Письма маркизы - Браун Лили. Страница 26

Говорят, что вы также переменили и своих телохранителей? Маленький Шеврез, очевидно, уже выдохся? Я был бы даже доволен этим, если бы не получил сведений, что граф Гибер не без успеха добивается занять его место в вашем будуаре. Он в данный момент в большой моде, как придворный поэт, военный ученый и сокрушитель сердец. Но его репутация свободомыслящего и его дружба с м-ль Леспинас предопределяют его скорее как шпиона, а не как члена нашего круга.

У вас есть возможность выбирать между столькими людьми. Зачем же ваш выбор должен пасть именно на этого?

Мне рассказывали, что принц Монбельяр удалился в свой замок, угрюмый и недовольный, потому только, что одна очаровательная дама отказала ему в своей благосклонности. Он находится в родстве почти со всеми дворами Европы, поэтому представляет силу, достойную внимания. Кроме того, он красив, молод и изумительно добродетелен. Уж, конечно, он не стал бы принимать участия, как это сделал граф Шеврез, быть может, побуждаемый к тому отчаянием, вследствие вашей неверности — в знаменитом кавалерском празднике, который должен был состояться в отеле Гимар, под руководством графа Артуа и в обществе самых знаменитых куртизанок. Благодарение Богу, что архиепископ своевременно помешал этому, выразив протест. Прелестная историйка, во всяком случае! Сто самых знатных мужчин Франции собираются вместе. Для чего?.. Чтобы служить отечеству? Ничуть! Религии? Еще менее! Все эти божества нашего прошлого теперь уже устарели!

Дайте о себе поскорее весточку, дорогая маркиза. Правда, маркиз находится в настоящее время в Страсбурге, где он успешно работает над объединением местного дворянства против Тюрго, — настроение здесь в высшей степени раздраженное, но так как он вряд ли принадлежит к вашему интимному кругу, то от него я не надеюсь получить желаемые сведения.

Граф Гибер — Дельфине

Париж, 10 марта 1776 г.

Ваше желание, любезнейшая из всех маркиз, равносильно для меня приказанию, тем более, что я вполне его понимаю. Такая женщина, как вы, не встречая для этого благоприятных условий в придворной жизни, должна желать познакомиться с умственной жизнью Парижа там, где она проявляется всего ярче. М-11е Леспинас будет рада принять вас у себя. Вы увидите тяжело больную, но тем больше вас должна будет поразить ее умственная сила и ее всегда неизменная доброта. Если вы изберете для своего посещения завтрашний день, то, в числе других встретите там тулузского архиепископа, Ломени-де-Бриенна, личность которого представляет тем более огромный интерес, что в посвященных кругах на него смотрят как на преемника Тюрго.

К сожалению, я не имел сегодня в академии возможности осведомиться у вас, дорогая маркиза, какое впечатление произвело на вас принятие г. Буажлена в число бессмертных. Разве не становится все более и более похожей на фарс вся эта торжественность? Энциклопедист Д'Аламбер должен был восхвалять консервативного священника, а консервативный священник сделался преемником Вуазенона, типичного свободомыслящего аббата. Французская академия все более и более превращается из общества ученых в собор духовных лиц и принцев.

Разрешите же мне завтра, после визита к m-lle Леспинас, сопровождать вас во Французскую комедию? Я охотно буду смотреть пьесу моего соперника, если это может доставить мне возможность еще несколько лишних часов дышать одним воздухом с вами.

Иоганн фон Альтенау — Дельфине

Париж, 1 апреля 1776 г.

Глубокоуважаемая маркиза! Не могу не выразить словами, как я был изумлен и поражен. Никогда не мог я даже мечтать о том, что встречу в салоне нашей доброй Юлии такую избалованную светскую даму, как вы! Все, что мне рассказывали о вас, о вашем положении в Версале, о толпе ваших поклонников, которыми вы играете, как бильярдными шарами, вынуждало меня, правду сказать, бояться, что жизнь большого света окончательно заставила вас забыть о существовании другого мира, некогда оспаривавшего право на вашу душу. Когда вы вошли, маленькие двери казались слишком тесными для колыхающихся перьев вашей высокой куаффюры, — и к вам навстречу направилась m-lle Леспинас, худое изможденное существо в монашеском одеянии, протягивая вам свою бледную с синими жилками руку и ласково улыбаясь своими бескровными губами, то взоры всех испуганно посмотрели в вашу сторону, до такой степени чуждым казалось ваше появление в этом кругу! Вы это сами почувствовали и вы сидели в своем роскошном наряде рядом с согнувшейся Юлией, как единственная гостья в этом салоне и были молчаливой слушательницей. Вы с удивлением внимали, когда Бернарден де Сен-Пьер, самый молодой поэт из посетителей этого салона, прочел восторженную оду, посвященную вечному миру, а Д'Аламбер говорил о всеобщем братстве. Я увидел, как вспыхнул в ваших глазах огонек, столь напомнивший мне маленькую графиню Лаваль, когда шевалье Шастеллюкс прочел Вольтеровскую «Похвалу разуму», эту чудную вещь, благодаря которой патриарх заставляет забывать обо всем, что сделано им ложного. Будь на троне Франции такой принц, как Фридрих Прусский, то сбылись бы надежды великого мудреца на его правительство и были бы приняты во внимание его советы. Но существует только один Фридрих! Людовик XVI столярничает, охотится, а в промежутках рисует аллегории. Мария-Антуанетта играет на арфе. О, ты, счастливая Франция, где королям ничего другого не остается делать!

Вы с удивлением слушали единодушные похвалы писателю Ретиф де-ля-Бретон. Его произведение «Развращенный крестьянин» осуждено двором — строгая нравственность которого, ведь, вне сомнений! — как в высшей степени безнравственное сочинение. Я посылаю вам, как обещал, эту книгу. Судите сами! Ее буквально вырывают из рук книгопродавцов, но не столько потому, что хотят увидеть скрывающуюся за ее непристойностями Медузину голову истины, а потому, что самую истину считают непристойной. Не пугайтесь той грязи, которую раскрывает поэт. Пастушеские игры высшего общества, скрывающие грязь под цветами, в действительности, гораздо порочнее.

Руссо изображал добродетель и благоденствие грядущего мира. Его же проповедь — возвращение к природе — стала только предлогом для новой моды. Надо, чтобы пришли еще другие и поднесли безжалостное зеркало к искаженному ужасными пороками лицу общества, для того, чтобы оно, испугавшись, вспоминало о враче, — говорит m-lle Леспинас.

Неправда ли, здесь разговаривают иначе, чем в Версале, который еще более удален от современной умственной жизни, чем луна от земли, — или в Трианоне, где мечтают о близости к природе и семейственной жизни, прогуливаясь между хлевами с мраморными яслями и сидя в хижинах, уставленных мебелью, обитой штофом!

Только когда вы ушли, вы снова стали маркизой Монжуа: до такой степени вы казались мне прежней очаровательной графиней Лаваль, пока вы были в этом салоне. Граф Гибер, ни на минуту не спускавший с вас своего взора, алчущего красоты, последовал за вами. Вы не видели, как густо покраснело бледное лицо Юлии и в ее глазах появился лихорадочный блеск. Мы скоро распрощались с ней. Только один верный Д'Аламбер остался и видел слезы несчастной женщины. Гибер — ее последняя большая страсть, и хотя он ей всем обязан, — она ему проложила дорогу к покойному военному министру, она заинтересовала им графа Сен-Жермен до такой степени, что он сделал его своим адъютантом, она исправила его «Коннетабля Бурбонского», так что он мог быть поставлен на сцене — тем не менее, он пренебрегает бедняжкой и не оставляет ей даже ради утешения иллюзии своей любви!

Вы были так добры, что приглашали меня на свои приемные дни. Будьте так же добры и простите, что я уклоняюсь от этого приглашения! Я бы хотел опять найти Дельфину Лаваль; это желание никогда не исчезало у меня. Но среди многочисленных гостей маркизы Монжуа, где такой искатель приключений, как Бомарше, принадлежит к наиболее почетным, — я боюсь совершенно потерять вас.