Сокровища - Кингсли (Кингслей) Джоанна. Страница 20

— О чем ты говоришь, Эдуардо?

— Пожалуйста, моя дорогая. — Он похлопал ее по руке, словно ребенка. — Разве я не говорил, что этот день придет? Не думал только, что это случится так скоро, но с’ est la vie. С самого начала я знал, что не смогу удержать тебя долго. Ты мой шедевр, Пьетрина, и теперь мир знает это. Ты должна идти с ним.

Она посмотрела ему в глаза и увидела, что именно это он и подразумевал. Она обняла его за шею.

— Ох, Эдуардо, мой дорогой, дорогой друг. У меня сердце разрывается от одной мысли, что я покину тебя…

— Но оно скоро залечит свою рану, закалившись жаром большей страсти, чем ты знала прежде. — Экипаж остановился у лестницы ее виллы. Когда он вновь заговорил, его голос был холоден и спокоен: — Теперь вытри глаза, малышка, и поднимайся. Антония поможет тебе собраться. Мне знаком взгляд Ланкона: Бог свидетель, у меня самого он бывал довольно часто. Он не захочет, чтобы его заставляли ждать.

Они вышли из экипажа. Он взял ее за плечи и повернул к себе лицом.

— Но передай ему: если он когда-нибудь осмелится обидеть тебя, я убью его.

Она мрачно кивнула, затем быстро поцеловала его, подобрала тяжелые юбки и побежала по лестнице. Герцог опять сел в экипаж, и он покатил прочь, а она уже была в доме, зовя Антонию.

Мир Пьетры, неофициальной жены известного оперного певца, расширился необыкновенно.

Прежде всего она открыла для себя любовь, а с ней и романтическую страсть, о существовании которой она догадывалась. Она искренне любила герцога и с ним узнала, что такое физическое наслаждение, но с обостренным чувством исступленной любви к Этторе она парила, поднимаясь к пику истинного блаженства, выкрикивая его имя, когда он вздымал ее над вершиной, и она скользила в пространстве, кружась от ярких красок, красоты и музыки, в мире, заполненном только им, ее и их любовью.

Ланкона обожал ее; она боготворила его. Где бы он ни пел — в «Ла скала», «Ла Фенис», в Риме или Флоренции, — она сопровождала его. Он осыпал ее цветами, вниманием и любовью. Помня бриллиант герцога, он также осыпал ее драгоценностями, как и обещал. Не только изумруды, сапфиры и рубины, но гранаты из Вены, миланские хризобериллы с мерцающим тигровым глазом, чтобы уберечь ее от беды, жемчуг из Парижа, опалы из Мадрида. И бриллианты, их всегда было больше. Она хранила их в шкатулке из чеканного золота, купленной им на Понте Веккио, когда он пел во Флоренции.

Она очень любила свои драгоценности за их свет, цвет, их совершенство, но еще больше она дорожила ими как символом верности Этторе. Но чем больше он дарил ей их, тем меньше они значили для нее, поскольку Пьетра считала, что в любви она нашла что-то более значительное, во что могла верить, нечто такое же прочное, как любой камень.

Лишь одна тень омрачала их счастье. Этторе был женат на дочери богатого купца. Это была простая молодая женщина, равнодушная к опере и не желавшая покидать дом и следовать за мужем. Этторе считал ее скучной и обыденной, его истинными избранницами были музы. Когда он начал понимать, каким волшебным голосом он обладает, и мечтать о карьере оперного певца, Этторе знал, что его состоятельный тесть снабдит его деньгами, чтобы платить за уроки мастерства великим педагогам, которые жили в Риме, Милане, городах, далеко расположенных от его деревни.

Теперь Этторе добился успеха — он величайший тенор в Европе; он нарасхват, сам Верди написал специально для него оперу. Осталось неосуществленным лишь одно желание. Он отчаянно хочет жениться на Пьетре. Но он и его жена католики, развод невозможен. Этторе обращался к папе расторгнуть брак — пустая надежда после стольких лет брака, но это его последняя надежда.

Прошение было отклонено.

Когда он начинал горевать, что у него нет возможности стать ее законным мужем, Пьетра уверяла его, что это не имеет никакого значения. «Мы вместе. Нет более прочных уз, чем узы сердца и души». Если вдруг когда-либо возникало сомнение в прочности их союза, это рассеивалось каждый раз, когда они, слившись в единую плоть, возносились вместе к вершине истинного наслаждения, а потом также вместе погружались в покой полного удовлетворения.

Их идиллия, возможно, продолжалась бы и дальше, несмотря на условности света, если б однажды жена Этторе не предприняла одно из редких путешествий, чтобы посмотреть на мужа в «Ла скала». Конечно, ей было известно, что муж флиртует на стороне; она также знала, что по закону он будет принадлежать ей вечно и что ни одна из его амурных историй не продолжалась более нескольких месяцев.

Но, когда она неожиданно появилась на спектакле, то была потрясена взором мужа, устремленным со сцены на прекрасно одетую, украшенную драгоценностями молодую женщину, сидящую в боковой ложе. Еще синьора Ланкона заметила, что дама в ложе была очень молода и захватывающе красива. Это уже не простой флирт, поняла она; теперь синьора Ланкона сомневалась, что проведет остаток дней рядом с Этторе. И что бы ни говорил закон и Бог, Этторе в сердце своем был женат на этой женщине. Она решила, что Бог и закон будут последней инстанцией.

С этого времени, в каком бы городе ни пел Ланкона, в зрительном зале неожиданно появлялась синьора в поношенном черном платье, ее несчастные, красные от слез глаза неотступно следили за мужем на сцене, а грубые руки теребили носовой платок — картина брошенной жены…

И каждый вечер синьора Манзи, красиво одетая и осыпанная драгоценностями, сидела в ложе, одна в своем великолепии — признанная любовница.

Сначала на спектаклях Этторе раздавалось несколько свистков, ничего серьезного, едва заслуживающего внимания. Но синьора неустанно продолжала свою кампанию, и скоро свист стал заглушать арии. Сопрано начали отказываться петь с ним.

Наконец случилось худшее. Накануне важного спектакля «Ла скала» отменила его выступление. Вскоре и другие оперные театры последовали этому примеру, его появление на сцене стало нежелательным.

— Я оставлю тебя, — объявила Пьетра, когда пришла последняя телеграмма из Рима. — Они попросят тебя вернуться, если я уйду из твоей жизни.

— Нет! — воскликнул он, бушуя в их гостиничном номере в Венеции. — Что они ждут от меня? Конечно, у меня есть любовница. Это Италия! Чтобы женатый мужчина навсегда остался верен жене — смешно, даже недостойно. Взгляни на своего герцога. Никто не осуждал его за тебя или других его любовниц.

— Его жена никогда не возражала. Твоя хочет тебя вернуть.

Он прильнул к ней.

— Я не брошу тебя.

— Ты должен, Этторе. Я знаю, что они говорят обо мне. Они смеются и называют меня твоей игрушкой. Но теперь они знают, что наша любовь вечна. Вот этого они и не могут допустить. Нашего возвышенного счастья.

— Тогда пусть смеются! Пусть смеется моя драгоценная супруга! Нам не нужна Италия и ее ограниченность. Мы отправимся туда, где ценят красоту и музыку, где ценят любовь.

— Куда, Этторе? — поинтересовалась она. Пьетра до смерти боялась потерять его. — Куда мы можем поехать?

— Во Францию. Мы будем жить в Париже.

Любовники обожали Париж, и он обожал их. Они нашли квартиру на Иль Сан Луи с видом на башни Нотр-Дам. Они подружились с художниками Монпарнаса и чувствовали себя одинаково уютно под хрустальными люстрами в «Ле Прокоп» и потягивая шампанское у «Максима». Они забирались на последнее чудо света, Эйфелеву башню, и гуляли, держась за руки, по берегам Сены.

Этторе оказался прав. Любителей оперы в Париже совсем не интересовал их супружеский статус. Им нравился его голос, его прелестная Пьетра, его живость. Все места распродавались, когда он пел в парижской опере. Аристократы платили громадные деньги за то, чтобы он пропел всего одну арию на их частных вечерах, часто ставя условие, что он привезет с собой изысканную мадемуазель Манзи. Скоро он разбогател больше прежнего и покупал Пьетре новые бриллианты, рубины и сапфиры под цвет ее глаз.

Синьора Ланкона приняла поражение вместе с чеком на весьма крупную сумму и вернулась к себе в деревню.