Сокровища - Кингсли (Кингслей) Джоанна. Страница 18

— Это будет самый лучший день рождения, — сказала она. — Самый лучший. — Потом остановилась, охваченная порывом выразить ему свою благодарность. — Поднимемся сейчас со мной наверх, Эдуардо. Позволь мне тоже сделать тебе подарок.

В ее спальне он сразу же потянулся к ней.

— Нет, — мягко сказала она. — Ты был моим учителем с самого начала. Сегодня я буду учить тебя… — Она нежно опустила его в кресло около камина с бокалом вина, потом села перед туалетным столиком и начала представление, созданное ею из ее разговоров с Марией, из книг о великих женщинах и из растущего понимания женской обольстительности на некоторых картинах великих мастеров. Однако из всех источников, из которых она черпала знания, самым большим был се инстинкт, освобожденный наконец от всех запретов.

Она медленно вынула черепаховые шпильки, и роскошные черные волосы заструились по спине. Случайно она посмотрела в зеркало на герцога полуприкрытыми глазами, словно погруженная в собственные мысли. Она развлекалась.

Напевая какую-то мелодию, она расстегивала на шее кружева, потом корсаж, юбку и нижние юбки, пока все это не упало на пол и она не вышла из вороха одежды. Не спеша она развязала атласные ленты лифчика.

Тогда она украдкой бросила на него взгляд. Голова его была откинута назад, прищуренными глазами он следил за каждым движением этого интимного зрелища, потягивая из бокала вино. Опустив взгляд ниже, она, к своей радости, заметила, что ее представление возымело желаемый эффект.

Повернувшись к нему спиной, она приказала:

— Расшнуруй меня.

Он стоял позади нее, снимая последний предмет туалета, пока на ней не остался только кулон, подаренный им на прошлой неделе, изумруд на золотой цепи.

Когда его руки начали блуждать по ее упругому шелковому телу, она расстегнула его рубашку, погрузив пальцы в вьющиеся волосы на его груди. Потом притянула его к себе поближе, расстегнула брюки и нежно вынула ту часть, которая так явно хотела ее. Некоторое время она посасывала его, словно пробуя восхитительный фрукт. Потом осторожно повела к креслу, а когда он сел в него, раздвинула ему ноги и медленно опустилась на него. Мгновение она была неподвижна, заставляя и его не шевелиться.

Наконец она начала двигаться, грациозно, как в танце. Впервые ритм в любви задавала она; Пьетра видела, что это доставляет ему большее наслаждение, чем обычно.

Она инстинктивно чувствовала, когда наступал подходящий момент для него и для нее тоже. Она наблюдала за его лицом, видя, что он наблюдает за ней, подлаживалась под его дыхание, даже, как ей казалось, под ритм сердца. Жар в них нарастал до тех пор, пока точно в один и тот же миг он не прорвался, сотрясая кресло.

Позже, когда он держал ее и биение сердца возвращалось в нормальный ритм, он сказал:

— Ты совершенна, маленькая голубка, более совершенна, чем я когда-нибудь смел надеяться. И если я больше ни в чем не преуспел в своей жизни, мне удалось создать один шедевр — тебя, совершенную женщину.

— Но только для тебя, Эдуардо, — сказала она. — Ты сделал меня, я твоя. Я всегда буду служить тебе и любить тебя.

Он помолчал минуту, словно смакуя ее слова, прежде чем ответить:

— Нет, Коломбина.

Удивленная его отказом и грустью, прозвучавшей в его голосе, она подняла к нему лицо. Он улыбнулся ей, улыбку тоже переполняла печаль.

— Ты еще очень молода, Пьетрина. Я знаю о мире больше, чем ты… Однажды ты покинешь меня, я знаю.

— Нет, Эдуардо. Никогда!

— Шшшш. — Он откинул волосы, упавшие ей на глаза, кончиками пальцев слегка лаская щеки. — Ты оставишь меня, моя любовь, потому что так нужно, ты должна. Разве смею я, создав шедевр, хранить его только для себя? Когда наступит день — а он придет, я знаю, — и ты захочешь последовать за большим, к более молодому любовнику, я не встану на твоем пути.

Она вновь попыталась возразить, но он приложил палец к ее губам и продолжил:

— Кто-то когда-нибудь предложит тебе более блестящее будущее, чем я, и ты обеими руками ухватишься за него, потому что я учил тебя жить полной жизнью. Ты одарила меня, Пьетра, бесценным даром. Твоя свобода — мой дар тебе.

Его слова напугали ее. Она не могла больше вообразить себе жизнь без него, без этого человека, который стал центром ее мира. Она еще ближе прижалась к нему.

— Не говори больше о будущем, — попросила она. — Есть только сегодня. Займись со мной любовью еще… и еще.

— С большим удовольствием, синьорина, — ответил он и заключил ее в свои объятия.

За эти две недели до спектакля она почти свела с ума портниху своими идеями, фантазиями, меняющимися желаниями. После того как было сделано около дюжины набросков воздушных платьев, она наконец решила, что должна изменить свой облик, отказавшись от невинных закрытых платьев нежных тонов, которым отдавал предпочтение герцог. Для такого события ей захотелось выглядеть старше своих 17 лет, казаться умудреннее. Она хотела походить на тех утонченных светских дам, которых она видела давным-давно, стоя у театра.

Пьетра остановилась наконец на простом платье без рукавов с глубоким вырезом впереди, из фиолетово-голубого переливчатого шелка. Серебристые кружева окаймляли вырез платья и украшали корсаж, а темно-синий муаровый шелк, драпировавшийся вокруг юбки, падал вниз шлейфом. Она четыре часа училась ходить в нем, пока не убедилась, что не наступит на длинную юбку на театральной лестнице и не упадет на нее лицом вниз.

В день спектакля герцог заехал за ней в своем большом экипаже, запряженном парой белых жеребцов. Она спустилась по широкой резной лестнице вестибюля, чтобы встретить его; поверх платья была накидка из русских соболей, руки затянуты в длинные шелковые перчатки сизо-черного цвета, на ногах атласные туфельки в тон платью. Антония убрала ее вьющиеся волосы наверх и украсила их венчиком из цветов апельсиновых деревьев, из которого, словно из фонтана, ниспадали длинные локоны. В ушах сверкали бриллиантовые капли, также его подарок. Она держала шелковый раскрашенный веер, которым ее учила пользоваться Мария, и сияла от счастья. Когда накидка распахнулась, то взору открылся бриллиантовый кулон, висящий на цепочке в ложбинке между грудей, поддразнивая и маня.

Герцог с восхищением смотрел на нее.

— Изумительно, — прошептал он. Затем достал из кармана своего парадного черного пальто затейливо обернутый сверток, перевязанный серебристыми лентами. — Чтобы отметить событие, — произнес он.

Нетерпеливые пальчики развязали ленты, развернули оберточную бумагу и открыли бархатную коробочку. У нее захватило дух, когда она увидела ее содержимое, драгоценную булавку в виде птицы. Грудь была исполнена из редкого розового бриллианта, языки пламени, лижущего ее ноги, сделаны из дюжины рубинов. Более ста драгоценных камней украшали булавку.

— Тебе знакома история феникса, Пьетра?

Она узнала ее на своих занятиях по греческой истории.

— Мифическая птица, возродившаяся из собственного пепла.

— Сегодня ты завершаешь свой собственный полет, поднимаясь из пепла того ада, в котором родилась, чтобы высоко парить над другими. Пусть это будет твоим символом. Ты всегда поднимешься… и будешь подниматься. — И он приколол булавку к ее накидке.

— Я люблю тебя, Эдуардо, проговорила она.

— Я всегда буду это помнить, — ответил он и повел ее к экипажу.

Она заставила себя не разглядывать внутреннее убранство Театро Сан Карло. Самое чудесное здание оперного театра во всей Европе, более знаменитое, чем «Ла скала» или «Ла Фенис» в Венеции, сверкало огнями и тысячами драгоценных камней; слышались утонченные разговоры и нежный смех.

Оно напоминало Пьетре драгоценную шкатулку из слоновой кости и золота, с шестью ярусами лож, обтянутыми малиновым шелком. Потолок украшала фреска «Аполлон и музы». Королевская ложа, предназначенная для неаполитанской ветви Бурбонов, была роскошно украшена золотистыми занавесями, позолоченными ангелами и старинными зеркалами.

— Весь интерьер — это дерево и штукатурка, — пояснил герцог. — Даже мраморный декор — просто искусно покрашенное дерево. Поэтому в театре такая прекрасная акустика.