Сидни Шелдон. Если наступит завтра – 2 - Бэгшоу Тилли. Страница 49

– Никакой это не вздор. Я знал, что в центре всего были вы, Трейси. Знал и оказался прав. Рано или поздно он придет за вами.

– Мне нужно ехать.

– Ехать? Нет. Вы не можете. Нужно остаться. Просто необходимо. Мы подошли так близко. Пожалуйста, останьтесь в Нью-Йорке, по крайней мере еще на несколько дней. Купер все еще может быть рядом.

– Или в любой другой точке планеты.

– Трейси, пожалуйста. С вашей помощью у нас есть шанс…

– Жан, – терпеливо, но решительно сказала Трейси, – я не останусь. Ни дня, ни минуты. Можете угрожать, что скажете Николасу правду, пока не посинеете. Кто знает, может, вы даже исполните свою угрозу. Но наступает Рождество. И я еду домой к сыну. – Протиснувшись мимо него, она открыла дверь. – Если понадоблюсь, у вас есть мой номер.

Жан проводил ее взглядом. Он чувствовал себя одиноким и брошенным. И не только из-за расследования. Рядом с Трейси он ощущал надежду, в него вливались новая энергия, новые силы. Без нее его снова ждут отчаяние и пустота. Как, черт возьми, Джеф Стивенс мог упустить такую женщину?!

– Разве у вас нет дома и некуда вернуться? – спросила Трейси, останавливаясь в дверях. – Ведь у вас есть дети, верно?

Жан подумал о Люке и Клеманс. И со стыдом понял, что много дней не вспоминал о них.

– Я позвоню вам, – пообещала Трейси и ушла.

Блейк Картер медленно и тщательно вытирал посуду, как делал все, за что брался. Как научил его отец. Отец Блейка часто повторял пословицу: «Бог создал время, а человек создал спешку». Уильям Картер был хорошим человеком, лучшим в мире. Блейк часто гадал: что бы отец сказал о Трейси Шмидт? Понял бы любовь сына к ней, к ее теплу, доброте, красоте, ее тайнам, грусти и боли? Возможно, нет. Уильям Картер жил в мире моральных абсолютов, добра и зла, черного и белого. Блейк многого не знал о своей хозяйке, женщине, которую любил молча и преданно последние десять лет. Но он знал, что мир, из которого пришла Трейси, был миром серого. В Трейси не было ничего черного и белого. Все было не таким, как им казалось.

Жан Риццо пришел из этого мира. С тех пор как Трейси возила Николаса в Лос-Анджелес, Блейк видел, как возвращается серый мир прошлого, чтобы преследовать ее. Но после появления Риццо все изменилось к худшему. Блейк видел, как Трейси становится напряженной и боязливой, вздрагивает каждый раз, когда звонит телефон. Она вернулась из рождественской поездки по магазинам осунувшаяся и похудевшая, без всяких покупок. Блейк понимал, что должен что-то сказать. Он просто не знал, что именно, когда или как.

В день Рождества, в девять вечера, Трейси устроилась на диване в гостиной вместе с Николасом, который в девятьсот восемьдесят восьмой раз смотрел «Полярный экспресс».

«Вот и еще один парадокс, – заметил Блейк. – Она практична, жестка и в то же время безумно сентиментальна».

Мать Блейка умерла, когда он был маленьким. Это, возможно, одна из причин, почему он так и не женился и приучился полагаться только на себя. Но его очень притягивали материнские качества Трейси.

«Кого я дурачу? Меня притягивает к ней буквально все, каждая ее черточка».

Блейк впервые в жизни был влюблен. И это ему совсем не нравилось.

Трейси поймала его взгляд:

– У вас все в порядке?

– Абсолютно. Почти докончил.

Трейси поправила одеяло из искусственного меха на спящем Николасе и пошла к Блейку на кухню.

– Вам необязательно все это делать.

– Обязательно, – улыбнулся Блейк. – Вы уж точно не собирались мыть посуду.

– Верно. Потому что завтра придет Линда.

– Никогда не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня, – произнес Блейк. – Закройте дверь, пожалуйста.

Он вытер оставшуюся посуду. Трейси закрыла дверь в гостиную и распечатала коробку конфет.

– Хотите?

– Нет, спасибо. Послушайте, Трейси, я давно собирался сказать…

Трейси заметила, как сильно дрожат его руки. Он всегда так спокоен. Странно. Она сама занервничала.

– Вы, случайно, не больны?

– Болен? – нахмурился Блейк. – Нет, я не болен. Я… дело в том… что я люблю вас.

Трейси с нескрываемым изумлением посмотрела на него.

– Я прошу вас подумать и принять предложение стать моей женой.

Трейси долго молчала. А когда все хорошенько обдумала, реакция, можно сказать, была неожиданной.

– Я…

– Знаю, что намного старше. Фактически слишком стар для вас, – мягко продолжал Блейк. – Но, как мне кажется, мы прекрасно ладим. И я люблю мальчика как собственного сына.

– Да, – кивнула Трейси, – Ники тоже вас любит. И я.

Блейк едва не задохнулся от счастья.

– Но я не могу быть вашей женой.

Старый ковбой глубоко вздохнул:

– У вас есть кто-то, Трейси.

Она поколебалась.

– Не в том смысле, в каком вы это представляете. Но в моем сердце – да. Есть.

– Это отец Ники?

В этот момент Трейси почувствовала себя абсолютно несчастной. Потому что ответ на вопрос Блейка Картера, ответ, который она никогда не могла бы произнести вслух, был «да».

Она сказала Жану, что должна уехать из Нью-Йорка, чтобы вернуться к сыну, и до некоторой степени это было правдой. Но была и еще одна необходимость, такая же неотложная, другая сила, толкавшая ее улететь на первом же самолете и ни разу не оглянуться. Пребывание в Нью-Йорке, разговор с Элизабет, известие о краже византийских монет заставили Трейси увидеть правду. Она все еще любит Джефа. Никогда не переставала любить и никогда не перестанет. Она ненавидела себя за это, и плакала, и вопила, и роптала. Но чувства по-прежнему были живы, такие же глубокие и истинные, как в тот день, когда она вышла за него замуж в крохотной бразильской церквушке.

Блейк увидел муку в ее взгляде, и сочувствие перевесило разочарование. Он взял руку Трейси.

– Отец Ника не умер, верно?

– Да.

– Вы можете сказать мне все. Я догадываюсь, что вы не та, за кого себя выдаете. И понимаю, у вас было довольно бурное прошлое. Я не глуп, Трейси.

– Я никогда не считала вас глупым, – яростно бросила Трейси.

– Этот тип, Риццо, да? – В голосе Блейка звучала горечь, которой Трейси никогда раньше не слышала. – Это он втянул вас в то, от чего вы хотели избавиться.

– Жан Риццо – хороший человек, – заверила его Трейси. – Возможно, со стороны так не кажется, но это правда. Он делает то, что должен.

– А как насчет вас? – спросил Блейк. – Что должны делать вы? Ради бога, Трейси, какую власть имеет над вами этот человек?

Трейси не ответила. В кухне повисло тяжелое молчание.

Блейк сумел взять себя в руки и, глядя в глаза Трейси, сказал:

– Мне ни к чему знать, кем вы были раньше, Трейси. Не хотите говорить – ничего страшного. Я люблю вас такой, какой вы стали теперь. Я люблю Трейси Шмидт и хочу, чтобы Трейси Шмидт вернулась.

– Я тоже. – Трейси заплакала. Жаркие слезы катились по щекам и разбивались о конфетную коробку. – Но все не так просто, Блейк.

– Разве? Выходите за меня, Трейси. Выберите эту жизнь, нашу жизнь, не ту, старую. Вы ведь счастливы здесь, в горах, с Ником и со мной.

«Он прав. Я счастлива здесь. По крайней мере, была. Буду ли я когда-нибудь счастлива?» – подумала Трейси.

– Не отказывайтесь сразу, – попросил Блейк. – Обдумайте все хорошенько. Обдумайте, чего хотите от жизни. Какой она должна быть. Жизнь ваша и вашего мальчика.

Он ушел. Фильм закончился.

Трейси поднялась к себе, но уснуть не смогла.

Думала о Джефе, о Купере, о Риццо и Блейке. Все четверо мелькали в ее сознании, как танцоры вокруг майского дерева. Ленты перепутались и сплелись, а музыка все играла и играла.

Глава 20

Профессор Доминго Муньес повертел в руке византийскую монету. Золото блестело так, словно было отчеканено вчера. Искусство гравера было поразительным.

– Прекрасно! – Доминго улыбнулся Джефу. – Воистину прекрасно. Не знаю, как вас благодарить.

– Пожалуйста. Это был труд любви. Теперь эти монеты там, где им было предназначено оказаться. – Джеф поднял бокал выдержанного темпранилло. Отсалютовал престарелому профессору. – Не то чтобы мне не пригодились полмиллиона долларов, – с улыбкой добавил он.