Муж есть муж - Эбрар Фредерика. Страница 27

Без двадцати два. Я устрою маленький праздник: подарю себе маленькую праздничную трапезу… Без двадцати два. На меня нападают угрызения совести. Я позвоню Жану, чтобы он не беспокоился…

- Я бы хотела позвонить.

Гарсон поднимает руки к небу:

- Неполадки на линиях! Опять!

Хорошо, уж если на линиях неполадки, ничего с этим не сделаешь, нельзя, чтобы это портило аппетит… небольшой буйабес?

Я поднимаю бокал за здоровье моей краткой свободы. Моллюски падают в мою тарелку с жемчужным звуком. Воспользуемся нашими однодневными каникулами! Бог знает, что нас ждет сегодня вечером дома…

И вдруг мне становится так хорошо, что мне больно оттого, что их всех нет вокруг меня. …Как бы я хотела, чтобы мы были все вместе за большим веселым столом! Слышать, как они смеются. Видеть, как они поглощают непривычную еду. Бежать с ними к волне… Серафина права, я la Mamma, я больше ничего не умею, только высиживать мои яйца.

Я пью, чтобы забыть. Чтобы их забыть. Я смотрю вокруг. Но только чтобы рассказать им этот кусочек жизни, мне кажется, что я его у них украла.

Узница с сиреневыми глазами медленно болтает маленькой ложечкой в своем кофе. У нее грустный вид. А ведь она должна иметь бешеный успех. Как бы я хотела быть такой же фатальной! Дедушка, увидев ее, сказал бы:

- Что вы хотите, у нее внешность романтической героини! Это не ее вина. Из-за таких женщин разыгрываются драмы…

Как бы подтверждая слова моего деда, мужчина, сидевший ко мне спиной, поднимается и направляется к столику «героини». Он наклоняется и, похоже, предлагает ей прогулку или развлечение, потому что она улыбается и отклоняет приглашение очаровательным движением головы. Мужчина недоволен. Он выпрямляется и уходит весь из себя уязвленный. Куртка яхтсмена, клубный галстук. Это тип-соблазнитель. Мне с моего места не видно, но я уверена, что у него белые замшевые ботинки. Он пухлый, розовый и удовлетворенный, несмотря на полученный от ворот поворот. Взгляд самца еле пробегает по мне, но автоматически пускает стрелу.

Я плаваю в своем буйябесе, слушая, смотря, вдыхая… Мне пришлось снова надеть солнечные очки. Люди не прекращают проходить перед террасой. Они крутятся в своих каникулах, как белка в колесе.

Многочисленная семья встает в грохоте стульев. Отец подавлен и сутул. Кричит старшая дочь, на грани слез и половой зрелости. Мать, бледная, изнуренная, растрепанная, награждает младшего подзатыльником. Мальчишка, мстя за себя, проходя показывает мне язык, тяжелый от шоколада. Мальчик мой, тебе повезло, что я не остаюсь - я бы скорчила тебе такую рожу, от которой ты не спал бы всю ночь!

Как я люблю их, этих людей, проходящих по моей жизни, пока я завтракаю у моря, и исчезающих навсегда! Эти две старые дамы так воспитанно доедают сент-оноре*( пирожное из слоеного теста с кремом), у них такой милый вид. Капелька синих чернил капнула с ручки этих учительниц на пенсии и окрасила их мягкие белые кудряшки. А вот тип-соблазнитель, стоит на горячем тротуаре и зажигает сигарету. Как я и предполагала, он носит ботинки из белой замши. Он ждет молодую женщину с фиалковыми глазами, она поднимается, покидает свой стол, но скрывается в тени отеля. Он с разочарованно бросает спичку.

Несколько монстров в шортах крутятся перед отелем, щедро предлагая взору окружающих свои варикозные ноги, превосходную накожную растительность и спины - облезлые и красные как зады обезьян.

В зале осталась лишь молодая пара, которая - руки под столом - давно думает, что вокруг никого нет, и девочка в очках. Она сидит на третьей ступеньке у входа и делает вид, что читает Тинтина * (комиксы), но она наблюдает, от нее ничего не укрывается.

Я уже смотрела в ее возрасте? Я когда-нибудь умела смотреть? Я вспоминаю, что бегала с опущенной головой. Какая жалость! Мир и его обитатели всегда так прекрасны, как сегодня? Я неторопливо тяну свой кофе. Потом придется заплатить и уйти. Я поеду по Камаргу… Постой-ка, я ведь просто должна заехать в Бразинвер. Я не уверена, что смогу найти дорогу. “Гранатовое дерево всегда покажет тебе путь”, - говорил дедушка. Семья принимала участие в охоте ближе к концу прошлого века. Не прошло и девяноста девяти лет. Будет чудесно увидеть берег и лес, куда пристала лодка Святых…

Замечательно, но все это мне не говорит, что я буду готовить на ужин сегодня вечером. Я-то насытилась, но они не ели моего буйябеса… Ну, хорошо, вот - рыбу! Я привезу прекрасную рыбину и литторинов (моллюски) из залива! Других моллюсков тоже, и все, что нужно, чтобы сделать хороший крепкий руй* (соус. Провансальский майонез, с чесноком и оливковым маслом - на базе красного перца, сопровождающий рыбный суп и буйабес). Решив это, я допиваю кофе, плачу и ухожу.

Но что случилось? Что со мной произошло? Я не вернулась!

Я сижу на кровати, покрытой ярким кретоном, через открытую дверь я вижу блестящую голубую ванную комнату. Я уже ходила туда и трогала маленькие кусочки мыла, любезно предоставленные дирекцией, пакетик пены для ванн…

Да что со мной такое?

Я, кажется, не спала одна в незнакомой комнате с рождения Поля…

Этим вечером я не буду спать ни с Жаном, ни с Игнасио.

Я покинула семейный очаг.

Мне должно быть стыдно. Я должна была, как минимум, попросить разрешения. Во всяком случае, предупредить.

Нет. Я уехала за покупками, встретила Данаид, спаслась бегством, сломалась, ангел поменял мне колесо, я сьела буйябес в переполненной гостинице, и она оказалась не так уж переполнена, раз я сейчас сижу на этой кровати, покрытой ярким кретоном.

Какая авантюра!

Я попросила счет, я собиралась встать, я сказала:

- Грустно уезжать…

- Так значит, надо остаться, - ответил гарсон, - девушкам полезен морской воздух!

Я засмеялась, потому что решила, что он шутит. Мне показалось, что Люсьен - гарсона звали Люсьен - очень старался рассмешить террасу. Но он не шутил.

- Мадам Пакэн! - закричал он, подталкивая меня к входу, - мадам Пакэн! Регистрация, пожалуйста!

Из-за занавески вышла изможденная молодая женщина, бледная под своим макияжем. Из тех, что никогда не потеют. Тонкая, безупречная, хорошо причесанная, наманикюренная. Персиковая блузка, абрикосовые брюки.

- Как она вам, в двенадцатый номер? - спросил ее Люсьен, указывая на меня.

Она просверлила меня глазами, детально рассмотрела меня, скорее беспокойная, чем нескромная.

- Мадам завтракала на террасе, - сказал Люсьен, - скромно держится, прекрасные манеры за столом…

- Люсьен!

Мадам Пакэн сконфужена. Она просит меня извинить Люсьена:

- Не слушайте его, он шутит! - говорит она.

- Да ничего подобного! - спорит оскорбленный Люсьен. - Я умею оценивать посетителей!

- Это именно то, чего вы не должны делать!

- Реакционерка!

Я тихонько кашляю.

Тут же мадам Пакэн снова становится коммерсанткой и спрашивает меня с улыбкой:

- На сколько времени вам понадобится номер?

Да о чем мы говорим?!

- Вы не ищите комнату?

- Но у вас же их нет!

- У нас их не было, - уточняет мадам Пакэн. - С полудня мы располагаем двенадцатым номером.

- А плакат “Мест нет”?

- Лишняя предосторожность никогда не помешает! Кстати, у вас нет детей?

- Нет, не со мной, - и она вздыхает свободно. Вот почему она пишет “мест нет”. Она хочет иметь возможность выбирать.

- Мы вынуждены быть очень осторожными, - говорит она, понижая голос. - “Они” вырвали в кабине телефон, “они” покрасили в сиреневый цвет собаку мадам Клержуа, “они” наполнили уксусом все початые бутылки вина! Не говоря о телевизоре, который “они” разбили в самом начале каникул… таким образом, вы понимаете, мы предпочитаем одиноких людей!

Я соглашаюсь, побежденная. Она приветливо продолжает:

- Конечно, я буду вынуждена повысить вам цену пансиона. Это нормально, это наша самая лучшая комната. Первый этаж, терасса смотрит на море, вентилляция, dressing-room , телефон, встроенное радио, большая ванная комната. Это будет… - и она стыдливо протягивает мне визитку гостиницы с цифрой.