Цыганские сказания (СИ) - Мазикина Лилит Михайловна. Страница 24

— Сильнее, чем это делают наши песни? Нет, сей артефакт работает вообще по-другому. Известен он, как челюсти Алголя. Алголь — двойная звезда; она выступает символом всяких уз. Челюсти их перекусывают. Отсюда и название. Я могу попросить брата Коралла поклясться, что другого предназначения у предмета нет, если желаете.

Я неловко дёргаю плечом и беру браслет, но надевать не спешу.

— Я так понимаю, раз, э... предмет — это челюсти, то, чтобы перекусить, надо в них сначала вложить, да? Как можно вложить в браслет узы крови?

— Сами узы, конечно, нельзя. И не надо. То, что представляет человека, с которым вас связывают узы крови.

— Волосы, что ли? Как когда порчу наводят?

— Вы — очень умная женщина, Лилиана. Именно так. Сквозь браслет необходимо провести зажатые в ваших пальцах волосы. Так вот, мы даём его вам с собой, в знак нашего доверия. Но... думаю, вы поймёте нас правильно. Брат Коралл, поднеси икону. Я прошу вас поклясться, что вы не побежите отдавать артефакт кому-либо из лагеря Батори... Вообще кому-либо.

Мёртвый цыган что, всё время ходит с иконой наготове? Впрочем, какая разница. Я произношу слова клятвы. Не иначе, как сам артефакт достаточно известен, чтобы его действие не было огромной тайной, но притом считается утерянным или вроде того. Зажилили его себе монашки.

— Теперь закройте глаза и приготовьтесь испытать счастье. Наши песни поведут вас.

Надо ли говорить, что единственный положительный эффект от чар вампирского хора оказывается мне недоступен из-за мер по защите. Мало того, что я тащусь через весь Будапешт на своих двоих, мне приходится ещё и улыбаться, как во главе стола на юбилее.

***

Говорят, что одна девушка из пригородов Шифельбайна была обручена с парнем из летнего цирка. Но свадьба всё откладывалась, потому что парень никак не мог заработать на праздник. Как-то ночью девушке в окно постучались, она выглянула и увидела того парня. Он ей сказал:

— Собирайся, сбежим!

Она сначала думала отказаться, а потом смотрит, он такой за год красивый стал, глаз не отвести. И согласилась. Собрала свои вещи, подала ему в окно, сама так же вылезла. Он был на мотоцикле, вещи в коляску положил, её за собой посадил, поехали они. Едут-едут, долго едут, куда-то за город далеко выехали. Наконец, он останавливается и говорит:

— Вот теперь здесь будем жить, пойдём.

Она смотрит, а это опушка леса, кругом никого, и яма в земле.

Говорит ему:

— Давай, иди вперёд, я вещи подам. Только клади всё аккуратненько, не попорть.

Он залез, а яма глубокая, ему с головой, и руки тянет. Вот девчонка развязывает узлы и вещи ему по одной подаёт, то рубашечку, то косыночку. А узла только два, вот один кончился, вот другой. Он снизу кричит:

— Всё, спускаешься? Давай, я тебя ловлю.

Она говорит:

— Нет, я только пот отёрла. Бери дальше, да смотри, аккуратно клади, не мни ничего.

И начинает с себя вещи снимать. Одну туфельку сняла, подала, другую, рубашечку снимает, юбочку снимает, только шёлковая сорочка на ней остаётся. Стала украшения снимать. Серёжку подала, другую подала, браслеты снимает, бусы по низке, да всё приговаривает:

— Аккуратно клади, не торопись, не перепутай, не перемни.

И вот ничего не осталось, только один крестик да сорочка.

Взялась она за крестик и думает, его снять или сорочку, что стыднее. А парень торопит, руки тянет, велит прыгать, сердиться начинает, и от этого скалится, а зубы острые. Она поняла, что не спастись, перекрестилась на прощание, как тут петух запел, и парень в яме упал поверх её вещей.

Тогда девушка побежала наугад по дороге, выбежала в деревню и стала стучать в дом священника. Тот выходит, и она видит, что это её крёстный отец, один поляк. Она сама в цирке родилась, и вот они стояли в ту пору как раз в этой деревне, и крёстным стал священник.

Он видит, она голая, продрогшая, скорее в дом завёл, одеялом накрыл, дал чаю горячего. Подумал, что над ней надругалися злые люди, и собрался звонить в полицию. А она ему рассказывает про парня и про яму. Он аж за сердце схватился:

— Парень-то уже две недели как пропал, все цирковые на ушах, вся полиция ищет.

— Я, — говорит, — так и поняла, что он теперь из криввисов. Он заснул, когда рассвет подходить стал и петух запел. Ну, я ещё поняла, когда мы к яме подъехали.

Священник взял топор, сел на велосипед и доехал до мотоцикла у дороги. Парень ещё лежал в яме, священник криввиса разрубил на куски и закопал, чтобы его не обвинили в убийстве, а мотоцикл отогнал по заброшенной просеке и утопил в заросшем озерце. Девушке он купил новую одежду и отвёз домой.

Она спаслась, потому что не сняла креста.

Глава VII. «Бедняк дым нюхает на ужин». Цыганская народная пословица

Реакция на моё возвращение именно настолько ураганная, насколько я и предполагала. Хуже всего, как мне кажется сначала, то, что Тот, отбросив гордость, притащил меня для разборок к Ловашу. Мне даже не дают переодеться или хотя бы немного почиститься: шеф ИСБ лично тащит меня через весь дворец, держа за руку выше локтя (и чуть не вырывая её из плеча). Возможно, последней каплей стало то, что монахи каким-то образом провели меня прямо в его верхний кабинет, за занавесочку у окна, и мне пришлось выйти пред чёрные очи Ладислава прямо оттуда. Ничего лучше по случаю своего появления, чем улыбнуться и присесть в кривоватом книксене, я не придумала сделать.

Никогда не могла себе и представить лицо Тота настолько перекошенным. Даже смертоносное пресс-папье, пролетевшее едва-едва мимо его головы, не дало подобного эффекта.

Все сорок минут, что Ладислав, дымясь, выкрикивает претензии и обвинения, бегая по кабинету Ловаша, император внимательно слушает, чуть склонив голову и рисуя на подвернувшемся листе бумаги закорючки и девичьи головки. На столе перед ним, как всегда, несколько личных талисманов — фарфоровая статуэтка (лежащая женщина, одетая только в браслеты и ожерелье), маленькая бутылочка с таким тёмным стеклом, что сквозь него ничего не разглядеть и, конечно, свёрнутая бухточкой коса покойной Люции Шерифович. Когда она раньше оказывалась возле моей руки, меня дрожь пробирала, а теперь нормально, привыкла. Я потихоньку потираю ногу об ногу — они гудят от усталости.

— В конце концов, вы мне сами подали эту идею, — говорю я, дождавшись, наконец, паузы. — Вы меня просто раздразнили, превратив простой поход в кино в вывод арестованного на место следственного эксперимента. Трудно было не соблазниться!

И когда я успела стать такой хладнокровной лгуньей? Ну, по крайней мере, убедительной. Довольно трудно оставаться хладнокровной, когда возле тебя носится высоченный мужик — ещё и вампир — кипя от ярости и вопя, как фабричный гудок. Но мне удаётся сохранять почти что каменное лицо. Только пальцы сами собой теребят пушистый кончик косы. Интересно, как императору удаётся её сохранять полураспущенной? Не переплетает же наново. Наверное, какое-нибудь волшебство.

Тот хлопает себя ладонью по бледному лбу и восклицает почти что фальцетом:

— Двадцать пять лет! Двадцать пять лет! В моё время женщина в двадцать пять лет была взрослой, ответственной матерью и женой, а это ужасное поколение играет в игрульки со смертью!

— Спасибо, что напомнили мне о моей проблеме. Действительно, я матерью стать не могу, — немедленно подлавливаю я Тота. Сейчас любые средства хороши, чтобы заставить его соскочить с меня. Ну и да, вообще-то это болезненно было, про мать. И жену.

— Перерыв десять минут, — объявляет Ловаш и включает селектор. — Господин Сегеди, сделайте нам, пожалуйста, кофе. Спасибо. Ребята, давайте вы пока немного помолчите, а я резюмирую. Лиляна, тебе наскучило играть в безопасность...