Майами - Бут Пат. Страница 21

— Однажды я была помолвлена. — Она прикусила губу. О, нет. Не это. Однако туман уже сгущался перед глазами. Проклятье. Время должно было позаботиться об этих чувствах. Не смогло. Десять лет, а будто вчера. Она могла ощущать, как его губы касаются ее, как его пальцы сжимают ее руку. Могла слышать рев мотора, вдыхать едкий запах горючего, ей чудился рев возбужденной толпы. Вспоминалось, какой восторг она испытала, как боялась за него, как гордилась, когда глядела с восхищенным ужасом, а он проносился мимо на своем обожаемом автомобиле Джейми Хантингдон собирался стать ее мужем. Кольцо, которое она до сих пор носила на пальце, осталось живым свидетелем его намерений. Она собиралась быть его графиней, и всю жизнь она бы любила его, рожая ему наследников и управляя его владениями в старой стране, бледной, тропической имитацией которой был Палм-Бич. Визг тормозов, катящиеся колеса и гром от удара разрушили ее счастье и стерли будущее… Ее желудок забился в судорогах, как бился в те минуты, когда, на глазах у нее, черный, едкий дым и яркое, желтое пламя сожгли человека, которого она боготворила. Да, ей до сих пор становилось плохо при мысли об этом, и так будет всегда. И никогда не будет другого такого, чтобы заполнить зияющую пустоту. Не найдется никого такой величины. Многие пытались. Выбрать не удалось никого. В каждом чего-то недоставало.

— Что-то случилось?

— Он погиб. Несчастный случай. Он ездил на «Формуле один». — Она старалась говорить спокойно. Однако ее голос напрягся до предела.

— Он был каким-то особенным?

— Его было просто и легко любить. — Слеза выкатилась из глаза, она потрясла головой и отдала ее ветру, отвернувшись поскорее, чтобы Роб не заметил ее слабость.

Просто любить. Какая чудовищная недооценка.

Он был восторгом, радостью, единственным человеком в Божьем мире, с которым она могла расслабиться. Джейми никогда не тревожился ни о чем, никогда никого не критиковал, никогда не впадал в пессимизм. Жизнь с ним казалась улыбкой, бесконечной песочницей наслаждения, каждый новый день казался еще более замечательным и прекрасным, чем вчерашний. Потом, в черном дыму, музыка умерла. Боже, как ей не хватало его. Она тосковала по нему, все ее тело ныло от жажды, которую она никогда больше не сможет утолить, и порой ей хотелось, чтобы ее жизнь закончилась тоже, чтобы она смогла быть с ним, нежиться любовью на каком-нибудь райском лугу.

Рука Роба легла на ее плечо. Его пальцы сжались, стараясь подбодрить ее.

— Ему хорошо у Господа, — сказал он.

Она слабо улыбнулась сквозь туман, поворачиваясь к нему.

— Да. Бог это по твоей ведь части? Я думаю, ему захотелось, чтобы он был у него под боком… а мои родители и сестра… что за жадина…

Ее голос пресекся на горькой ноте.

Роб ничего не ответил. Он и раньше над этим думал. Простые головы никогда не смогут постичь Божественного промысла. Без веры ничего не имеет смысла. А с ней все обретает смысл. И бесполезно объяснять эту тому, кто не постиг сам. Вот в чем проблема. А ему хотелось поговорить с Кристой, по-настоящему поговорить с ней, ведь она совершенно не походила на остальных. Столько женщин видели в нем мужской эквивалент бимбо. Они полагали, что его религиозность была такой же милой деталью, как и его развитый торс и простодушная улыбка. Они обращались с ним покровительственно, слушали вполуха, потому что были слишком заняты своей похотью, они смотрели на него и представляли, как он будет грешить. О'кей, все это не казалось ему таким уж страшным. Он привык к этому. Это приносило ему работу, хотя и изматывало. Но ему удавалось справляться и с собой, и с ними. А теперь он встретил женщину, к которой действительно мог испытывать уважение, и ему захотелось более ловко обращаться со словами, чтоб такая глубокая вера в Бога не звучала столь глубокой немотой. Ведь сам он не был глупым и немым. Он был умен, интересовался разными вещами, а в Атлантическом колледже получал высокие баллы. И все-таки ему было двадцать, и он прожил всю свою жизнь во Флориде, а Криста на восемь или девять лет старше и прожила восемь или девять жизней, если их измерять полученным опытом.

— Это вопрос веры… — произнес он наконец, болезненно сознавая неадекватность своего комментария.

Однако Криста верила только себе и в себя. Несчастье существовало не для энергичных. Ностальгия грязное слово, а жалость к себе просто брань, которой она избегала. Все, что нужно было сделать — это стать хозяйкой своей жизни. Если ты достаточно занята, то у тебя не остается времени на то, чтобы чувствовать себя несчастной. На несчастье нет времени. Таков ее лозунг и, как ни странно, ее мотивация. Она думала об этом так часто, что, несомненно захотела бы обсудить этот вопрос с психиатром, если бы не родилась в семье, принадлежавшей к верхним слоям общества, где психоанализ считали праздным развлечением. Основная проблема ее детских лет состояла в том, как сделать, чтобы ее заметили родители, которые уделяли ей не очень-то много внимания. Все остальное бледнело по сравнению с важностью этой потребности. Чем сильней она старалась приблизиться к отцу с матерью, тем дальше становились они. Их поражало это стремление, пугали прикосновения, они нервничали, если эмоции проявлялись в присутствии посторонних. Смеялись они мало, а фыркали очень много, и цинизм казался их религией, а пессимизм лейтмотивом их жизни. «Ничего хорошего не получится», — вот их позиция, и лучшее, на что можно было надеяться в жизни, так это то, чтобы страховое агентство позаботилось о приличных похоронах. Дети были для них тем, что должно ходить в школу, в которую ходили они, и вступать в те же клубы, которые они считали своими. Они женили их на детях своих друзей, а к концу жизни на кладбище возле церкви сажались анютины глазки, у той церкви где регистрировались их рождение и смерть. Между этими событиями они существовали, говорили и делали вещи, которые говорили и делали их клановые попутчики, и, пока все держали чувства под суровым контролем, не происходило ничего такого, что показалось бы им неправильным.

На подобных родителей можно было реагировать только двумя путями. Ты либо отталкиваешь их, либо присоединяешься к ним. Криста никогда не могла до конца объяснить себе, почему выбрала первое. Это стало выбором всей ее жизни, и любопытно само по себе, что для того пути, которым она пошла, не имело никакого значения то обстоятельство, что их, насмешливых зрителей, давно уже не было рядом. Игра Кристы состояла в том, чтобы ставить себе цели и добиваться их, преуспевать в любом деле. Поразить эмоционально слепых — главные ее амбиции. В осмотрительном мире ее родителей, где царила спокойная недооценка всего, она решила стать помехой, назойливой и бесцеремонной. Чего не делали дети серьезных и уважаемых людей? Не становились моделями. Верно! Никаких проблем! Она стала самой преуспевающей в мире моделью. А что патриции из верхнего эшелона считают безнадежно вульгарным? Мир рукопашного сражения, где правит лозунг «человек человеку волк». Превосходно. Модельное агентство, которое она основала, заставит «Форда» выглядеть букашкой. Праздность и вялость своего класса она заменит энергией, пессимизм оптимизмом, а открытость и активность противопоставит привычному, хроническому запору социальных контактов ее родителей. Она не стала бы делать этого, если бы родители не проявляли к ней так мало интереса. Ошеломить, рассердить их, разочаровать стало ее единственной задачей, однако сколько бы она ни старалась, единственной их реакцией оказывалась апатия. Все время родители пестовали своих собак, устраивали приемы и смотрели на нее с той долей любви и интереса, которая оставалась у них после созерцания громадного фикусового дерева, такой достойной достопримечательности на въезде к их дому.

Черт побери! Они были теперь там, на небесах, и смотрели на нее. И все-таки ей нужно устроить еще какой-нибудь фокус. Еще не поздно. И никогда не будет поздно. И снова она позволила себе подумать про Джейми. Ее жизнь едва не изменилась благодаря ему. Если бы он остался в живых и любил ее, то старые призраки и демоны, возможно, умчались бы прочь и больше не преследовали ее. Но ничего подобного не произошло. Он погиб, погибли и ее родители с сестрой, однако они продолжали жить, чтобы мучить и терзать и каким-то жутковатым образом подгонять ее, побуждать к действиям. И тут она горько рассмеялась, дивясь на глупость жизни и на неотвратимость ее предначертаний, принуждая себя вернуться к действительности. Они уже почти подплыли к рифу, собираясь здесь понырять. Пора было начинать приготовления.