Война амазонок - Бланкэ Альбер. Страница 14

– Ух! Какие громкие слова! – воскликнул Гонди, пожимая плечами. – Я вам пророчу, что придет время, когда вы откажетесь от них.

– Не верьте этому.

– Я знаю людей.

– В таком случае вы не знаете меня, любезнейший Гонди, – возразил Бофор суровым тоном, на что коадъютор не обратил никакого внимания.

– Вас? Наизусть знаю.

Точно бичом прямо в лицо ударили эти слова Бофора и дали другой поворот его мыслям. Он вдруг принял обычный беспечный вид.

– Так вы не назовете по имени моего Созия?

– Нет, зато я вам скажу что-то очень важное для вашей чести.

– Что такое?

– Но только с условием.

– Что за условие?

– Вы вручите мне вашу шпагу и позволите мне хранить ее до завтрашнего утра.

– Гонди, опять каприз. Вы сами были некогда воином и хорошо знаете, что мы, военные, неохотно расстаемся с этими игрушками.

– Именно. Ну, что же, отдадите ли вы мне шпагу?

С этими словами коадъютор ловко вытащил у него шпагу. Герцог Бофор следил за этим действием с доверчивой улыбкой и с внутренней озабоченностью.

– Ну, Гонди, теперь вы будете говорить? Надеюсь, вы разольете свет посреди мрака, окружающего меня.

– Я буду говорить о герцогине Лонгвилль.

– Вот что!

– Вижу, что вы уже насторожились. Послушайте меня, вы не станете поджидать ее сегодня вечером, ведь если двор узнает, что госпожа, изгнанная им в Нормандию, прибудет сюда, то наверное мой дом будет окружен стражей. Вы обнажите шпагу или вооружите друзей, чтобы защитить ее.

– А вам надо, чтобы завтра я произвел маленький бунт на рыночной площади – так, что ли? Говорите разом.

– Именно. Но мне надо еще поговорить с вами о маркизе де Жарзэ.

– Какое мне дело до него?

– В эту минуту он со своими друзьями находится у Ренара, где под звуки скрипок они торжествуют победу, которую будто бы сегодня одержали над вами.

– Это они так истолковывают причину, заставившую меня пойти к честным людям, звавшим на помощь?

– Неприятное дело, герцог, но юность хвастлива. Это герцог де Бар устроил этакое празднество.

– Ага! Так у них и скрипки есть? – спросил Бофор, скрежеща зубами.

– Говорят.

– Так и мы потанцуем.

– Что это вы затеваете?

– Наказать наглость и казнить преступление.

– Преступление?

– Да, у меня есть предчувствие, что из круга де Жарзэ вылетели стрелы, поразившие мою честь.

– Жарзэ не способен.

– Он? Пожалуй, что и так, но герцог де Бар?

– Точно так же на это не способен. Де Бар – ханжа, без существенных страстей. Но если вы не на шутку хотите отправиться к Ренару, то помните одно, герцог, что у меня ваша шпага, что вы должны туда явиться как принц крови, и что ваша жизнь дорога для дела, которое вы так великодушно взялись защищать: дело общественного блага… Впрочем, всего лучше будет, если вы отправитесь в свой дворец.

– Этого не будет, пока я не встречусь лицом к лицу с этими господами.

Коадъютор очень слабо сдерживал горячность молодого принца. Распрощавшись с ним, герцог прошел по всем залам; к нему присоединились маршал Мотт, госпожа Витри, Рэ, Фонтрайль, Брилье, л'Аржантьер, Лио и другие из его друзей или офицеров его дома. Всего человек пятнадцать вельмож, так что свита, сопровождавшая его вместе с его слугами, состояла из пятидесяти человек.

Погода стояла отличная; все эти вельможи были в самом лучшем расположении духа и отправились пешком к Тюильрийскому саду, болтая о войне и о любви, рассказывая самые модные скандалы, в которых главную роль играли придворные красавицы, хотя королева в это время предалась набожности, думая подать всем пример нравственности. Они прошли через мост и уже приблизились к улице Бурдоннэ, как вдруг Бофор остановился, внимательно осмотрелся и повернул на улицу Бурдоннэ.

– А что, герцог, – спросил маршал ла-Мотт, – ведь мы идем в Тюильрийский сад.

– В таком случае его высочество ошибается дорогой, – заметили другие.

– Меня-то никак уже нельзя упрекнуть в незнании Парижа, и я могу поклясться, господа, что не ошибаюсь.

– Так мы не в Тюильри идем.

– Нам надо прежде зайти на улицу Потри.

– Что это за улица Потри? Разве там могут люди жить?

– Там, господа, живет семейство честных людей, которых я хочу навестить прежде, чем наступит ночь, – сказал Бофор.

Блистательное общество не замедлило вступить на улицу Потри, и герцог, сказав несколько слов своим друзьям и свите, подошел один к дому Мансо и постучал.

Торговка отворила дверь и тотчас узнала прекрасного принца, лицо которого внезапно осветилось лучом лампы, выходившим из двери. Хотя, по всей вероятности, герцог был виновником несчастий, поразивших ее семейство, однако добрая женщина не смогла удержаться от радостного приветствия.

– Герцог Бофор! – воскликнула она и бросилась за свечой.

Герцог вошел в комнату, просто выкрашенную белой краской, но все в ней дышало чистотой и довольством, которые составляют украшение скромного и честного хозяйства. Он сделал несколько шагов, осматриваясь по сторонам, как бы отыскивая кого-нибудь, и вдруг остановился перед торговкой, лицо которой сделалось сурово, потому что она не знала, как истолковать такое неожиданное посещение.

– Где ваши дети? Где муж ваш? – спросил герцог своим звучным, мелодическим голосом, который так много способствовал его успеху на рынках.

– Там, ваше высочество, – отвечала госпожа Мансо, указывая на следующую комнату.

– Проводите меня к ним, я хочу их видеть.

И не давая ей времени пойти вперед, он сам двинулся в указанную сторону и отворил дверь.

Печальное зрелище представилось ему: Маргарита лежала на постели, около нее стояли отец, с повязкой на голове, и ее двоюродный брат Ренэ, которого все называли женихом прекрасной дочери синдика. Оба со слезами на глазах смотрели на девушку, ожидая, когда та придет в себя от продолжительного обморока.

– О, Боже! – воскликнул Бофор, увидев бледную и неподвижную больную.

– Герцог Бофор! – сказал Ренэ, содрогнувшись и сжимая кулаки.

У Мансо вырвался из груди болезненный стон, когда он повернул голову.

– Я уже дал честное слово вашему отцу, – сказал Бофор, обращаясь к Ренэ, – вы были тому свидетелем.

– Увы! Это правда! – отвечал он, зарыдав.

Казалось, приход принца магнетически подействовал на организм молодой девушки. Маргарита открыла глаза и, узнав его, вдруг ощутила силу жить и двигаться. Она приподнялась на постели и посмотрела на герцога с выражением любопытства и ненависти.

– Дитя мое, – сказал Бофор, – я питаю искреннее уважение к вам и предлагаю вам всякого рода удовлетворение, какое вы можете желать, за оскорбление, нанесенное вам от моего имени.

– Одежда… перо, перевязь ленты, волосы… о волосы!., точно такие же! – говорила Маргарита печальным, раздирающим душу голосом.

– Дитя мое, клянусь вам…

– Но голос не тот, – сказала она, опустив голову на подушку.

– Друзья мои, – сказал герцог, обращаясь к свидетелям этой печальной сцены, – я пришел к вам затем, чтобы получить от этой бедной девушки сведения, необходимые для меня, чтобы преследовать виновников, которым я должен отомстить за себя и за вас… Прошу вас, оставьте меня одного с ней на одну минуту. Я надеюсь успокоить ее и привести в полное сознание.

– Да, да, – сказала Маргарита, опять приподнимаясь, – оставьте меня наедине с герцогом; он один может вывести нас из этой страшной неизвестности.

Все повиновались и вышли в первую комнату, оставив наедине тех, кого, по общему мнению, называли преступником и жертвою.

С глубокой и сознательной настойчивостью Маргарита смотрела на герцога Бофора, который сел около ее постели. Потом робко протянула она свою руку и знаками попросила его руку. С простодушием и искренностью герцог протянул ей руку, которая так часто пожимала грубые ладони честных рабочих на парижских рынках.

– Ваше высочество, – сказала Маргарита, – именем неба, именем нашего Спасителя, именем всего, что дорого вам в мире, поклянитесь мне, что вы не тот… не тот, который…