Война амазонок - Бланкэ Альбер. Страница 38

И он не ошибся: именно тут оказался узкий водопровод в два фута высоты. С ощущением радости Гонтран сел отдохнуть и собраться с силами. Но голова у него кружилась и от ран, еще свежих после битвы в гостинице «Красная Роза», и от недавних ушибов при падении в подземное болото. В глазах у него темнело, рассудок, казалось, покидал его.

Эта слабость нагнала на него такой страх, что он пополз на четвереньках по узкому водопроводу не хуже окружающих его гадов. Проползши не менее трехсот футов, он натолкнулся на железную решетку, а оттуда ни взад, ни вперед. Место за решеткой густо поросло терновником и другими дикими растениями, которые точно ширмами загородили слабый свет, пробивавшийся с воли.

С лихорадочным напряжением Гонтран просунул руки сквозь решетку и вырывал траву. О ужас! Как много времени прошло с тех пор, как он упал в эту могилу: он увидел животворящее светило на половине его лучезарного пути.

«Что теперь сталось с той несчастной, которая звала меня на помощь? Она погибла!» – думал он и в отчаянии сотрясал железную решетку.

Глава 21. Закваска для брожения

Безжалостная толпа, сокрушая театр Мондора, забыла часы беспечного веселья, некогда доставляемого ей Табареном; но вдруг пронесся слух, что коадъютор находится в гостях у аббата в приходе Святых Невинных.

Какой прекрасный случай показать ему свою восторженную приверженность и подтвердить негодование против бесстыдных куплетов, пропетых приверженцами Мазарини! После этого не худо будет махнуть в Вандомский отель и прокричать приветы герцогу Бофору.

Но пуще всего хотелось отыскать гнусного певца, чтоб положить труп очистительной жертвы к ногам народных кумиров. Потеряв всякую надежду отыскать жертву, все бросились в квартал рынков, чтоб увеличить свои силы ревностными помощниками.

Ренэ, сбросив с себя все признаки паяца, прежде всех добежал до фонтана и увидел неподалеку толпу носильщиков, при этом тотчас же заметил и матушку Мансо, с беспокойством глядевшую в ту сторону, откуда слышались крики.

Ему тотчас же пришло в голову, что Маргарита с Марией тоже была в толпе, и, угадывая, что должна была чувствовать мать все еще любимой им женщины, он бросился назад к Новому мосту. Ренэ добежал туда почти в то время, как Маргарита исчезла на улице Дофина.

– Одна! – воскликнул он. – Где же малютка?

Не чувствуя ног под собой, он помчался вслед за ней и, не встречая никаких препятствий, вскоре нагнал ее.

– Мою сестру украли! Беги, скажи матушке, что я вернусь только с Марией! – закричала она, высвобождаясь из его рук.

Он не смог удержать ее: с такою силой она оттолкнула его и понеслась в лабиринте переулков.

Через полчаса госпожа Мансо услыхала страшную весть и бросилась прямо на мужа, который в это время, предводительствуя носильщиками, подходил к церкви, увлекаемый толпами народа, бежавшего с Нового моста.

– Жак! Жак! – кричала она с такой силой, что вся толпа остановилась.

– Что случилось? – спросил Мансо, предчувствуя несчастье.

– Господи! – кричала она вне себя, отирая рукой пот, катившийся по лицу. – Господи! Как это у людей духу достает! Прежде Маргариту, а теперь Марию!

– Марию! – закричал Мансо. – Говори скорее, что такое?

– И нашу Марию украли!

Неподвижно стоял синдик, как пораженный громом, а жена перед ним повторяла все одно и то же.

– Мою крошку! – воскликнул он, приходя в себя и стараясь опереться на руки окружающих, потому что чувствовал, как ноги под ним подкашиваются.

– Это все делается по злому умыслу наших врагов, – кричала госпожа Мансо. – Мазарини знает, как мы любим нашего герцога Бофора и господина коадъютора, вот и наносит нам удар за ударом, пуще, чем кому другому.

– Так, так, это сущая правда, – вторили тут же толкавшиеся женщины.

– Но я хочу, я требую, чтобы мне возвратили мое дитя! – кричала она. – Мансо! Слышишь ли? Требую. Бежим скорее! Ренэ проводит нас!

Но синдик носильщиков не отвечал и, как ошеломленный, озирался по сторонам. Казалось, рассудок и жизнь готовы его покинуть.

– Жак! Что с тобою! – закричала жена.

– Мое дитя! Моя крошка! Пропала? Ее украли! Украли! Караул! Караул! – кричал он, не трогаясь с места.

– Слушай, Жак, клянусь тебе, я не останусь спокойной, пока не отыщу ее. Ангелочек мой! Крошечка моя! Но где же Маргарита?

– Она побежала искать Марию, – сказал Ренэ.

– Где Маргарита? – спросил Мансо с помешательством. – Ага! Маргарита! Я знаю, где она…

– Говори же, где она? – спросила жена, не обращая внимания на страшный вид и бессвязные слова своего мужа.

– Она в помойной яме с другими несчастными девушками нашего доброго города Парижа.

– Он с ума сошел! – сказал кто-то в толпе.

– С ума сошел! Мой муж с ума сошел! – воскликнула Мансо, сверкающими глазами глядя на толпу, на лицах людей она видела подтверждение своей страшной мысли.

– Можно догадаться по его виду, что он помешался.

– Правда, правда! Вот как: муж с ума сошел, обе дочери пропали. Один Бог знает, где они… Господи! Господи! Этого горя слишком много для бедной женщины! Господи, умилосердись! Господи!

Она упала к ногам мужа, которого в это время товарищи посадили на ступеньку фонтана. Синдик с тупой улыбкой смотрел на жену.

В церкви Невинных отворились двери, и оттуда вышел человек в фиолетовой одежде прелата. Со спокойной улыбкой он остановился и поднял руку, чтобы благословить народ.

– Монсеньор коадъютор! – пронесся по толпе ропот с выражением сочувствия, которое Гонди умел возбуждать в народе при своем появлении.

Глубокое молчание воцарилось на площади: народ увидел, что их любимый коадъютор хочет говорить.

– Я услышал скорбную душу, призывающую пресвятое имя Господа! – сказал коадъютор, водя глазами по всей толпе с торжественным величием. В душе он был счастлив, что в эту минуту под ногами его гранитный пьедестал, способствовавший ему при его маленьком росте.

– А вот здесь бедная Мансо; у нее дочь пропала, а муж помешался, – сказала жалобным голосом сострадательная женщина и указала на печальную группу.

– Еще жертва несчастного времени! – произнес Гонди с соболезнованием. – Еще жертва! Но, возлюбленные дети священного стада, врученного моему попечительству, прижмите от меня надежду, что скоро наступит и для вас благоденствие!

Все с любопытством столпились перед крыльцом церкви. Слова мира с радостью принимаются и теми, кто наиболее жаждет войны.

– Ваши справедливые жалобы скоро будут услышаны, дети доброго города, на который устремлены глаза целого мира! Августейшая королева-правительница, мать нашего короля, мудрости и благочестию которой мы обязаны за столь прекрасные надежды, решилась положить конец вашим бедствиям и уступить наконец, моим сердечным молениям.

– Слушайте! Слушайте! – раздавалось со всех сторон.

– Ее величеству угодно даровать вам то, чего вы желаете, и господа члены парламента имеют дозволение представить свои предложения на ее всемилостивое благоусмотрение.

– Так долой Мазарини! Не надо его!

– Особы, которые заслужили народное нерасположение, будут в изгнании, истинные же друзья народа, ремесленники, торговцы, всегда жертвовавшие личными выгодами для пользы общественной, будут иметь наконец, свободный доступ к престолу, и советам их будут внимать.

– А правосудие будет ли у нас? – спросила Мансо, вдруг очутившаяся перед коадъютором.

– Для всех и каждого, всегда и повсюду! – отвечал коадъютор.

– Не изгнания мне надо, я этим не удовольствуюсь! – закричала она со свирепой энергией, окидывая сверкающими взорами толпу. – Мне нужна казнь злодеев и изменников. Смерть Мазарини!

– Довольно, дочь моя! – произнес Гонди с кротким упреком: казалось, его священный слух был возмущен жестокими словами.

– Довольно мы страдали под гнетом этого проклятого итальянца! Сам ад изрыгнул его из своей бездны для нашего несчастья! Я уверена, что это он сам или его люди украли у меня детей! Да, я давно уже стала замечать, что вокруг нас похаживают подозрительные люди; я опять видела Гондрена, который служит какой-то твари из мазариновских: все зло оттуда! Смерть тому, кто посылает бедствия на нашу голову! Так ли, эй вы, народ?