Рассуждения - Аретино Пьетро. Страница 40
когда бедняга наконец сумел меня догнать и схватить за руку. Распрощавшись с компанией («Доброй ночи, господа, доброй ночи»), я сняла маску и сказала своему дурачку: «Наконец-то ты соизволил явиться! Я знаю, почему ты меня бросил, и отплачу тебе тем же». И пока глупец оправдывался, обвиняя во всем меня, мы оказались на Кампо деи Фиори. Я останавливаюсь около торговца птицей, беру у него двух каплунов и две вязки дроздов, приказываю доставить все домой, а кавалеру своему говорю: «Заплати». Пришлось ему оставить там рубин, подарок матери, которым он дорожил так же, как я — своей мечтой разорить его подчистую. Вернувшись и обнаружив, что дома нет ни свеч, ни дров, ни хлеба, ни вина (все было подстроено нарочно), я пришла в страшный гнев. Несколько успокоившись после того, как он сам отправился за покупками (слуга в это время отводил лошадь на конюшню, и конюх сказал, что больше не даст ее никогда, и никому, будь он даже сам Иисус Христос), я бросилась на кровать. Вскоре все, что было нужно, явилось в изобилии, с помощью матери в один миг был приготовлен ужин, и мы сели за стол. Когда мы уже заканчивали ужинать, с улицы донеслось чье-то покашливание, и это очень встревожило моего бедного кавалера. Я же выглянула в окошко, увидела, что это один мой приятель, сбежала вниз, и мы тотчас ушли. А мой поклонник провел ночь один, не сомкнув глаз. Он все расхаживал взад вперед по комнате, вслух грозя со мною разделаться. Но пусть скажет спасибо, что получил хотя бы плащ, который мне одалживал. Слуге пришлось ходить за ним целую неделю.
Антония: Не очень-то ты была любезна с человеком, который столько для тебя сделал, а в награду получил всего одну ночь.
Нанна: Такова любезность девки. Примерно так же обошлась я с одним торговцем сахаром, который буквально засыпал меня своим товаром, чтобы добиться того, что казалось ему слаще сахара. Покуда все это длилось, мы были по горло в сахаре, даже в салат клали сахар. И отведав наконец меду из моей… (сама знаешь, как это называется), он поклялся, что в сравнении с ним его сахар — сплошная горечь.
Антония: Именно поэтому он и таскал тебе его целыми тюками.
Нанна: Ха-ха-ха! Помню, что он чуть с ума не сошел, когда впервые увидел мою штучку. Он все трогал ее и трогал и, хорошенько все ощупав, сказал, что она похожа на сомкнутые уста мраморных статуй, которых такое множество в Риме. Он говорил, что она и улыбается тою же улыбкой, какой улыбаются эти статуи. И хотя хвалить себя нехорошо, он был прав, потому что эта штучка у меня действительно была прелестна. Волосики росли так, что ничего не скрывали, а сама щелочка была прорезана так изящно, что была едва заметна. И расположена она была замечательно, не слишком высоко, не слишком низко. Честное слово, сахарный купец целовал ее чаще, чем мой рот, он буквально высасывал ее, как высасывают свежеснесенное яйцо.
Антония: Вот разбойник.
Нанна: Почему разбойник?
Антония: Недаром же Господь его наказал.
Нанна: Разве это наказание — влюбиться в меня?
Антония: Да вроде бы нет.
Нанна: Не буду говорить тебе обо всех уловках и хитростях, с помощью которых я обчищала человека так, что он даже не замечал, как это делалось. Если в руки мне попадал какой-нибудь простофиля, я тут же переходила на речь, принятую среди сводников, и он, не понимая, что значит «капуста», «лох», «подмахнуть», не переставал удивляться моим речам, как удивляются крестьяне, слыша речь врача. Воры правильно делают, что пользуются этим языком, он действительно помогает им в их ремесле. Ну, а сейчас я тебе расскажу, как подшутила я однажды над одним колпаком (если воспользоваться тосканским выражением), который был, кажется, из Сиены.
Антония: Ну разумеется, раз колпак, так откуда же ему и быть, как не из Сиены? {137}
Нанна: Сразу же, как только сиенец появился в городе, он стал пожирать меня глазами, и всякий раз, встречая мою служанку, многозначительно говорил: «Это сердце принадлежит синьоре». Или: «А как поживает синьора, красавица наша?» И та отвечала: «Вашими молитвами, вашими молитвами», а потом у него за спиной корчила рожи. Увидев однажды, как стоит он подле моего дома, я сказала служанке: «Ну-ка, спустись к нему. Пора бы ему уже как-то заплатить за то, что он с утра до вечера перегораживает улицу и мешает прохожим». Она спустилась, и только он было открыл рот, чтобы поздороваться, как она заорала: «Ноги ты, что ль, себе переломал, куда ты провалился? О Господи, куда ж ты подевался, идиот несчастный?» А этот балбес испуганно отвечает: «В чем дело? Вот он я, к вашим услугам, преданный слуга вашей госпожи». А она, не слушая, продолжает: «Вот уже четыре часа, четыре часа прошло с тех пор, как мы послали этого воришку разменять дублон. Синьора должна дать на чай рассыльному, который принес ей две штуки красного шелка от князя Сторта {138}. И вот, этот негодяй до сих пор не вернулся». Легковерный дурачок решил показать, какой он щедрый, широко раскрыл кошелек и, гордясь своим великодушием, закричал: «Бери! Я обожаю твою госпожу!» — и сунул ей в руку четыре кроны. А потом еще добавил: «Я ведь нравлюсь синьоре, правда?» Но я уже кликнула служанку домой и захлопнула дверь перед самым его носом. Так он и остался стоять за дверью, словно выгнанный со свадьбы, на которую не был приглашен.
Антония: Так ему и надо, дураку.
Нанна: А теперь история с кошками.
Антония: Кошками? Какими кошками?
Нанна: Я задолжала двадцать пять дукатов одному продавцу тканей, отдавать их мне не хотелось, и я решила его надуть. И что же я сделала? У меня были две красивые кошки. Увидев как-то в окно, что он идет ко мне за деньгами, я сказала служанке: «Одну кошку дай мне, сама возьми другую. Как только он подойдет, я тебе крикну: „Души ее, души“, а ты сделай вид, что не хочешь, а я тем временем притворюсь, будто душу свою». Только я это сказала, а он тут как тут.
Антония: А он что, не постучался?
Нанна: Дверь была открыта. Он поднялся наверх, я закричала: «Души ее, души!», и служанка, делая вид, что плачет, принялась меня уговаривать простить кошку, она больше не будет воровать со стола. Но я притворилась ужасно рассерженной, сдавила кошке горло и закричала: «Да уж, больше ей это не удастся!» Моему «кредитору поневоле» стало жалко кошек, и он попросил, чтобы я их ему отдала. «Пожалуйста», — отвечаю я. А он говорит: «Я возьму их на неделю, и если вы за это время их не простите и не захотите подарить мне, я сам помогу вам с ними расправиться». С этими словами он тянет кошку у меня из рук, а я еще немного сопротивляюсь, прежде чем ее отпустить. Потом он вырывает другую кошку у служанки и, запихав обеих в мешок, вручает рассыльному и приказывает отнести к нему домой. А я говорю: «Через неделю принесите их обратно. У, подлые воровки, я их задушу». Сказав, что так и сделает, он попросил у меня свои двадцать пять дукатов, я пообещала, что сама принесу их ему в лавку через десять дней, и он ушел, всем довольный. Но прошло десять, а потом пятнадцать дней, и он снова пришел ко мне за деньгами. Они были у меня уже приготовлены, завязаны в узелке, я потрясла им и сказала: «Я охотно отдам вам деньги, но сначала вы отдайте мне моих кошек». — «Каких кошек?! — закричал он. — Да они сразу же удрали от меня по крышам, как только я принес их домой». Мне это было и без него прекрасно известно, но после этих слов я нахмурилась и сказала: «Нет уж, извольте мне их вернуть, иначе вам это обойдется больше ваших паршивых двадцати пяти дукатов. Эти кошки уже подарены, они должны отправиться в Барбарию. Мои кошки, дорогой мессир, должны вернуться сюда, они должны вернуться сюда, мои кошки!» Он стоял в это время у окна и, увидев, что на мои крики внизу уже собирается народ, благоразумно воздержался от споров. Бедняга только сказал, спускаясь по лестнице: «Вот и доверяй после этого девкам!»