Жена авиатора - Бенджамин Мелани. Страница 34

– Нет! – Я восприняла эти слова, словно он предложил взять вместо меня любовницу; я почувствовала, что меня предают. – Нет, конечно, ты не полетишь ни с кем, кроме меня! Но Чарли, я не могу оставить его!

Муж схватил меня за руку.

– Ты нужна мне, – пробормотал он, – нужна. Ты моя команда. Ты всегда будешь моей командой.

Он отошел от меня и, ожидая ответа, уселся на свое место.

В этом-то и дело! Чарльз Линдберг не станет извиняться, не станет умолять. Он сказал все, что считал нужным по этому вопросу, остальное зависело от меня. Опустив голову, так что моей щеки касались кудряшки сына, такие же золотистые и шелковые, как кисточки колосьев пшеницы, я почувствовала, как в сердце образуется трещина, и поняла, что теперь оно навсегда будет расколото надвое. Чарли нуждался во мне, в этом не было сомнения. Он был моей плотью и кровью.

Но и Чарльзу я была нужна, и это было настоящее чудо! Еще раз во мне шевельнулось то головокружительное недоумение. Почему он выбрал именно меня из всех людей на земле? Он подарил мне весь мир и все небо; но он мог и отнять у меня все это одним движением руки. Кто я без него?

Я поняла с усталой покорностью, что, чего бы он ни попросил, куда бы ни пошел, я буду следовать за ним. Чарльз был ветром, который нес меня то туда, то сюда, поднимал над землей и держал на плаву, швырял, как беспомощного бумажного змея, но также дал мне крылья, благодаря которым я могла долететь до солнца.

Как мог маленький ребенок противостоять ему?

– Конечно, – сказала я, все еще гладя щекой мягкие волосы сына, – конечно, ты прав. Мы отправимся так далеко, как только возможно, и это будет потрясающе. Ты просто застал меня врасплох, вот и все.

К моему удивлению, Чарльз поцеловал меня в щеку. Он никогда не делал этого на публике – даже при родителях.

– Хорошая девочка, – сказал он нежно, и я взглянула в его радостные глаза и почувствовала, что все вокруг – даже ребенок у меня на руках – куда-то исчезает.

Все, кроме него. Я улыбнулась и дотронулась до ямочки у него на подбородке, которую так любила; тот момент, когда я увидела, что у нашего ребенка точно такая же, стал счастливейшим в моей жизни.

– Простите, мистер Чарльз. – Главный садовник, Джонсон, подбежал из-за угла дома.

Все вопросы по дому перешли теперь от папы к Чарльзу; это происходило медленно, но неотвратимо, и папа, кажется, даже этого не заметил.

– Да, Джонсон.

– Тут… здесь… – Старик Джонсон остановился, чтобы стереть пот со лба большим полосатым носовым платком.

– Что случилось? – Голос Чарльза стал строгим.

– Тут нарушительница, сэр. Какая-то женщина настаивает на том, чтобы увидеть маленького Чарльза. Она сказала, что хочет что-то сказать ему в день его рождения.

– О, неужели опять? – Я крепче сжала ребенка, и Бетти Гоу подбежала к нам, словно намереваясь сделать то же самое. Я улыбнулась, тронутая участием, светившимся в ее глазах. – Уверена, что не о чем беспокоиться, – постаралась успокоить я нас обеих.

Бетти кивнула, с трудом пересиливая желание ухватиться за пухлую ножку ребенка.

– Я разберусь с этим, – мрачно проговорил Чарльз. Он дотронулся до своего нагрудного кармана – я знала, что там находится револьвер. Он носил его при себе.

К этому времени тень полностью покрыла нас. Я вздрогнула, и не только от холода. Без яркого радостного солнца, украшающего все вокруг, было слишком очевидно, что это далеко не волшебная сказка.

Мы жили в состоянии самой обыкновенной осады с самого дня рождения нашего сына. Даже еще раньше. Мне пришлось рожать его здесь, в Некст Дей Хилл. В моей комнате была устроена акушерская палата, потому что мы не могли рисковать и ехать в больницу; было слишком много возможностей подкупить медицинский персонал, чтобы они пропустили репортеров и фотографов в родильную палату.

Но теперь незнакомые люди стали появляться около наших дверей – приходили просто так, словно мы их приглашали!

Я уже так долго сама не отпирала дверь, что не была уверена, что помню, как это делать. Мы платили частным детективам, чтобы они оберегали нас, а в глубине подъездной аллеи находился полицейский пост. Но, несмотря на все предосторожности, люди иногда перебирались через соседскую ограду. Это были репортеры и фотографы, имевшие простое задание – поймать в объектив Чарльза-младшего. Но были и другие – те, кого депрессия лишила работы, и они почему-то считали, что мы можем им помочь.

Какой-то мужчина утверждал, что должен дотронуться до ребенка, чтобы излечиться от рака. Одна женщина клялась, что ее собственный ребенок был украден сразу после рождения, что она уверена, что это сделали мы, и что Чарли ее малыш. Бесчисленные ясновидцы требовали, чтобы им показали ладонь Чарли, хотели дотронуться до его головки или посмотреть его астрологическую карту. Большинство были просто несчастными людьми, искавшими помощи. Но были и другие.

Среди тысяч поздравительных открыток попадались просьбы о деньгах; письма со следами слез, рассказывавшие о несчастьях и потерях. Просьбы иногда сопровождались угрозами похитить нашего ребенка и потребовать за него выкуп. Хотя Чарльз и старался скрыть от меня такие письма, я была уверена, что уже не одного человека с оружием задерживали полицейские, дежурившие около нашего дома. По мере того как настроения в стране становились все более мрачными, чувство недовольства, первые признаки которого я уловила в комнате ожидания конторы Элизабет, обратилось на нас – первую пару воздуха. Мы знамениты и успешны; то, что два года назад все американцы праздновали, теперь стало для них источником гнева и негодования. Качества, которые принесли Чарльзу такое шумное признание: его стоицизм, упорное стремление к совершенству, его способность подниматься выше обыденных деталей жизни – теперь критиковали и осмеивали в прессе.

– Чего еще они от меня хотят? – проворчал как-то Чарльз, показывая мне газетный заголовок, гласивший: «Что сделал Линдберг для нас за последнее время?»

Теперь оказалось, что они хотят забрать его счастье. И главную его составляющую – его ребенка.

– Я уверен, ничего страшного, но, пожалуйста, держи ребенка в доме, просто из осторожности.

Чарльз проговорил это тем спокойным тоном, которым когда-то сообщил мне во время нашего первого полета, что мы потеряли колесо.

Я, должно быть, не смогла скрыть свое беспокойство, потому что его черты смягчились, в уголках глаз появились морщинки, и он улыбнулся нежно и тепло только нам двоим – мне и малышу.

– Все будет в порядке, Энн. Не огорчайся. Ты ведь знаешь, я всегда смогу защитить вас. Пойду и разберусь со всеми, поговорю, и в конце концов они оставят нас в покое. Теперь ты видишь, что этот полет больше нельзя откладывать? Понимаешь, как он важен? Он отвлечет внимание от ребенка и снова сфокусирует его на нас. Мы сможем все выдержать. Маленький Чарли – нет.

– Да, но… Чарльз! Именно поэтому я и боюсь оставлять его! Вдруг что-нибудь случится, когда нас не будет рядом? Когда ни я, ни ты не сможем защитить его?

Я кивком указала на револьвер в его нагрудном кармане.

– Мы наймем еще детективов, и полиция усилит охрану. Я все уже спланировал. Мы не можем все время жить в страхе, Энн. Ты это понимаешь?

Он тревожно вглядывался в мое лицо, проверяя меня, как всегда. И я дрогнула.

Я кивнула, не в силах подавить вздох, и чтобы заглушить его, пришлось прижаться к груди Чарльза. Когда я почувствовала, как его сильные руки неловко обвились вокруг меня, улыбнулась ему ясной понимающей улыбкой – той самой беззаботной улыбкой, которой я всегда улыбалась фотографам.

Малыш помахал Чарльзу и сказал «пока!» так счастливо, что мое сердце чуть не раскололось на части. Вслед за мамой, отцом и Кон через застекленные створчатые двери я направилась в отцовский кабинет. Чарльз вышел, чтобы совершить обход дома и окрестностей. Джонсон последовал за ним на расстоянии нескольких шагов. Я не могла не улыбнуться при виде садовника с лопатой в руках в качестве средства защиты от злоумышленников.