Аликс, Аликс, Аликс… В снах это острое, шипящее и свистящее имя ползало по комнате, свистело, шипело и норовило ужалить Малю. Она просыпалась в слезах. Сердце ныло, предчувствуя наступающее большое горе.

Сердце, говорят, – вещун…

Ники – императрице Марии Федоровне, Кобург:

«Моя милая, дорогая душка Мама, я не знаю, как начать это письмо, потому что столько хочется сказать, что мысли путаются в голове. Так вот каким образом, благодаря милости Господа Бога, окончилось мое дело после того, что я смотрел на его исход совершенно безнадежно!

На другой день нашего приезда сюда я имел с Аликс длинный и весьма нелегкий разговор, в котором я постарался объяснить ей, что иначе, как дать свое согласие, она не может сделать другого! Она все время плакала и только шепотом отвечала от времени до времени: «Нет! Я не могу». Я все продолжал, повторяя и настаивая на том, что уже раньше говорил. Хотя разговор этот длился больше двух часов, но он окончился ничем, потому что ни она, ни я друг другу не уступили. На следующее утро мы поговорили гораздо более спокойно; я ей дал твое письмо, после чего она ничего не могла возразить. Уже это было для меня доказательством той окончательной борьбы, которая в ней началась с нашего первого разговора.

Свадьба Эрни и Даки [16] послужила последней каплей в чаше ее горя и колебания. Она захотела поговорить с тетей Михень; это ей тоже посоветовал и Эрни. Уезжая, он мне шепнул, что надежда на добрый исход есть. Я должен при этом сказать, что все эти три дня чувствовалось страшное томление; все родственники поодиночке спрашивали меня насчет ее, желали всего лучшего, одним словом, каждый выражал свое сочувствие весьма трогательно. Но все это возбуждало во мне еще больший страх и сомнение, чтобы как-нибудь не сглазили. Император Вильгельм тоже старался, он даже имел с Аликс разговор и привел ее в то утро 8 апреля к нам в дом. Тогда она пошла к тете Михень и скоро после вышла в комнату, где я сидел с дядями, тетей Эллой и Вильгельмом. Нас оставили одних и… с первых же слов… согласилась! О боже, что со мной сделалось тогда! Я заплакал как ребенок, она тоже, но выражение у нее сразу изменилось, она просветлела, и спокойствие явилось на лице ее.

Нет! Милая Мама, я тебе сказать не могу, как я счастлив и также как я грустен, что не с вами и не могу обнять тебя и дорогого милого Папа в эту минуту. Для меня весь свет перевернулся, все, природа, люди, места – все кажется милым, добрым, отрадным. Я не мог совсем писать, руки тряслись, и потом в самом деле у меня не было ни одной секунды свободы. Надо было делать то, что остальное семейство делало, нужно было отвечать на сотни телеграмм и хотелось страшно посидеть в уголку одному с моей милой невестой. Она совсем стала другой: веселой, и смешной, и разговорчивой, и нежной. Я не знаю, как благодарить Бога за такое Его благодеяние. В тот же день в церкви тети Мари отслужили молебен. Она и все сестры тоже присутствовали.

По просьбе Аликс мы едем на одну ночь в Дармштадт; теперь она с другими чувствами увидит свою родину. Я просил тебя остаться на две недели, но думаю приехать раньше, в середине пасхальной недели. Так хочется еще немного повидать ее спокойно.

Теперь, моя дорогая Мама, нужно кончить. Вкладываю ее письмо для тебя. Крепко обнимаю милого Папа и всех.

Твой Ники».

Императрица Мария Федоровна – Ники, Гатчина:

«Милый, дорогой мой Ники!

Слов нет тебе выразить, с каким восторгом и великой радостью я получила это счастливое известие! Мне почти дурно сделалось, до того я обрадовалась. Но как грустно не быть с тобой, мой любимый Ники, в этот великий момент твоей жизни! Не иметь возможности обнять тебя и благословить от всей души! Да благословит вас обоих Господь и пошлет вам все счастье, какое возможно на этой земле, – это мое самое жаркое моление. Я так счастлива за тебя, мой Ники, и плакала слезами радости и волнения, побежала сообщить эту счастливую новость Папа, потом Ксении и Сандро, и слышала только крики радости и искренние поздравления!

В тот вечер, когда ты уезжал, мы расставались под таким дурным и отчаянным впечатлением, что при виде тебя у меня просто сердце обливалось кровью, и мои мысли и молитвы ни на миг тебя не покидали. Но, слава богу, Господь все устроил к лучшему, и ты теперь счастлив и доволен, а мы тоже полны счастья, зная, как ты рад. Исполнилось наконец твое величайшее желание после стольких перипетий. Мы также ожидаем с более чем лихорадочным нетерпением твоего первого письма с подробностями того, как все произошло. Ты не представляешь, как ужасно и больно быть в разлуке и далеко от тебя в такой момент и как я завидую и бешусь, что дяди и тети присутствуют, а самые близкие тебе, Папа и я, исключены из этого! Это ужасно грустно и тяжело для нас.

От всего сердца целую вас обоих, мои дорогие дети, и молю Бога благословить вас и сохранить под Его святым покровительством. Надеюсь, что дорогая Аликс будет смотреть на меня как на любящую мать, которая примет ее с распростертыми объятиями, как свое дорогое дитя.

Папа тебя нежно и крепко обнимает и желает вам счастия и всего лучшего. Да сохранит тебя Господь!

Твоя вечно тебя любящая Мама.

Кланяюсь всем».

Аликс – императрице Марии Федоровне, Кобург:

«Дорогая Матушка,

Ники говорит, что я могу Вас так называть, большое спасибо – Вы так добры ко мне. Как мне благодарить Вас и дорогого дядю за великолепный подарок, который Вы так любезно мне прислали. Он слишком красив для меня! Я была просто потрясена, когда открыла футляр и увидела эти прекрасные камни. Еще раз сердечно благодарю Вас и нежно целую Ваши руки.