Порожденная иллюзией (ЛП) - Браун Тери Дж.. Страница 18

Что-то вертится на самом краю сознания, какая-то мысль, и я делаю еще один глубокий вдох, позволяя ей оформиться.

Коул.

Все начало меняться, когда я впервые встретила Коула.

Я иду в гостиную и останавливаюсь у окна, невидящим взглядом уставившись на улицу. Обхватываю себя руками и напряженно думаю. Одна мысль цепляется за другую. Первое видение о маме случилось сразу после того, как я столкнулась с Коулом на улице. И он был рядом, когда я впервые в жизни стала проводником для мертвого парня. Но это безумие! Как Коул может влиять на мои способности? И как мне все выяснить, не выдав себя?

Одно можно сказать наверняка. Если я хочу сберечь маму от опасности – лучше во всем разобраться.

Глава 9

Все утро и часть дня я провожу за уборкой, позволяя этой домашней рутине успокоить мои суматошные мысли.

Неважно, что я думаю о Жаке – он обеспечил нас прекрасной квартирой. Здесь есть современная кухня – первая в моей жизни – с газовой плитой, горячим и холодным водоснабжением и крошечными черно-белыми плиточками на полу. Рабочая зона тянется вдоль всей стены, перед солнечным окном стоит небольшой деревянный стол. А рядом с кухней – неслыханная роскошь – моя собственная спальня, которую, опять же впервые в жизни, не приходится делить с матерью.

Закончив с уборкой, смотрю на часы. Уходить еще слишком рано. Мамино поручение придется отложить на потом, так как у меня другие планы на сегодняшний день. Планы, из-за которых я нервничаю и постоянно дергаюсь. Кусая губы, иду в свою комнату и достаю шляпные коробки. Вынимаю наручники и защелкиваю их. А затем открываю. Снова и снова. Действие успокаивает. Убрав наручники на место, достаю старую листовку, на которой Гудини заперт в ящике. Я смотрю на него, как будто он не нарисованный, а настоящий. Уверена, что знаю, как Гудини удалось выбраться, оставив ящик запертым и обмотанным цепями. Нужно лишь, чтобы кто-нибудь заменил длинные болты на короткие. Конечно, иллюзионисту понадобился бы инструмент... Хотя точно не знаю, где он его прятал. Может, в волосах?

Я все еще смотрю на листовку и вспоминаю тот первый раз, когда мама сказала мне, что Гудини мой отец. Мне года четыре или пять, и это тот редкий случай, когда она не работала и не проводила время с каким-нибудь джентльменом. Не помню, как назывался город, но он казался милым: с чистыми тротуарами и сверкающими витринами магазинов. Мама купила мне леденец на палочке, и, пока мы прогуливались рука об руку, я облизывала сахарную сладость. Солнце приятно припекало спину, и мама объясняла мне разницу между шляпкой, которая в любые времена будет смотреться великолепно, и той, что устареет уже через год. Помню, что больше интересовалась леденцом, чем мамиными словами, но было приятно, что она говорит со мной как со взрослой. А потом она вдруг застыла, глядя на гигантскую афишу в витрине.

– Что это, мамочка? – спросила я.

На секунду показалось, что мама промолчит, но потом она наклонилась и подхватила меня на руки. Помню, как извивалась и вырывалась из ее объятий, не желая, чтобы со мной обращались как с младенцем на людях, но мамины руки сжались крепче, и я затихла.

– Смотри, kis szerelem [9], – мягко произнесла она, перескакивая на родной венгерский, на котором разговаривала все реже и реже. – Это твой отец.

Я растеряно озиралась по сторонам, пока мама не указала на афишу. И тогда я увидела изображение мужчины, чьи глаза, казалось, смотрели прямо на меня.

– Этот человек – мой отец?

Должно быть, игра света, но на мгновение мне показалось, что мы стоим там все вместе, втроем. Но это было лишь наше с мамой отражение в витрине. Той ночью мама впервые рассказала мне, как они с Гудини встретились и как появилась я.

Интересно, что-нибудь в ее истории было правдой?

Положив листовку на место, я беру приглашение, которое вручил мне зазывала. Ипподром находится на шестой авеню – не так уж и далеко отсюда.

Снова спрятав свою коллекцию, я быстро обедаю и надеваю пальто. В октябре во второй половине дня солнце светит гораздо слабее и дает меньше тепла. Прежде чем отправиться на представление, я исследую район. Некоторые здания разделены на квартиры, как наше, другие сохраняют свой статус величественных домов на одну семью с широкими ступенями и коваными перилами. Это не шикарный район, но вполне респектабельный, так что я оказываюсь в самой гуще среднего класса.

Повсюду я вижу обычных людей: матерей, вышедших на свежий воздух со своими малышами, и детей, играющих на улице. Молодые женщины выглядят так, будто слеплены из одного и того же теста: в одинаковых платьях до щиколотки с косым подолом, в шляпках-клош или в стиле хелмет и с болтающимися на руках браслетами. Дамы прогуливаются рука об руку и секретничают. От осознания, что лишь я гуляю в одиночестве, меня пронзает острая боль. Но ведь я всегда была одна...

Большинство девушек, которых я встречала, пугал мой скандальный образ жизни... и внешность моей матери. Пока я взламывала замки, обманывала вдов военных и выступала на сцене, другие девочки моего возраста учились в школе, помогали своим мамам по дому и, возможно, тайком сбегали на танцы по выходным. Те несколько друзей, которые у меня были, – уже взрослые люди из театральной среды. И так как мы постоянно переезжали, эта дружба в любом случае не длилась долго.

Пересекая улицу, я вспоминаю предчувствие, обрушившееся на меня прошлой ночью, и оглядываюсь по сторонам. Но сейчас чувствую лишь беспокойство от предстоящего похода на шоу Гудини.

Сажусь на трамвай, идущий в центр, и, оплачивая проезд, улыбаюсь беззубому водителю. Свободных мест много – воскресный день, как-никак, – и я усаживаюсь поближе к выходу.

Поглядев вокруг, достаю из сумки листовку и читаю заголовок:

«ФОКУСНИК СРЕДИ ДУХОВ».

Что это значит?

Зная скептицизм Гудини, я почти боюсь выяснить ответ. Как и большинство начинающих исполнителей, едва только вступив в этот мир, Гудини стал показывать карточные фокусы, дурить людей в «угадай, где горошина» и прочих ярмарочных развлечениях. И все ради выживания. Он также утверждал, что говорит с мертвыми, и доказывал это удивительными представлениями. А когда «магия» Гудини начала приносить прибыль, он открестился от всех своих трюков. Но не от знаний, которые получил, выполняя их.

Долгие годы он занимался лишь собственной карьерой и не задумывался о медиумах, обманом вытягивающих у публики деньги. Но все изменилось, когда умерла обожаемая мать Гудини. Он отчаянно пытался войти с ней в контакт и предложил огромное вознаграждение тому, кто сможет призвать ее дух. Многие пытались, но Гудини всех обличил в мошенничестве. Он ожесточился, все больше убеждаясь, что связь с духами попросту невозможна. И вскоре главной целью его жизни стало показать всем, что спиритизм – фальшивка.

Я выхожу из трамвая и полквартала до Ипподрома иду пешком. С этими величественными шпилями, флагами и декоративными деталями он напоминает, скорее, замок, неуместный среди деловых улиц Нью-Йорка. Люди уже толпятся у входа, и я присоединяюсь к очереди.

Теперь я одна из толпы.

Плачу за свой билет, как все остальные. Покупаю завернутый в бумагу горячий крендель, как и все в толпе. И, как и все остальные, занимаю свое место в громадном зрительном зале.

Но как дочь Гудини, достаю блокнот и карандаш, чтобы делать заметки обо всем, что увижу. Люди вокруг напряжены и взволнованы, а я вновь понимаю, насколько же он знаменит.

И вот Гудини появляется. Я задерживаю дыхание. Конечно, я видела его представления прежде. В детстве была на пристани, когда он прыгнул в Гудзон. В Чикаго видела его висящим на высоте восьмиэтажного дома и высвобождающимся из смирительной рубашки. Но тогда я была вместе с мамой, которая привела меня перед самым «освобождением» и увела сразу после. Это совсем другое. Сейчас я могу посвятить изучению Гудини все свое свободное время.