Жена авиатора - Бенджамин Мелани. Страница 82

Когда все вопросы были заданы, по ту сторону телефонной линии наступила пауза. Через полуоткрытую дверь кухни я слышала звон бокалов, звуки колки льда. Я нетерпеливо посмотрела на часы, стоявшие на каминной доске. Мне не хотелось тратить это драгоценное время на бессмысленные телефонные разговоры.

– Чарльз, если это все…

– У меня рак. Лейкемия. Врачи были очень осторожны в своих диагнозах. Пока только ранняя стадия, и они рекомендуют радиоактивное облучение.

– О господи. – Я грохнулась на кушетку, как будто у меня отнялись ноги.

– Я понимаю, что причиняю тебе неудобства, но не могла бы ты завтра приехать в город?

– Где ты? Когда ты приехал? Я думала, что ты на Филиппинах.

– Я приехал два дня назад. Не могла бы ты связаться с доктором Этчли? Если у него нет вызовов на сегодня.

– Да, думаю, что смогу.

Я почувствовала, как кровь бросилась мне в лицо.

– Не могла бы ты узнать у него имя лучшего онколога в Нью-Йорке? Я уверен, что у меня вполне нормальные врачи, но, принимая во внимание диагноз, считаю недальновидным не выслушать мнение других специалистов.

– Конечно, Чарльз. Как ты? У тебя все в порядке? Господи, что я говорю, конечно, нет. Но как ты это переносишь?

Хотя я знала ответ. После сорока пяти лет совместной жизни я его знала.

Он сейчас составлял список вопросов, которые хотел задать врачам. Он уже связался с Пан Ам, чтобы изменить график своей работы. Я знала, что с ним его потрепанная дорожная сумка, в которой имеется маленькая аптечка и пара смен белья, которое он собирался выстирать в раковине в ванной комнате отеля, потому что никогда не брал ничего лишнего. Хотя вся его одежда – та, что была необходима на островах, – старые шорты и теннисные туфли, – совершенно не годилась для Нью-Йорка в марте месяце. Мне надо будет привезти ему подходящую одежду.

– Со мной все в порядке. Прошло уже несколько часов, как я узнал об этом, так что у меня было время переварить эту новость.

– Несколько часов? Тебе понадобилось всего несколько часов?

И, несмотря на тяжкий, холодный ужас, наполнивший то пространство, где раньше находился мой желудок, я рассмеялась.

– Да. – Его голос стал жестким, он не понимал, почему я смеюсь.

– Чарльз, постарайся не поддаваться панике. Возможно, это ложный диагноз. Давай подождем, пока здешние доктора не осмотрят тебя.

Я почувствовала в его голосе раздражение. Он прорычал в телефон:

– Это не ложный диагноз. Я взял медицинский справочник и сам проверил все симптомы. Надеюсь, что облучение поможет, как бывает со многими видами рака.

– Хорошо. Что еще я могу сделать?

– Ничего. Приезжай не раньше завтрашнего дня, потому что я не хочу, чтобы ты вела машину в темноте. Пожалуйста, не говори детям. Нет причин огорчать их, и, конечно, нежелательна любая огласка. Если кто-нибудь спросит, скажи, что я подхватил вирус в джунглях.

– Хорошо. Чарльз, постарайся выспаться. Утром я приеду.

– И ты тоже. И желаю хорошо провести вечер.

Я повесила трубку и снова рассмеялась.

Дверь кухни распахнулась, и Дана приветствовал меня веселой улыбкой и подносом с коктейлями в руках.

– Давай отправимся завтра на шоу? Один мой пациент предложил билеты на «Короткую ночную мелодию». Мне бы очень хотелось посмотреть ее, потому что… Что? Что случилось, Энн?

Я покачала головой и постаралась успокоиться, но не смогла сдержать сдавленного рыдания.

– Чарльз. Он только что звонил. Дана, он болен. Лейкемия. Не помню, как точно звучит диагноз. Он сейчас в городе и просил меня… – о боже, тебя! – не смог бы ты рекомендовать…

Я остановилась, не в силах говорить дальше, и упала в столь знакомые объятия Даны. Он прижал меня к груди и зашептал что-то успокаивающее, усаживая меня на кушетку. Я положила голову ему на плечо, ожидая, когда высохнут слезы на щеках. И постаралась не думать о болезни мужа.

Чарльзу хорошо помогло первоначальное лечение, и несколько месяцев нас не покидала надежда. В эти месяцы мы снова были вместе, как я когда-то мечтала так давно. Но я не могла не вспоминать старую пословицу: «Будь осторожен, когда чего-то сильно желаешь». Теперь я стала ему нянькой и опекуншей. А Чарльз не был уступчивым пациентом, он завидовал моему здоровью, потому что сам даже не мог подняться по лестнице без отдыха. Ему хотелось придерживаться своего крайне насыщенного графика, и когда он понял, что больше не сможет этого делать, то стал побуждать меня как можно скорее выполнить его новый проект – подготовить к изданию мои дневники. Я перестала их писать много лет назад, после войны. Но, видя упорный интерес к ним Чарльза, я не могла не думать о том, что он старается написать свой некролог с их помощью. Переписывая их, убирая некоторые места, создавая портрет человека, которого я не могла узнать.

Но настало время, когда противоречить уже не имело смысла. Его тело перестало реагировать на лечение, и нам наконец пришлось сказать детям о его болезни. После ужасного месяца в больнице, когда стало очевидно, что его лейкоциты уже не поддаются лечению, он сказал:

– Я хочу вернуться домой, на Гавайи. Хочу умереть спокойно.

Дана сказал ему, что это равносильно самоубийству.

– Вы не вынесете этого, – сказал он прямо, – вы слишком слабы, а это очень долгий перелет.

– Я все равно умру. Мне хочется умереть дома. – Невероятно похудевший, лежа на больничной постели, Чарльз выдвинул нижнюю челюсть в своей решительной манере и тут же превратился в героя с фотографий 1927 года. Хотя у меня стояли слезы в глазах, потому что главный онколог только что сказал Чарльзу, что у него остались считаные дни, мое сердце сделало сумасшедший скачок, когда я посмотрела на его все еще красивое лицо. Худоба лишь подчеркнула мужественность его черт. Его волосы, поредевшие еще до облучения, стали снежно-белыми, что, когда он был здоров, составляло контраст с его обветренной, загорелой кожей после стольких лет, проведенных на свежем воздухе – сначала в открытых кабинах самолетов, потом на Тихом океане во время войны и, наконец, в последние годы в джунглях и тропических лесах на далеких, диких берегах.

Его физическая привлекательность, наше физическое притяжение – это никогда не исчезало. В постели мы всегда понимали друг друга. Правда, много лет назад он перестал приходить в мою постель.

Я покачала головой. Грешно теперь думать об этом. Я слушала, как Чарльз спорит с Даной, который в конце концов сдался, а потом зовет Джона, чтобы совершить все обряды, необходимые перед тем, как отправиться на тот свет.

Наконец, когда все ушли – группа врачей, наши мальчики в свои отели, я поцеловала Чарльза на прощание.

– Хочешь, чтобы я осталась? – спросила я неожиданно для себя самой.

Я была так измотана, что могла бы заснуть на полу.

– Нет, – проговорил он, хмурясь, – в этом нет необходимости. Со мной все будет в порядке, да и ты лучше выспишься в своей постели.

– Хорошо. – Я взяла свою сумку и пальто и остановилась у двери, чтобы помахать ему на прощание. Он показался мне таким слабым и беспомощным – он, который всю жизнь казался мне титаном. Но он не дал мне никакого знака, что хотел бы остаться в моем обществе. Он открыл книгу – медицинский справочник – и надел очки, сдвинув их на кончик носа. Послюнявив указательный палец, он перевернул страницу.

Пересекая холл, я чувствовала такую усталость, что боялась, что ноги откажут, прежде чем я дойду до лифта. Я почти добралась до него, когда почувствовала, что кто-то дотронулся до моего плеча.

– Миссис Линдберг?

– Да.

Молодая рыжеволосая медсестра подошла ко мне. В ее руках были какие-то бумаги. Она испуганно оглядывалась.

– Я не должна этого делать. Я знаю, что не должна, это очень плохо. Но вы – я люблю ваши книги, вот в чем дело. Они так много для меня значат, и мне кажется, вы должны знать кое о чем.

Она сунула мне бумаги и бросилась прочь по коридору. Смущенная, я быстро положила бумаги в сумочку, решив, что это какие-то медицинские документы, потом спустилась вниз на лифте, подозвала такси, доковыляла до своего номера в отеле – я уже давно не снимала квартиру в городе – и позвонила, чтобы мне принесли выпить.