Последний танец вдвоем - Крэнц Джудит. Страница 19

Билли охватило чувство, которое она не могла определить иначе, как буйную ярость. Она позвонила вниз и заказала на завтра билет в Нью-Йорк. На сборы у нее целая ночь; этого времени больше чем достаточно. А выспаться она сможет в кресле самолета, покидая Париж и всех, кто здесь есть.

IV

«Весь этот безумный уик-энд – совершенно в духе Зака Невски!» – восторженно подумал Ник де Сальво. Еще вчера утром вся труппа Зака умирала от депрессии, не видя никакого выхода: все актеры до единого – даже Ник, звезда, – не находили ничего интересного в подтексте пьесы. Даже от самого этого слова – «подтекст» – его мутило. Подтекст, черт бы его побрал!

А может, им просто надоело репетировать? Или общее негодование по поводу того, что их заставляют вникать в какую-то особенную трактовку драматурга, было вызвано обыкновенным чувством неуверенности, в котором они не желали себе признаться? Как бы то ни было, многие из них уже жалели, что в свое время не послушались советов мамы с папой и не занялись каким-нибудь нормальным делом.

Ник сидел на репетиции, читал текст, как обычно, но на душе у него было скверно оттого, что пьеса внезапно перестала его интересовать. Какое ему дело до Гамлета и его мамаши? До его переживаний по поводу того, как дядюшка Клавдий обошелся со своим братом? Какое ему, к черту, дело, свихнулась ли эта Офелия из-за того, что ее обидел Гамлет, или же у нее и без того крыша поехала? И вообще, что долго рассуждать об этом нытике? Какой нормальный парень станет беспокоиться из-за того, что после смерти он возможно, – «быть может», как он выразился, будет видеть сны? Разве дурные сны – это не самая малая из его, Гамлетовых, забот?

Зачем понадобилось ему, Нику де Сальво, делающему большие сборы, настоящей звезде, отвергать предложение сняться в заведомо кассовом фильме в компании «Юниверсал», возвращаться Нью-Йорк и играть Гамлета в экспериментальна внебродвейском театре? И что с того, что все виднейшие актеры в истории считали своим долгом попробоваться в величайшей пьесе всех времен и народов? Зачем он полез в это дело? Вовсе не o6язательно доказывать себе самому, что до Олива ему далеко, – он и так это знает. У его агента глаза на лоб полезли, когда он услышал, что Ник отказал такой престижной компании. Правда, в «Юниверсал» ему не предлагали играть Шекспира…

Да, вчера вся труппа без исключения напоминала угрюмых, недовольных школяров, которых не выпустили на перемену. И вот появился Зак, молча обошел стол, заглядывая в кислые лица с отеческой заботой, выдал каждому по пончику с повидлом из большого бумажного пакета, засмеялся своим громким, беспечным смехом и велел всем взять отпуск на 72 часа. Не пять или десять минут перерыва, и даже не просто выходной, а на трое суток исчезнуть из репетиционного зала и не появляться до вторника, чтобы за три дня полноценного отдыха восстановиться после работы над великой пьесой.

– Вы все талантливые, – объявил он им, – у вас есть все данные, иначе я бы вас сюда не взял, но вы насилуете себя. Можно сымитировать что угодно – даже оргазм, – но играть через силу Шекспира нельзя. Поэтому вон отсюда! Повеселитесь вволю, и, только когда отдохнете, покажетесь мне снова на глаза, иначе я не позволю вам играть трагедию!

В десять секунд комната опустела, и Ник решил поехать с Заком в горы. «Это самое интересное, что может предложить Нью-Йорк», – думал он, ведя машину по расчищенному после недавней метели шоссе.

Они с Заком дружили еще со школы, хотя иногда тот доставал Ника своими бесконечными разговорами об этом проклятом «подтексте». «Я кое-чего стою, Ник, – говорил Зак, – и я здесь для того, чтобы воплотить замысел драматурга. Но я не смогу этого сделать, если я не стану обращаться к его подтексту. Задача постановщика – дать творческим людям открыть для себя такое, что они могут понять только благодаря мне».

Что ж, Зак, как всегда, прав. Единственный случай, когда он был явно не прав, произошел в седьмом классе, когда он сам попробовал играть. Возможно, благодаря его высокому росту Заку предложили главную роль в пьесе. Играть он совершенно не мог, но зато с первой репетиции запомнил весь текст и потом всем подсказывал, когда они что-нибудь забывали. Он стал давать советы и в конце концов навязал им свою трактовку – трактовку тринадцатилетнего подростка, предоставив бедной мисс Леви, их педагогу по внеклассной работе, которая официально руководила постановкой, только удивляться.

«Наверное, благодаря тому, что тогда мы вместе с Заком делали тот спектакль, я и стал теперь приличным актером», – подумал Ник. Даже тогда Зак подбадривал его, даже в совсем юном возрасте у этого парня было свое видение, и он умел его передать другим. В Голливуде Ник не слушал ничьих рассуждений об авторской идее, надо это признать. Как и весь Молодой Голливуд, он просыпался по утрам с вопросом, чему он обязан своим успехом – голому везению, удачно выбранному моменту и внешности, гордиться которой было нечего, ибо он получил ее от рождения, или может быть, все же актерскому таланту. Актеры всегда живут в страхе. Весь город был полон страхов. А Заку каким-то чудом удалось истребить в нем этот страх и внушить отвагу. Занятия с Заком научили его раскрываться перед камерой, позволили ему проявить свой талант в полной мере. Показать свой товар. Собственно, его товаром была способность играть, и это было единственное, что он мог предложить, не считая смазливой физиономии. Ему требовалось работать с режиссерами, которые могли бы оценить именно этот товар, которые считались бы с ним и не подавляли бы его творческой индивидуальности. «Да, – подумал Ник, – надо признать, что подтекст для меня тоже не пустой звук. Поработав с Заком, никто не может от него отмахнуться. Давно надо было провести уик-энд вместе с Заком. Вдохновение, твое имя – Невски! И где этот, парень научился кататься на лыжах?»

Все было прекрасно, но Ник не мог понять, как Пандора Харпер, исполнявшая роль Офелии, отчаянно и, насколько он мог судить, безответно влюбленная в Зака, умудрилась увязаться за ними в эту поездку. Он не помнил, чтобы приглашал ее, но она как бы была при нем. Она была не в его вкусе, он не возбуждался при мысли об обладании ее холеной, сияющей белокурой красой, хотя Пандора, надо отдать ей должное, могла играть подлинную страсть, иначе Зак не взял бы ее в пьесу. Она происходила из сверхдобропорядочной семьи, в свое время даже получила титул Дебютантки года или что-то в этом роде и была полна пугающих амбиций стать звездой, да и данные для этого у нее имелись. Но какой бы актрисой она ни была, его мало интересовала девушка, истекающая слюной из-за Зака.

Кого он совсем не мог понять, так это Джиджи Орсини. Кто она – девушка Зака или просто подруга его сестры? Что у них за отношения? Было, совершенно непонятно, как она сумела попасть в их маленькую горнолыжную команду, особенно если учесть, что она никогда прежде не стояла на лыжах. Нику хотелось до этого докопаться, потому что если она не с Заком, то он сам охотно научил бы ее, как быстро и легко снять лыжные ботинки, спортивные брюки, теплое белье – все то, что, по ее словам, oна одолжила специально для этого случая. В Джиджи чувствовалась какая-то пикантность, изюминка, какая-то энергия – словом, все, что будоражит кровь по весне. Ничего избитого и скучного. В ней угадывались острота и темперамент, никакой благовоспитанности и занудства. Если окажется, что у Джиджи и Зака ничего нет, уж он тогда…

«Интересно, – думала Пандора Харпер, – как эта никому не известная Джиджи, к тому же не умеющая кататься на лыжах, умудрилась прилепиться к Нику де Сальво – чуть не самому обещающему актеру Молодого Голливуда? Или это Зак, в своей божественно-повелительной манере, притащил ее в качестве пары для Ника? Как ни странно это звучит, но и в наши дни по-прежнему то и дело кого-то сводят. Вполне возможно, что просто сестрица уговорила его пристроить подружку. Вот прилипала!»