Рай земной - Хенке Ширл. Страница 59

Магдалена заглянула ему в лицо. Удовлетворенная этим невероятным наслаждением, которое он дал ей, она все еще была смущена способом, которым он этого добился. Наконец к ней вернулся голос:

– Где… где ты научился этому?

И в тот же момент она испугалась ответа: эти жизнелюбивые таинские женщины, без сомнения, преуспели в искусстве любви.

Его низкий, от души смех не развеял ее страхов, пока он не сказал:

– В Гранаде. Я всегда хорошо учился арабскому языку. Иногда меня посылали в город перед осадой, я там выступал как преданный им еврейский ученый. И пока я шпионил для Трастамары, я посещал двор Боабдила, а заодно и разные увеселительные заведения в этом прекрасном и развратном городе. – Он провел рукой вдоль ее бедра и пробрался выше, к груди. – Мавры очень внимательны к потребностям и удовольствиям человеческого тела.

Она почти выпалила другой вопрос: «А ты проделывал это с Алией?» – – но остановила себя. Глупо искать ответы на вопросы, которые лучше не знать Она посмотрела на его великолепное тело, распростертое перед ней. Его мужское естество все еще оставалось напряженным, а вся фигура полна напряжения. Магдалена глубоко вдохнула для смелости и протянула руку, чтобы коснуться его. Она легко пробежала пальцами от его лица к золотистым волосам на груди, а потом еще ниже, по сужающемуся на плоском животе следу.

– А этот мавританский способ любви… Может женщина так сделать для мужчины?.. – Смелость покинула ее.

Аарон взял ее руку и положил на свой болезненно-напряженный фаллос.

– Да, может, – еле выговорил он хриплым голосом, сразу почувствовав горячий толчок наслаждения, вызванный ее прикосновением. – Этот способ очень древний. И не только мавры знают его секрет.

– Научи меня, – тихо сказала она, словно умоляя:

Магдалена наклонилась над ним, а он нежно, медленно направил ее губы, чтобы они ощутили его плоть. Магдалена почувствовала все возрастающую смелость по мере того, как он выгибался и задыхался от легких прикосновений ее губ и языка. Потом он попытался научить ее короткими, сдавленными фразами, но она больше не нуждалась в его указаниях, а он был не в силах давать их. Она взяла его бархатистую жаркую гладкую плоть в рот. В ответ им овладело такое же всепоглощающее чувство полной самоотдачи, какое испытала она, когда была в его сладостном плену. Она медленно наслаждалась им, получая радость от доставляемого ему наслаждения. Он напрягся, выкрикнул что-то бессвязное, и она почувствовала всплеск власти над ним, который почти опьянял. Потом он затрепетал и взорвался, достигая той же сотрясающей землю кульминации, что и она.

Аарон лежал, совершенно обессиленный. Всегда были краткие мгновения глубокого умиротворения, которые овладевали им после того, как он занимался любовью с этой женщиной, только этой, его женщиной, его женой. Он прижал ее к себе, не раздумывая, почему ему хочется этого. Он погладил ее волосы и прижал к себе еще крепче.

Она устроилась у него на груди и прошептала:

– Это совсем не неестественно. Сначала я думала, что оно так будет, но… это было так хорошо. – Она замялась, потом повернулась к нему, желая поцеловать. Мы попробовали друг друга? – храбро спросила она.

– Давай посмотрим, – ответил он на ее страстную мольбу о поцелуе.

Он прижал ее к себе и надолго прильнул к ее губам – не страстным, но исполненным безмерной неги поцелуем.

– Да, – прозвучал простой ответ на ее же собственный вопрос. Она улыбнулась легкой улыбкой, спряталась в его объятиях и уснула.

Они вернулись в деревню с первыми лучами рассвета. Магдалена завернулась в большой кусок хлопковой ткани, которой они вчера вытирались, а он шел в своей набедренной повязке.

На улицах в тот день было много народа, поскольку предстоял особый религиозный праздник. Магдалене было любопытно увидеть его. Ее отношение к этим великодушным и добрым людям постепенно менялось. Она от природы обладала живым и любознательным умом, который стал еще более отточенным за слишком короткие месяцы дружбы с Бенджамином Торресом. Она хотела синь ближе к мужу и доставить ему удовольствие и поэтому, стремилась понять таинцев, которые примяли его всем сердцем.

Они для нее больше не были голыми дикарями, хотя где-то глубоко в душе она подшучивала над двойной моралью, к которой ее приучил Аарон. Женщины в деревне в половом отношении были неразборчивы и ходили обнаженными, пока не вступали в брак. Он же всегда осуждал ее за то, что несправедливо считал безнравственным, и приходил в ярость, когда она обнажала руки или ноги.

Она улыбнулась и кивнула людям, хлопотавшим возле домов.

Аарон ревновал! Ни один мужчина, кроме него, не должен видеть ее раздетой. Это наполняло ее сердце радостью, особенно после его нежных ласк прошлой ночью. Он искупал свою вину за то, что послал ее работать на полях. Половину его злости составляло чувство вины, а другую – чувство испуганного собственники. Это наверняка означало, что он начинал отвечать взаимностью на ее чувства. «Может, это займет у меня много времени, муж мой, но я поклялась, что заставлю тебя любить меня, и этого добьюсь!»

Ближе к полудню медленно и упорно стали бить барабаны. Каждый житель деревни, вне зависимости от ранга, был чисто вымыт и одет в лучшие церемониальные одежды, волосы украшены перьями. На каждом было много красивых золотых и медных украшений, ожерелий и красивых, затейливо расшитых поясов.

– Что мы должны делать? – нервно спросила Магдалена, когда увидела, что улицы заполняются торжественными таинцами, выстраивающимися в очередь, чтобы войти в храм, расположенный по соседству с бохио Гуаканагари.

– Я уже говорил тебе, что лучше всего будет, если ты останешься здесь, – тревожно ответил он. Это праздник в честь их земи, а это может оскорбить твои религиозные чувства.

Она настороженно посмотрела на него:

– Уж не собираются ли они подавать рыбьи глаза или какой-нибудь подобный деликатес?

Аарон улыбнулся:

Нет, ничего подобного. Только хлеб из кассавы, освященный особым способом.

– Тогда я пойду. Мне надоели эти занудные священники в Изабелле, которые обвиняют таинцев, что у них языческие обычаи, но при этом никогда не приезжают в деревню, чтобы убедиться, во что именно верят таинцы. Как мы можем научить их нашей вере, если сами не знаем их религии?

– Брат Рамон учит их язык и обычаи. Со временем, думаю, он в этом лучше преуспеет, если они сами первыми не обратят его в свою веру, – с улыбкой ответил Аарон.

Брат Рамон – хороший человек, может, чересчур книжный, но я не думаю, что он один может многое сделать. Адмирал посылает много прошений прислать сюда еще священников, но никого до сих пор не прислали. А между тем я не думаю, что мне будет вредно узнать религию таинцев. Она вопросительно посмотрела на него.

– Я сомневаюсь, что тебе грозит опасность оказаться обращенной в языческую веру! – Но тут с его лица сбежала улыбка, он подошел к ней и погладил ее длинные огненные волосы. – Если ты пойдешь, то увидишь там некоторые неприятные вещи, – не такие, как рыбьи глаза, но… – Он умолк и вынул две небольшие тыквенные ложки из горшка, стоявшего в углу, а потом вручил одну ложку ей, – Здесь принято перед этим высоким празднеством опорожнить желудок у входа в храм, чтобы очиститься.

Она выглядела смущенной:

– Я решила, что их вчерашнее купание было средством очищения в честь храма. Что они еще должны сделать – может, поститься?

– Ну, можно так сказать.

Но когда Аарон попытался объяснить жене, в чем дело, он по-настоящему понял, насколько он растворился в культуре таинцев. И не потому, что он преклонялся перед земи, но он согласился с их восприятием Бога и не видел смысла обращать их в христианство.

Он посмотрел на ее озадаченное лицо.

– Вот так, – он поднял маленькую ложку, – мим пользуются у входа в храм.

Он вставил ложку в горло, но не нажал на нее.

– Ты должна очистить себя рвотой. Она побледнела.

– Я могла бы попоститься, но… – Она философски пожала плечами. – Это будет самым интересным. Гуаканагари – священник и в то же время касик, не так ли?