Тайна Тюдоров - Гортнер Кристофер Уильям. Страница 59

– Но тогда почему? – с отчаянием спросил я. – Если мистрис Элис знала, кто я, почему леди Дадли не убила ее раньше?

– Не могу сказать наверняка. Можно предположить, что она каким-то образом зависела от участия Элис в этом предприятии. В сущности, тебя мог взять на воспитание любой работник в доме Дадли. Однако леди Дадли важно было создать миф о твоем низком происхождении, а прислуга любит посплетничать. Леди Дадли нужен был кто-то умеющий молчать, иначе правда о тебе могла ненароком достичь ушей Фрэнсис Саффолк. Элис как раз подходила. Леди Дадли, конечно, понимала, что рискует: вдруг Элис расскажет тебе правду? Но выбора у нее не было. К тому же двадцать лет назад ситуация была слишком неопределенной. Ты мог умереть в младенчестве, как многие. Никто тогда не знал, что будет с престолонаследием. Такое сокровище, как ты, легко оказывается дешевой подделкой. Требовалась строжайшая секретность – и умение ждать.

Он замолчал. Сердце едва не выпрыгивало из моей груди. Я чувствовал: что-то еще осталось невысказанным и оно вот-вот прорвется наружу.

– Вообще-то, можно предположить и другое, – снова заговорил Сесил. – Скажем, леди Дадли не убивала мистрис Элис из-за того, что та доверила тайну кому-то еще. И, случись с Элис беда, этот третий выдал бы правду о твоем происхождении. В таком случае леди Дадли оказывалась припертой к стенке. Она не решалась действовать сгоряча и дождалась благоприятного стечения обстоятельств – болезни короля Эдуарда.

После секундной паузы Сесил спросил:

– А ты не знаешь никого, кому Элис могла бы доверить столь опасную тайну?

Я похолодел. Как там сказал Стоукс: «Но в последние часы перед родами что-то произошло. Вероятно, только повитухе известно, в чем было дело. Твоя мать почему-то перестала доверять дочери».

И еще слова Марии Тюдор: «…после похорон Чарльза Саффолка… ко мне явился его оруженосец. Очень преданный человек – и очень достойный».

Больше я ничего не хотел знать. Вырваться бы из этого кабинета и бежать куда глаза глядят. Никогда больше не будет мира в моей душе, ни одно убежище не укроет меня. Мне суждено пребывать в смятении до конца дней. Но уже поздно. Теперь понятно, какой способ защиты выбрала для себя Элис: о моем родимом пятне стало известно еще одному слуге. И нетрудно догадаться, кто это был. Все ясно как божий день, а я в очередной раз не заметил очевидного.

Но в ответ на вопрос Сесила я помотал головой:

– Нет, не знаю. Или… Да это и не важно. Но вот что, – добавил я уже более суровым тоном, – у вас нет доказательств. Никаких. Понятно? И если вы кому-нибудь расскажете, я вас убью.

– Какое счастье слышать это, – хмыкнул Сесил. – Разоблачение твоего происхождения приведет к дополнительным сложностям. От этого пострадают все участники событий, но в первую очередь ты.

Он поправил дублет и шагнул через сломанный стул к сумке с таким видом, словно мы обсуждали погоду.

Я грубо расхохотался:

– А, так вот почему Уолсингем был тогда на крыше с кинжалом. С учетом текущего состояния престолонаследия я стал бы для вас нешуточной помехой.

– Никогда ты не был помехой, – возразил Сесил, набрасывая на плечи плащ. – Признаюсь, я недооценил твою находчивость. Но у меня и в мыслях не было потворствовать твоей гибели – ни на моей службе, ни где-либо еще.

Сесил говорил серьезно и, похоже, искренне.

– К тому же вспомни, – добавил он, – к моменту твоего прибытия в Лондон в моем распоряжении были только обрывки старых сплетен и история о знахарке, некогда бывшей в услужении у Марии Саффолк. Я ничего не мог знать заведомо.

Снова я как будто перенесся в ту роковую ночь в Уайтхолле и услышал таинственный шепот: «Il porte la marque de la rose».

У меня больше не было сил ни для гнева, ни для борьбы.

– Вы и правда заведомо ничего не знали. До тех пор, пока не получили подтверждения. Поэтому Уолсингем и ходил за мной по пятам? Чтобы застать врасплох без одежды. Родимое пятно, знак розы, – неопровержимое доказательство.

Сесил слегка поклонился, словно в благодарность за комплимент:

– Отныне у меня нет от тебя секретов. Теперь мы можем бок о бок трудиться во имя дела, которому суждено превзойти наши суетные дела. Во имя дела Елизаветы. Поверь, вскоре ей предстоит принять вызовы, куда более грозные, чем какие-то Дадли.

– Кто вам сказал, что я хочу трудиться бок о бок с вами?

– Мой милый мальчик, – многозначительно улыбнулся он, – позволь спросить, а ради чего ты сюда пожаловал?

Глава 29

Мы отправились в путь, когда уже перевалило далеко за полдень. Прежде мне не приходилось путешествовать по воде. Поверхность реки была усеяна мусором, который я предпочитал не разглядывать. Прилив нес с собой едкие запахи, одежда насквозь пропитывалась ими. И все же я вынужден был признать: для Лондона лучше барки транспорта не придумаешь. Как бы то ни было, приливы очищали реку. Благодаря им Темза оставалась куда более пригодной для передвижения, чем городские улицы. Я не уставал удивляться быстроте нашего суденышка. Полупьяный лодочник уверенно вел барку к огромному каменному мосту, через который пролегала дорога из Кентербери и Дувра.

Сооружение, похожее на гигантский торт, покоилось на двадцати тесно стоящих опорах. С южной стороны виднелась сторожка привратника, тут и там громоздились высокие жилые дома. Многие из них, казалось, вот-вот закачаются и упадут в реку.

– Есть люди, которые рождаются, живут и умирают на этом мосту, никогда не покидая его, – пояснил Сесил. – «Проскочить мост» во время высокого прилива – то еще развлечение. Если, конечно, удастся выжить.

Лодочник осклабился беззубым ртом и резко направил барку в одну из узких арок моста. Поймав волну, суденышко отчаянно заскользило вверх-вниз, словно лист, подхваченный водоворотом. Вцепившись мертвой хваткой в деревянное сиденье, я боролся с приступом тошноты. Нет уж, как хотите, впредь буду ездить верхом.

Миновав опасный участок, барка вошла в спокойные воды, и нашим взорам предстал пейзаж удивительной красоты. Впереди простиралась заводь, образованная приливом. В зеркальной поверхности воды отражалось вечернее небо и стоявшие на якоре галеоны. Вдали над берегом нависал Тауэр, молчаливый страж Лондона, примостившийся на коленях у реки. Я не мог видеть, но твердо знал: каждый дюйм этих мрачных стен защищают десятки пушек. В лучах заходящего солнца обветренные камни казались запятнанными ржавчиной или обрызганными кровью – суровое напоминание о том, что в этих стенах никто не оказывается по доброй воле.

– Тебе не обязательно делать это лично, – заметил Сесил. – Есть множество способов передать письмо.

Я разглядывал главную башню, покрытую белой штукатуркой. Ее углы венчали маленькие башенки с развевавшимися штандартами.

– Нет. Она заслужила это, а вы мой должник.

– До чего же своевольный юноша, хоть и изобретательный, – вздохнул Сесил. – Надеюсь, ты не рассчитываешь на теплый прием. Представления не имею, что произойдет, когда я передам указания королевы. К тому же скоро начнется комендантский час, ворота Тауэра закроют. Тот, кто окажется внутри, там и останется.

Тем временем барка подошла к причалу. Сесил поднялся на ноги:

– Надвинь шляпу на глаза. Что бы ни случилось – без нужды в разговор не вступай. Чем меньше тебя видят и слышат, тем лучше.

– Буду нем как рыба, – заверил я, натягивая шляпу глубоко на уши.

Мы взошли по ступеням, пересекли открытую площадку перед воротами и очутились прямо у входа в Тауэр. Стражи кругом было видимо-невидимо. Слышался приглушенный львиный рык. Я задрал голову с любопытством разглядывая зубчатые стены и подъемный мост Белой башни.

Навстречу нам шагнул стражник. Сесил сбросил капюшон, и тот остановился в нерешительности:

– Сэр Уильям?

– Доброго тебе дня, Гарри. Как здоровье твоей супруги? Надеюсь, ей стало лучше?

Сесил оставался таким же невозмутимым, как заводь у нас за спиной. Ссутулившись и спрятав лицо под полями шляпы, я рассматривал стражника. Все-таки хорошо, что я хрупкого сложения и невысокий. Такому легко завернуться в потрепанный дорожный плащ и сойти за обычного слугу, сопровождающего своего господина.