Цыганские сказания (СИ) - Мазикина Лилит Михайловна. Страница 26

Вампир выходит первым, а мне приходится сделать усилие, чтобы покинуть кабинет.

— Спокойной ночи, Лиляна, — говорит мне в спину Ловаш.

Кристо стоит возле секретарского стола, напряжённый, тонкий, как клинок сабли. Парадная форма уже несколько измята, и на смуглом лице блестит белёсая щетина. Господин Сегеди бойко стучит по клавиатуре, передавая указания обслуге по внутренней компьютерной сети.

Я тихонько трогаю руку мужа. Его пальцы отзываются после короткой паузы.

— Ещё только один раз, — шепчу я по-цыгански. — Клянусь. Крест целую. Веришь мне?

Самые голубые глаза на свете. Ледяные и горящие одновременно.

— Нам надо поговорить, Лиляна, — говорит он одними губами. — Серьёзно. Сейчас.

***

Нормальные люди в такой позе исполняют супружеский долг. Кстати, я очень даже не против исполнить: мало того, что мне нравится такой способ спускать пар, так ещё, похоже, у тела выработался условный рефлекс на столь интенсивное соприкосновение с обнажённой горячей кожей. Однако Кристо навис надо мной только для того, чтобы получить возможность то шептать в самое ухо (ах, чёрт, у меня даже волоски на виске дыбом встают), то заглядывать мне в глаза. Без последнего, к моему сожалению, муж не может обойтись никак.

— Кристо! Ну, мы же обо всём договорились! Я не могу сказать, не могу, не мо-гу!

Он прижимается ко мне, чтобы то ли требовать, то ли умолять:

— Скажи не всё. Скажи чуть больше. Столько, чтобы я мог доверять тебе. Я хочу доверять тебе. Мне нужны факты! Лиляна!

Ах, чёрт, его взглядом операции на роговице проводить. Даже в почти полной темноте — едва пробивается свет фонарей сквозь шторы — мне кажется, что они светятся голубым.

— Я не понимаю. Тех фактов, что я дала тебе раньше, тебе хватало. Да ты вообще был единственный, кто видел, как я убежала во второй раз. На этот раз ты — был — предупреждён! Ты и только ты! Что ещё я могу сделать, чтобы ты мне доверял?

Когда Кристо, сумев, наконец, найти слова, вновь прижимается ко мне, я непроизвольно подаю кверху бёдрами. Не к месту, конечно, но, ах, чёрт, эта поза — и от его тела так пышет жаром...

Он делает вид, что не заметил движения. Или, наоборот, демонстративно его игнорирует.

— Почему все, кроме императора, сбиты с толку? Нет... почему император не сбит с толку? Почему не волнуется, не удивлён, не сердит? Ты исчезаешь на несколько часов, а он выслушивает Тота и просто ухмыляется. Что он знает такого, чего не знаю я? Почему... почему он... не отказал Тоту, когда Ладислав предложил переселить тебя во дворец?

Теперь моя очередь на него таращиться.

— Подожди, ты что... только не говори мне, что ты ревнуешь. Слушай, тебе мало было моей крови на простыне? Я-то думала, мы в тот день окончательно закрыли вопрос.

— Почему, Лиляна? — повторяет муж, на этот раз не наклоняясь ко мне. Я кладу руки ему на плечи и чувствую, как каменеют мышцы Кристо под моими ладонями.

— Кристо, я, вот честное следопытское, не знаю, я не говорила ему ничего, и... я не хожу к нему, правда, землю могу есть.

Он всё же прижимается ко мне опять.

— А куда ты ходишь? На этот раз ты пряталась во дворце, все слышали, как Тот кричал из-за этого. Лиляна, то, что Ловаш Батори — твой ритуальный муж... правда?

Он не отстраняется от меня. Я понимаю, что он хочет понять по запаху, если я солгу.

— Кристо, да какая разница! Настоящий ведь муж — ты. Ну, хочешь я поклянусь на иконе завтра?

— А чего стоит христианская клятва от языческой жрицы?

Как будто тянешься к руке — и не дотягиваешься. Не дотянешься и упадёшь.

— Кристо! Я не язычница.

— Ты жрица? И жена жреца? Да или нет? Лиляна, если ты мне сейчас, вот прямо сейчас, скажешь «нет», я пойму, что ты сказала правду, и поверю. Скажи, прошу тебя...

— Да это же всё понарошку!

Он переносит вес на левую руку, чтобы пальцами правой — самыми кончиками — прикоснуться к ожерелью на моей шее:

— Не понарошку. Я могу это потрогать.

Мягким движением он соскальзывает в сторону и перекатывается под одеялом к самому краю кровати. Я привстаю на локте, чтобы заглянуть ему в лицо.

— Кристо...

Он уже закрыл глаза, положив под затылок руки.

— Иди к чёрту. И не прикасайся ко мне, пожалуйста.

Вот так. Вот так.

Видимо, мне действительно стоит забраться в постель к Батори. Теперь, похоже, уже можно.

Я со всей дури перетягиваю по голой груди Кристо влажным полотенцем, которое после душа бросила просто на тумбочку. От неожиданности он подскакивает, потом, выругавшись, берёт подушку, отыскивает на кресле покрывало от кровати и укладывается прямо на ковре.

Хотя, по моему мнению, он должен был извиниться.

***

Когда я была маленькой, цыганята с Вишнёвой рассказывали историю одной женщины из Инджии. Когда ей было девятнадцать лет, она поехала со всей семьёй на цыганский фестиваль в Пловдив — в Болгарию — чтобы выступить. Там на неё положил глаз парень из местной семьи, тоже православной. Он танцевал на фестивале с братьями. Честь по чести подошёл к её родителям, попросил её руки и предложил огромный выкуп. Парень был изуродован оспой и со сломанной, криво сросшейся рукой, но в остальном очень славный, обходительный, видный танцор, а, главное, выкуп был действительно большим, так что родители подумали и согласились. Девушка думала отказаться, но её слушать никто не стал, тут пригрозили, там надавили. В общем, через два дня стали играть свадьбу. Поставили во дворе местного дома столы, богато их накрыли. Молодые со свидетелями и родственниками поехали в церковь. Однако вернулся почему-то только молодой; это выяснилось при выгрузке кортежа.

Дело в том, что невеста влюбилась в свидетеля, очень красивого парня. Она перемигнулась с ним, и они сбежали из кортежа, сыграв нахальную свадьбу в другом месте.

Что делать, цыганская свадьба считается выше церковной. Оформили, и стала она жить с парнем, с которым бежала. Родителям пришлось вернуть выкуп, они были очень обижены и перестали говорить с дочерью.

Но, стоило молодой родить ребёнка, сына, как родственники мужа забрали малыша, а её саму попытались заставить заниматься дурным делом. Ей грозили, уговаривали, били, но она брать грех на душу отказывалась.

Потом она узнала, что сестра мужа по пьяной лавочке не уследила за ребёнком. Оставаться ей было больше незачем. Она улучила момент и сбежала. Через всю Болгарию и половину Королевства Югославия сумела пройти когда пешком, когда на электричках. Иногда подъезжала на грузовиках, расплачиваясь гаданием. Пока не доехала до Инджии.

Родители простили. Очень дорого ей стоило получить это прощение.

Через два года она вышла замуж за цыгана из Загреба, католика. Родила ему дочь и двух сыновей. Кажется, и сама приняла католичество. Они выступали в дорогих ресторанах и даже снимались в кино и сериалах.

Я слышала о ней и потом, когда уже танцевала в Пшемысле. Одна из наших танцовщиц видела её на свадьбе своей двоюродной сестры в Загребе. В почти уже семьдесят лет, немного потяжелевшая в талии, густо поседевшая, она всё ещё была статной женщиной с сильным и гордым взглядом. Во время войны между герцогом Августом Загребским и югославским королём Александром её младший сын служил по вербунке в сербских частях, а старший оказался призван в хорватские. Страшнее всего было представить, что один из них ненароком убьёт другого. Старший был ранен, ему ампутировали левую ногу до колена и комиссовали. Судьбу младшего она узнала только в конце девяностых: вместе со многими матерями поехала в Вуковар. Ходила по улицам и увидела его имя на табличке со списком погибших в боях с турками на улице Якоба Фраса у дома пять. Вуковар — город-памятник. Там до сих пор видны следы обстрелов на стенах домов, их, кажется, нарочно не заделывают. На каждой улице, у каждого дома — таблички с именами павших во Второй Вуковарской битве. Хотя турки перебили меньше христианского народу, чем сами сербы и хорваты, сойдясь в битве Первой.