Жена авиатора - Бенджамин Мелани. Страница 25

Праздничная вечеринка у Гуггенхаймов устраивалась, чтобы отметить наш последний триумф – десятидневный перелет через Карибское море с Хуаном и Бетти Трип по заданию новой авиалинии Хуана – «Пан-Американ». После этого Чарльз и я несколько дней летали на маленьком двухместном самолете с открытой кабиной над джунглями в Мексике, где жили майя. Нас попросили сфотографировать с воздуха развалины Чичен-Итца [20], чего раньше никто не делал. Производя фотосъемку, мы обнаружили еще одни развалины.

Кроме археологического значения, для меня этот полет был значим тем, что после деловой части, когда переговоры с Хуаном и Бетти завершились, у нас появилось долгожданное время, которое мы могли провести вдвоем. Драгоценное время вдалеке от любопытных глаз, ожиданий, чествований и бесконечной суеты моих родственников. Только когда Чарльз и я оставались наедине – как правило, высоко в небе, видя мир так, как его не видел никто другой, – я чувствовала себя его равноценным партнером, а не просто довеском, держащимся в его тени. Сидя позади Чарльза или изредка занимая его место, когда он уставал, я твердой рукой сжимала рычаг управления, пронося Одинокого Орла над джунглями и горами.

Два года назад я была просто студенткой, не способной принять ни одно самостоятельное решение. Теперь я прокладывала новые пути по небу, ставила рекорды, покоряя высоты, которых никогда не смогла бы достичь без него. Как, черт возьми, могут жить простые смертные? Набирая высоту, или падая в воздушную яму, или покачивая крыльями самолета, я не чувствовала ничего, кроме жалости к девушкам, с которыми ходила в школу и университет. Они осели на земле, чтобы вести скучную обыденную жизнь, и вышли замуж за скучных обыкновенных мужчин.

Но по-настоящему узнать собственного мужа, а не знаменитого летчика мне было суждено на земле, в кемпинге под мексиканским небом. Он рассказывал мне о том, как мальчишкой проводил много времени на лоне природы в одиночестве на берегах Миссисипи в Миннесоте. Его отец, Си Эй Линдберг, никогда не ходил вместе с ним, поскольку к тому времени был уже конгрессменом и проводил большую часть времени в Вашингтоне. Хотя Чарльз редко говорил о своем отце, у меня создалось впечатление, что между ними имелось какое-то непонимание, возможно, даже разрыв в отношениях. О своей матери он говорил гораздо более охотно.

– Она меня воспитала, – признался Чарльз в один душный вечер под крики попугаев макао, бесшумной беготни крошечных ящериц в подлеске – окружении весьма экзотическом, – вернее, меня воспитали мать и дядя. Отец был не очень… ответственным в этом отношении. А мои сводные сестры… в общем, не стоит об этом говорить. Это одна из причин, почему я женился на тебе.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты из прекрасной семьи с хорошей наследственностью без всяких изъянов. У нас будут замечательные дети.

– Чарльз! Ты смотришь на меня, как на племенную кобылу! Как будто это была единственная причина, по которой ты на мне женился! – Я рассмеялась, подняв голову, чтобы посмотреть на него.

Он улыбнулся мне, ущипнул за кончик моего большого носа и сказал:

– Ты не ценишь собственных достоинств.

– О! – Я оттолкнула его руку, хотя всегда любила его поддразнивания, лишь подчеркивающие нашу удивительную близость здесь, так далеко от остального мира. Без нашей авиации мы никогда бы не смогли найти путь обратно к цивилизации, но пока мне этого не хотелось. – Что значит никаких изъянов? А может, у меня есть страшная двоюродная бабушка, которую мы прячем на чердаке?

– Неужели? – Его улыбка увяла. Он смотрел на меня изучающим взглядом, который я иногда у него замечала. Тогда я чувствовала себя, как бабочка, приколотая булавкой к гербарию.

– Нет, конечно, нет! – На одно короткое мгновение я вспомнила о Дуайте – несмотря на протесты отца, мама организовала для моего брата возможность покинуть Амхерст на некоторое время после еще одного «трудного периода», во время которого его снова стали мучить галлюцинации. Она отправила его в санаторий в Массачусетсе и велела отцу перестать посылать ему письма с указаниями немедленно взяться за ум.

Чарльзу было известно лишь то, что мой брат взял академический отпуск, и я решила, что он не должен знать больше, во всяком случае, пока. Раньше у меня никогда не было секретов от мужа, я даже не совсем понимала, почему решила теперь поступить так; поэтому чувствовала себя неловко, когда он обнимал меня.

Но Чарльз не замечал этого; его мысли был заняты собственным отцом.

– Знаешь, ведь он дал мне денег, чтобы я поступил в летную школу. И я восхищался им, ведь он очень смело вел себя во время войны. Он был против нашего вмешательства в войну, поэтому потерял место в конгрессе. Но нет смысла дальше обсуждать его. Ты знаешь все, что тебе нужно знать. Он умер за несколько лет до моего перелета через Атлантику.

– Он так и не узнал, чего ты достиг?

– Для меня это не имело значения – главное, что мама жива и знает обо всем. Я ведь сказал, что она единственная, кто меня воспитал.

Эванджелина Лодж Линдберг была холодной, отстраненной женщиной с такими же необыкновенными голубыми глазами, как у ее сына. Во время нашей свадьбы она сидела рядом со своим братом с каменным выражением лица. Не то чтобы она не одобряла меня или наш брак – просто у нее была собственная жизнь, отличная от жизни ее сына. Она всегда казалась такой далекой, постоянно отклоняя мои приглашения вежливыми, но безразличными письмами. Хотя Чарльз однажды сказал мне, что она очень волновалась, когда он совершал перелет через Атлантику, даже обругала фотографа, который попросил ее послать воздушный поцелуй в камеру для своего сына.

– Мы, Линдберги, так не поступаем, – сказала она бедняге, к большому удовольствию Чарльза.

Мое сердце изнывало от сочувствия к мужу, желая дать ему все, чем он был обделен до встречи со мной: любовь, заботу, теплоту и верность семейного круга. Хотя он упорно твердил, что одобрение его отца ничего не значило, я видела его сгорбленные плечи, как будто на них навалилась тяжесть, и не могла не вспомнить Дуайта. Конечно, сыновья всегда нуждаются в одобрении своих отцов. Гораздо больше, чем дочери.

Мы сидели, глядя на огонь. Небо было усыпано яркими звездами, которые теперь, когда я доказала свою власть над ними, опять вернулись ко мне в качестве объектов восхищения и удивления. Я могла наслаждаться их красотой, а они – наблюдать за мужчиной и женщиной, прилетевшими сюда вместе как муж и жена.

И это был величайший подарок, который мне когда-либо преподнесла авиация. Нет, не чувство свободы, а вот это чувство: постоянства, единения и гармонии с собой и миром, ощущение себя достойной и необходимой единственному человеку в мире, который раньше не нуждался ни в ком. До встречи со мной.

По его настоянию я даже прочитала наизусть несколько своих стихотворений. Хотя я уже находилась так далеко от своей прошлой жизни, что не могла найти ее на карте даже с помощью секстанта, собственные стихи легко всплыли в моей памяти. Я была уверена, что не смогу их вспомнить. Но для своего любимого мужа и неподражаемого любовника я смогла это сделать. И глядя в лицо Чарльза – лоб слегка нахмурен, в глазах нежность и внимание, – я слышала свои стихи, как будто в первый раз, и верила, что в них что-то есть, возможно, талант, который стоило развивать.

Чарльз долго молчал после того, как я закончила, потом медленно кивнул.

– Иногда, – проговорил он, и голос его дрогнул от удивления, – я не могу вспомнить, какой была моя жизнь до того, как я тебя встретил.

Я была переполнена этими словами – неожиданным подарком. Мой муж редко говорил о своих чувствах или даже о своем настроении; я научилась ориентироваться, полагаясь на собственный инстинкт, так же как научилась вести самолет. Его молчание могло быть ледяным, когда он хотел обособиться от меня; легко было определить по складке у рта, упрямой ямочке на подбородке. Но все чаще и чаще я чувствовала, что его молчание становится одобрительным. Как будто он стоял у открытых ворот и ждал, когда я войду и присоединюсь к нему.