Дочери Волхова (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна. Страница 49

– Ну… – Дивляна опустила веки и замерла.

Голова была очень тяжелой, разговор давался с трудом.

– Вот что! – Добролюта решительно встала. – Вы, ребята, поднимайте девушку, а ты, Тишанка, приведи-ка челн сюда поближе. Заберем ее к себе. И родню мою не годится в лесу бросать, да и лечить ее надо. Тут пропадет.

Невер с Загором переглянулись, но возражать не стали. Дивляна очень нуждалась в помощи и лечении. Загор, как более сильный, поднял девушку на руки и вслед за женщинами пошел к берегу. Там неподалеку стояли три челна, на которых те приплыли, и в один из них, самый большой, Добролюта велела положить Дивляну. Не забыв и собранные травы, все разместились и поплыли вдоль берега к устью Волхова, вытекавшего из Ильмерь-озера неподалеку отсюда.

Не доезжая до устья совсем немного, меньше версты, увидели Словенск – обширное поселение, вытянувшееся вдоль мелкой речки Прость. Остатков сознания Дивляны еще хватило, чтобы обеспокоиться: не стоило бы ей показываться в такой близи от Вышеславовых владений! Здесь ее видели и могут узнать! Но она была слишком слаба, чтобы возражать. Помощь и уход ей жизненно необходимы, она лежит на дне челнока, может, никто ее и не заметит.

Но челны прошли мимо Словенска и пристали в полутысяче шагов от него – возле святилища Перынь.

В святилище Перыни Дивляна была один раз, во время той самой свадьбы. Тогда здесь на всех жертвенниках и во рву пылали огни, толпилось множество народа, жрицы ходили в нарядных срядах, одна, помнится, даже с медвежьей личиной и в медвежьей шкуре… Но никого из служительниц Перыни Дивляна не запомнила – уже тогда она больше оглядывалась на Вольгу. Если бы ее мысли не были заняты им, она непременно обратила бы внимание на этих женщин, тем более что они в родстве. Но отношения между словенскими и ладожскими потомками старого князя Гостивита, с равными правами претендующими на его наследие, были прохладными, и до той свадьбы Дивляна никого из Вышеславовой семьи даже в лицо не знала. Но и сейчас она не могла как следует разглядеть Добролюту, приходившуюся ей на самом деле не троюродной сестрой, а троюродной теткой, – голова болела, веки были тяжелыми, свет резал глаза. Часто нападали приступы кашля, от которого болело в груди и сердце колотилось так, будто сейчас лопнет. Добролюта, сама орудующая веслом, посматривала на нее с тревогой.

В челне Дивляна не то заснула, не то впала в забытье и теперь не знала даже, долго ли плыли. Загор, снова подняв больную, понес ее куда-то. Очнулась она уже у него на руках. Довольно быстро принесли в какую-то избу и уложили на лавку. Это было жилище перынских жриц: несколько избушек у подножия холма.

По преданиям, еще до прихода на Ильмерь Словена с его родом здесь поклонялись богам чудины. Холм, который во время половодья превращался в остров, находилось на перекрестке трех стихий: земли, воды и воздуха, – и, не принадлежа ни одному из миров, тем самым могло служить местом их встречи. Вслед за чудинами словены почитали Волхов-батюшку, который являлся им в образе огромного ящера. Но Ящеру-Волхову святилищ не ставили и идолов в его честь не вырезали – зачем, когда сам он, большая могучая река, находился здесь же, был доступен для взоров, принимал жертвы и одаривал в ответ? В святилище служили богам земли – самой Матери Сырой Земле, которую здесь называли именем Перынь и считали матерью Перуна. Идол Перыни стоял посередине площадки главного святилища, располагавшегося на вершине холма. Его окружал широкий ров, в котором было сделано восемь углублений, похожих на лепестки. Вместе они образовывали восьмиконечный крест-цветок – древний знак единения двух начал, мужского и женского, земли и воды, а еще плода-зародыша. В углублениях лепестков во время праздников зажигали священные огни, призванные очистить место принесения жертв и отделить небесное пространство от земного, и эти огни были хорошо видны и с Волхова, и с Ильмеря. С той стороны, что смотрела на Волхов, священный огонь поддерживался всегда. Перед идолом был округлый жертвенник, сложенный из камней, а по сторонам от главного жертвенника располагались жертвенники Лады и Лели.

Жрицы жили в Перыни постоянно только в теплую половину года, когда богини земли не спят, а на зиму возвращались в свои дома, к семьям. Когда Добролюта и прочие ушли за травами, в святилище осталась Мечебора – женщина средних лет, невысокая, слегка полноватая, – и взялась наводить порядок. В Купалу и последующую неделю в Перынь несли множество даров – венки, пищу в горшочках, караваи, завернутые в вышитые рушники. За прошедшие дни венки увяли, пища попортилась, караваи засохли. Пришло время все это убирать: подношения переносили к Волхову и бросали в воду. Горшки сразу тонули, а венки и караваи уносило течением в подзакатную сторону, в Закрайный Мир.

Покончив с этим, Мечебора взяла метлу и принялась мести вымощенные камнем площадки жертвенников – сначала у Лады, потом у Лели. Выметя половину, она услышала голоса и оглянулась: внизу под холмом пристали челны. Надо думать, Добролюта воротилась. Но с ними был кто-то еще. Вроде какие-то два парня, и один нес на руках девушку. Девушка лежала как неживая, только коса свисала. Видно, в селении по пути просили посмотреть больную, а та оказалась так плоха, что Добролюта решилась забрать ее в Перынь. Такое изредка случалось – если жрицы находили, что благодетельная сила священного места поможет больному обрести силу и здоровье.

Отвернувшись, Мечебора вновь принялась мести. И вдруг что-то будто толкнуло ее. Она подняла глаза и застыла. На жертвеннике Лели горел огонь. Кругом было пусто – только идолы богинь… и пламя перед жертвенником, как живое существо, вдруг явившееся из ниоткуда, как и положено приходить вестнику воли богов.

Мечебора застыла, опираясь на метлу и не в силах оторвать взгляд от зрелища, которого, по рассказам старших, никто не видел уже около семи десятков лет. Потом она сделала неуверенный шаг и робко протянула руку к огню. Ладонь ощутила тепло. Ближе подойти Мечебора не посмела, но уверилась, что ей не мерещится. Попятившись, она вышла с мощенной камнем круглой площадки вокруг капа, не отрывая зачарованного взгляда от огня, а там выронила метлу и бегом бросилась к избушкам.

Дивляну тем временем принесли в избу, где жила Добролюта. И едва все успели войти, как дверь снова распахнулась и внутрь влетела девушка – одетая просто, но с ожерельем из десятка глазастых стеклянных бусин, с серебряными кольцами у висков, что говорило о немалом богатстве семьи. Не замечая Дивляны, вошедшая сразу подбежала к Добролюте и быстро, возбужденно заговорила:

– Стрыйка Добрана! Наконец-то, уж я тебя жду здесь, жду, все глаза проглядела!

– А ты не ждала бы, а ехала с нами! – отозвалась Добролюта, вытирая руки, пахнущие порез-травой. – Или я тебя не звала?

– Ты не слышала, что случилось? – пропустив ее слова мимо ушей, продолжала девушка. – К Судиславне брат приехал! Вольга Судиславич! Сам приехал, с дружиной, вот только что!

Услышав имя Вольги, Дивляна попыталась поднять голову. Добролюта при этом имени оглянулась на нее, вспомнив, что найденная в лесу девушка тоже о нем упоминала. Гостья проследила за ее взглядом.

– А это кто? – удивилась она.

– В лесу подобрали, – хмыкнула Тиховея, что была с Добролютой на челне. – Вроде гриб, а какой, не разберу, надо у бабки Кореницы спросить.

– Это сестра моя, Тепляна, Витонегова дочь, – ответила Добролюта. – Ты, Острянка, не суйся к ней, а то еще лихоманку подцепишь. Сейчас Боровита придет, поглядит, что за хворь.

Девушка попятилась.

– Какая-такая Тепляна? – недоверчиво спросила она, из осторожности не подходя ближе и пытаясь издалека разглядеть незнакомку в полутьме избы.

– Витонегова дочь. Доброчесты внучка, моей бабки, а твоей прабабки. Из Ладоги.

– У Витонега разве есть такие дочери? Была вроде одна, да та тебя должна быть старше, а эта вон – с косой.

– Под старость он ее родил, а мать ее – челядинка.