Жена авиатора - Бенджамин Мелани. Страница 27

– Да, но мне надо пройтись и подышать воздухом, поэтому я прошу тебя высадить меня здесь.

– Но в вашем положении, мисс Энн, я не думаю…

– В моем положении врачи рекомендуют побольше гулять.

– Но вы же знаете, что вас могут узнать. Вы знаете, как мистер Чарльз…

– Да, Генри, я все понимаю. Но я так давно не гуляла вот так, в одиночку. Это будет приключением и нашей тайной. Обещаю, что не скажу ни единой душе! А если возникнут трудности, я придумаю, что сказать Чарльзу. Никто не станет винить вас.

– Ах, мисс Энн. – Генри сокрушенно покачал головой, потом вздохнул.

Он не знал, как теперь со мной обращаться, на что я и рассчитывала. Никто не знал. Мама была единственным человеком в семье, который не смотрел на меня так, как будто каждую минуту я могу расколоться на множество кусочков. Все мужчины – включая Чарльза – внезапно стали бояться не только за меня, но и меня самое. И в то время, как я не чувствовала себя такой хрупкой – наоборот, теперь, приблизившись к восьмому месяцу, я ощущала себя более непобедимой, чем когда-либо раньше, – и научилась ловко пользоваться их боязнью противоречить мне.

– Генри, пожалуйста. Мне надо немного пройтись – это принесет пользу и мне, и ребенку. Понимаешь? Это нужно ребенку.

Генри снял очки – он недавно стал носить их, что причиняло ему большие неудобства, – и окинул меня отеческим взглядом. Потом снова надел очки, вздохнул, чтобы я смогла осознать всю глубину его неодобрения, вылез из машины и обошел ее, чтобы открыть передо мной дверь.

– Я буду ждать вас у офиса мисс Элизабет ровно через час.

– Спасибо, вы такой хороший!

Выйдя, я поспешила вперед по кишащей людьми улице, чувствуя себя студенткой, которой удалось удрать с лекции, пока мной не овладел приступ тошноты и не скрутила паническая атака. Я бы села на каменную тумбу, находившуюся поблизости, если бы не была уверена, что Генри едет сзади в своем «Роллс-Ройсе», пристально наблюдая за мной и не обращая внимания на крики и насмешки местных мальчишек, бегущих рядом с машиной, старающихся дотронуться до ее сверкающей поверхности своими чумазыми ручонками.

Я продолжала идти дальше, глядя прямо вперед на затылки идущих людей. Вскоре испуг отпустил, и я немного успокоилась. Чего я боюсь? Сколько штормов и бурь я преодолела в небе, никогда не страшась последствий.

И почему я всегда испытывала дикий ужас, прячась за каждым углом, когда мои ноги твердо стояли на земле?

Не поднимая глаз и не улыбаясь, чтобы не встретить чей-нибудь взгляд, я продвигалась вперед шаг за шагом. Те, кто видел мои фотографии, мог сразу же узнать меня по широкой, рвущейся наружу улыбке, которой я сама удивлялась. Никогда в жизни я не чувствовала в себе такого веселья и беззаботности, о которых говорила эта улыбка.

Кто-то толкнул меня, обгоняя, потом остановился и уставился прямо на меня. Это был мужчина, небритый, одетый в поношенное черное пальто. Я услышала, как он втянул ноздрями воздух. Он сделал шаг по направлению ко мне, и я напряглась, ожидая услышать привычное: «Скажите, вы так похожи на нее – вы не миссис Линдберг?»

В ту же минуту я ускорила шаг, заставляя себя не бежать, что только привлекло бы ко мне внимание. Но ничего не произошло. С колотящимся сердцем я постепенно замедлила шаги, а потом не удержалась и оглянулась. Мужчина по-прежнему стоял, уставившись на меня, но не улыбался, не просил автограф, не благословлял меня и не слал пожеланий. Его лицо ничего не выражало. Он сплюнул на мостовую явно в моем направлении, почесал нос, в последний раз мрачно оглядел меня, повернулся и пошел своей дорогой.

Он узнал меня, я была в этом уверена. Но то, что он ничего не сделал, просто смотрел на меня в упор, испугало меня больше, чем если бы он изо всех сил стал выкрикивать мое имя.

Покачав головой, мысленно посмеявшись над собой, я продолжила путь. Разве не я хотела, чтобы никто не поднимал шум? Просто пройтись по улице на свежем воздухе и вспомнить, что такое обычная повседневная жизнь.

Мне нужно было избавиться от мрачных мыслей, которые начинали все больше одолевать теперь, когда я собиралась подарить миру новую жизнь.

Однако, добравшись до узкого каменного здания со шторами из набивного ситца веселого желтого цвета и молодыми геранями в плоских кашпо на небольшой веранде, я буквально взбежала по ступенькам, чтобы поскорее укрыться под его крышей. Открыв парадную дверь, я очутилась в комнате, переполненной молодыми женщинами с усталыми лицами и маленькими детьми. Когда я вошла, все головы повернулись ко мне, и я непроизвольно отшатнулась и закрыла лицо сумочкой. Это был инстинктивный жест, я не хотела никого обидеть.

Опустив голову, я добралась до женщины в накрахмаленном белом халате, сидевшей за столом. Медсестра взглянула на меня с услужливой улыбкой и тут же узнала. Издав тихое восклицание, она вскочила и, схватив меня за руку, быстро провела мимо матерей и их детей, многие из которых были слишком легко одеты даже для такого теплого дня. Когда мы шли мимо них, я чувствовала их усталые, полные осуждения взгляды – на моем красивом цветастом платье, шелковых чулках, блестящих кожаных лодочках, дорогой сумочке, безукоризненно белых перчатках. Я чувствовала вину даже за свой запах – запах духов «Шанель № 5» – подарок президента Франции.

– Миссис Линдберг, – прошептала медсестра, и это услышали несколько посетительниц. Я увидела, как они напряглись и повернулись ко мне, глядя на меня с явным любопытством, – у мисс Морроу сейчас посетители, и она хотела бы, чтобы вы подождали ее здесь. – Она провела меня через приемную, постучала в дверь, открыла и пригласила жестом меня войти.

До меня не сразу дошло то, что она сказала, поэтому я вздрогнула при виде Элизабет, разговаривавшей с молодой женщиной, держащей на коленях ребенка. У обоих – женщины и ребенка – были красные слезящиеся глаза; все трое оглянулись на скрип двери, когда я вошла. Элизабет улыбнулась заговорщической улыбкой, я улыбнулась в ответ; мы обе сегодня сбежали из-под надзора.

У моей сестры пару месяцев назад случился легкий сердечный приступ. Доктор уверил нас, что не о чем беспокоиться; просто последствия ревматизма, которым она болела в детстве. Элизабет всегда была немного болезненной, хотя ее недуги, как и болезнь Дуайта, мы в семье никогда не обсуждали. Но, как и мне, ей было предписано отдыхать в Некст Дей Хилл, а не удирать в город.

Даже в новом с иголочки просторном доме моих родителей я чувствовала себя под неусыпным надзором, задыхалась от безграничной энергии моей матери; бесконечных заседаний каких-то комитетов и постоянных настоятельных просьб, чтобы я на них присутствовала. Теперь, когда мы не могли летать из-за моего положения, Чарльз большую часть времени проводил в городе, посещая всевозможные встречи и мероприятия, от которых раньше шарахался, как от чумы. Я знала, что Элизабет испытывает то же, что и я, поэтому они вместе с Конни Чилтон спланировали этот побег в город. Я не предупредила ее, что намереваюсь сделать то же самое.

– Энн! И ты тоже? Мама точно убьет нас обеих, когда узнает, что мы исчезли!

Конни Чилтон встала со своего места за столом.

– Чтобы не было недоразумений, я в этом не участвовала. Кто-то должен оставаться на стороне вашей матери.

– Сначала я собиралась встретиться в городе с няней нашего малыша, – проговорила я, – но мне было жизненно необходимо выбраться на волю. И я не могла не поддаться искушению последовать вашему примеру.

Элизабет посмотрела на свои изящные часики, и легкая морщинка пролегла на ее гладком лбу. Она покачала головой.

– К сожалению, мы почти ничего не сделали, – она встала, чтобы проводить к выходу женщину с ребенком, – большое спасибо, я все поняла, – сказала она ей и со вздохом закрыла дверь.

Потом посмотрела на Конни, та тоже покачала головой и вычеркнула чье-то имя из списка.

– Возможно, мы были отчасти введены в заблуждение, – сказала Конни.

Однако она не казалась обескураженной. Она улыбнулась, так что ее веснушки запрыгали на круглых щеках и широком носу.