Муж есть муж - Эбрар Фредерика. Страница 26
он ужасен! Вы спрашиваете, остановлюсь ли я?! Ты останавливаешься - и оказываешься в кювете, изнасилованная, разрубленная пополам, с полным гравия брюхом, а потом читаешь в газете, что это была драма непонятой нежности, и чудесные доверчивые люди бросаются покупать плюшевую зверюшку несчастному, неспособному привыкнуть к тюрьме.
Смотри-ка, вот другой голосующий. У него маленький чистый швейцарский флажок на сумке… он даже не поворачивается. Он прав. Я проезжаю мимо. Чао!
И останавливаюсь.
Полетело колесо.
Но голосующий ничего об этом не знает. Он подбегает:
- Большое спасибо, мадам, что вы остановились!
Невежливо я говорю ему, что не остановилась, а поломалась.
Я еще не договорила, а он уже на коленях в пыли, находит домкрат, запасное колесо, отвинчивает, демонтирует, крутит, разбирает, собирает. Я ему не мешаю. Пусть поработает, я загнана в угол. Теперь я не смогу оставить его на обочине дороги… в конце концов, у него нет бороды, его волосы разумной длинны, и до смены колеса он казался чистым.
Он тщательно убирает инструменты, срывает пучок зеленой травы, чтобы вытереть руки, отряхивается и, улыбаясь, поворачивается ко мне.
Я дурею.
Он так красив, что впору звать на помощь. Выйди он из рук Микеланджело, то не удался бы лучше, и если бы два больших розовых крыла бились у него за спиной, это никого бы не удивило.
- Починено, - сказало небесное создание, и швейцарский акцент сделал его более земным.
Он, наверное, идиот. Нельзя быть таким красивым да еще и умным, это было бы несправедливо. Зато у него вежливый вид. Даже невинный. Без сомнения, кретин.
Я благодарю его и, конечно, предлагаю сесть в машину. Когда мы закрываем передние двери, задние дружно распахиваются. Такой уж характер у Заячьей губы. Машина, которая делает то, что в голову взбредет.
- Разрешите, - говорит прекрасный Гельвет. (Гельвеция - латинское название северо-западной части современной Швейцарии)
В мгновение ока он закрывает двери, снова садится в машину, хлопает… двери не двигаются.
- Починено, - говорит он.
Он человек физического труда.
Я молча еду некоторое время, потом понимаю, что не спросила, куда он едет.
- Это не важно, - говорит он. - Вы высадите меня там, куда едете сами.
Там, куда еду я? Но я не знаю, куда еду! Я никуда не еду!
- Ним прекрасно подойдет, потому что потом я пойду в Гро-дю-Руа.
В Гро-дю-Руа? В Гро-дю-Руа, куда моя бабуля возила меня каждое лето! В Гро-дю-Руа! Какая чудесная идея!
- Вы направляетесь в Гро-дю-Руа?
- Да, мадам.
- Я тоже.
И это уже совсем не ложь, потому что я действительно туда еду.
- Видите, какое совпадение, - говорит он со своим акцентом.
Ну я же говорила, что он идиот!
Из вежливости я спрашиваю, швейцарец ли он. Он говорит, что да. Из Санкт-Галлен, округ Аппензель. Мы едем в молчании. О чем мне говорить с этим недоразвитым?!
Через некоторое время он прочищает горло:
- Я студент-филолог, - говорит он. - В основном семантика средних веков и поэзия Дворов Любви* ( Особое течение в поэзии, существовавшее на юге Франции, в Аквитании и Лангедоке на протяжении немногим более двухсот лет (XI-XIII вв) Поэты «дворов любви», трубадуры, воспевали романтическую куртуазную любовь, ее власть над мужчиной, подчинение и поклонение женщине) в сравнении с провансальской литературой от Ренессанса периода Мистраля* (провансальский поэт, 1830-1914) до наших дней. Я готовлю работу о д’Арбо* (Жозеф д’Арбо, провансальский писатель, 1874-1950), вот почему я иду в Камарг.
Мне стыдно…
Я тупо спрашиваю:
- Вы пришли из Санкт-Гален пешком?
- О нет, мадам, это слишком далеко! Только от Роны. Мне важно было понять, почему ее называют “Королева Рек”.
А! Хорошо сказано!
- Вы шли из Андуза, когда я вас подобрала?
- Из-за Клары!
- Клары?
- Клары д’Андуз! Трубадурши двенадцатого века. Я ходил поклониться ей.
Я хотела бы, чтобы Альбин и Поль сидели в глубине машины. Какой пример для них этот поучительный молодой человек! Какой урок!
Теперь молчала от почтения. Он, проезжая, узнавал все, что до этого видел только в книгах. Приближение д`Эгю-Морт* (четырехугольная средневековая крепость. Бывший морской порт. Людовик Святой отплывал оттуда в Египет и Тунис (1270)) его потрясло. Я замедлила ход и остановилась почти у стен, которые видели короля Людовика Святого. Он долго смотрел на башню Констанс своими голубыми, как прозрачный ледник, глазами и пробормотал:
- Бедные женщины…* (В 18 веке в башне Констанс была тюрьма, где находились в заточении протестантские женщины. Самая известная из них, Мари Дюран, провела в башне 38 лет)
Я спросила у него, католик он или протестант.
- Оба, мадам, - просто сказал он. - Брат моей матери епископ, а мой отец - лютеранин.
Бледный тростник канала слегка дрожал. Небо было чистое. Мы проехали горы морской соли и пески, где растет виноград. Мы приближались к Гро. На меня нахлынули воспоминания. Моя бабуля. Всегда в черном, вяжущая на пляже, под тенью зонта, избегающая солнца, игнорирующая море, не оголяющая рук, кроме как - да и то чуть-чуть! - в середине августа, она была просто счастлива видеть меня золотистой и соленой, как хлебный человечек.
Ангел покинул меня перед аренами (цирк, построенный во времена римлян). Он с благодарностью сдавил мне руку, представился и улетел.
Его звали Вертер. (Вертер - имя романтического героя, персонажа романа в письмах «Страдания юного Вертера», Гете)
Гро-дю-Руа…
Он все такой же.
Я знала, в каком месяце года, в каком году века мы находимся, и все же снова оказалась в Гро моего детства.
Я вновь вижу тебя, веселый канал, ощетинившийся барками, окаймленный террасами кафе, пестрыми фасадами, напоенный сахарным запахом ванильного мороженного, который смешивается с соленым ароматом волны. Крики темноволосых красавиц, торгующих моллюсками и улитками из залива, приветствуют мужчин, которые возвращаются с рыбалки, блестящие от чешуи, жесткобородые. …полуголая толпа, солнечные удары, маяки-близнецы, сторожа моря, вы единственная дверь, которую Франция открывает на восток, потому что вы уже восток. Кровь Сарацин, жестокая кровь насилия и абордажа, нежная кровь запретных наслаждений в тени зубцов и башен, кровь Ислама смешивается здесь с кровью христианства и порождает расу бронзовую, как крестовый поход.
Слишком много людей, слишком много шума. Каникуляры, завоеватели, первобытные охотники, варвары. Все отели обьявляют “МЕСТ НЕТ”. Люди толкаются, спешат, собираются на террасах, пахнущих чесноком и рыбой. Пронзительные мелодии текут в окна, как pastis* ( алк. напиток с запахом аниса, разбавляется водой) в стаканы…
Мне хорошо.
Я в Гро-дю-Руа.
Я снова села в машину - я бросила ее на минутку, чтобы пройтись по набережной. Я еду к морю и останавливаюсь на первом же свободном месте. Прямо перед отелем «Пляж». “МЕСТ НЕТ”, говорит табличка. Конечно. Но, может быть, мне захотят подать завтрак? Под оранжевым светом навесов люди на террасе, кажется, чем-то лакомятся.
Я вхожу.
- Конечно, мадам! - говорит мне быстрый гарсон, явно приезжий. - Месье поехал ставить машину?
- Нет, я одна.
А! Он остановился. Он не может посадить меня сюда - это столик на двоих. Но пусть это меня не беспокоит, есть замечательный столик в углу!
«Замечательный столик» на самом деле шатающийся стол на одной ножке под кустом бересклета.
- Вы увидите, вам будет хорошо! - обещает гарсон, буквально втискивая меня в бересклет, и блокирует ножку столика старыми счетами.
Влезть-то я влезла, но вынимать меня отсюда придется лебедкой.
На другом конце террасы другая одинокая узница составляет мне пару. Она смотрит на меня большими красивыми фиалковыми глазами, и мы застенчиво улыбаемся друг другу.
Как я хочу есть!