Путешествие в прошлую жизнь [СИ] - Лебедева Елена Юрьевна. Страница 44

Никита сам не свой от страха, молил Бога только, чтобы она выжила, как тогда в октябре 1918 года, мысленно миллион раз прося прощения у Елизаветы за все свои ошибки.

Несколько дней она вообще не приходила в себя, но смертельная опасность вроде бы миновала. Только через пять дней они тронулись в путь, то и дело проваливаясь в беспамятство, девушка сидела в седле впереди мужа. Это был еще один маленький подвиг Елизаветы, преодолеть несколько дней верхом в ее состоянии.

Наконец судьба оказалась благосклонной к несчастным, им удалось беспрепятственно доехать до южного берега Крыма. Гражданская война, вымотавшая все силы страны, погубившая столько жизней наконец-то кончилась тем самым форсированием озера Сиваш в ночь с седьмого на восьмое ноября к которому так спешил полк Богдана. Жалкие остатки белых были эвакуированы в Турецкий порт Галлиполи.

Елизавета и Никита пробыли в Ялте около недели. С этих местом их связывало столько событий. Они вновь переживали вслух и наедине с собой отъезд Елизаветы в 1919 г. и их эвакуацию в Галлиполи. Было еще одно дело, которое не оставляло Никиту, терзало его. Он считал это своим долгом, и как втайне думала Елизавета, именно из-за этого муж согласился на путешествие по России.

Никита Александрович Добровольский хотел похоронить своего убитого им же друга Сергея Павловича Куракина. Конечно, Никита понимал, что они не найдут останков, время и война уничтожили следы, но по крайней мере поставить крест на месте убийства друга, помолиться, это было в его силах.

Опираясь на свою память и купленную современную карту, супруги отправились в путь. Не без труда они узнали в бывшей деревне Сомовке небольшой городок. Ничего здесь уже не напоминало о событиях страшного дня кровавой драмы. И это было к лучшему, наши герои и так были слишком взволнованы.

Рельеф местности тоже изменился, но чутье военного, топографические навыки помогли Никите сориентироваться. Они нашли это место. Изрытое окопами второй мировой войны, заросшее молодыми деревьями, оно мало напоминало прошлое. Но, и Никита и Елизавета, не сговариваясь поняли, что все случилось именно здесь. Перед глазами вновь стояла страшная картина.

Чтобы не думать и не вспоминать, надо было занять себя делом. Супруги вернулись в город, купили в похоронном бюро большой деревянный крест. На попутной машине вернулись на бывшую поляну, а теперь опушку леса.

Уже к вечеру на небольшом холме земли возвышался крест с табличкой, заказанной еще в Париже. Надпись гласила: «Здесь покоится верный Отечеству, долгу и чести Сергей Павлович Куракин 1890–1920 гг.».

Елизавета поцеловала крест, опустившись на колени, долго молилась. По щеке мужчины скатилась слеза. На душе после стольких лет наконец-то было спокойно. Теперь он чувствовал, Серж простил его.

Более ничего не держало наших героев в России, стоя на том самом пирсе в Ялте они держались за руки, и вместе готовились отправиться в обратный путь, прощаясь с Отечеством теперь уже навсегда.

Скорбь

Среди пассажиров корабля, увозивших русских офицеров в Галлиполи, плыли и наши герои. Мальчишки юнкера, преодолевшие все тяготы вместе с Никитой, в том числе и оправившейся от ран Николай Васильев, и конечно, сам Никита с Елизаветой. Девушка едва могла вставать с постели от слабости после потери ребенка, но ее жизнь теперь была уже вне опасности. Гораздо страшнее была ее душевная отрешенность от всего, она буквально замкнулась в себе, отказываясь разговаривать, гулять на палубе, вообще делать что-либо.

Целыми днями она лежала в каюте, уставившись в одну точку на стене, плакала, и мочала, молчала и плакала. Абсолютная апатия ко всему, начинавшаяся в тот страшный день роковой развязки, овладела ей полностью. Никита не знал, что делать, как помочь, он нежно ухаживал за ней, кормил, пытался поговорить. Бессчетное количество раз просил прощения за все, она молчала, и тихие слезы опять катились по щекам.

Невыносимое для двоих это морское путешествие наконец-то закончилось. В Турецком порту было шумно, людно. Ото всюду слышалась русская речь. На счастье Никиты он знал ее французский адрес, девушка вряд ли была бы в состоянии вспомнить его сейчас.

Нужны были деньги. Молодому человеку с огромным трудом удалось попасть на корабль до Марселя. Он нанялся простым матросом на судно, за какую угодно работу, Елизавету разместили в крошечной каюте третьего класса с еще пятью женщинами. Правда она вряд ли заметила это, она вообще не видела и не слышала ничего вокруг.

Через несколько дней они были в Марселе. Оставалось только купить билеты на поезд до Парижа. Никите пришлось заложить в ломбарде обручальные кольца. Вырученных денег с трудом хватило на общий вагон, но молодого человека утешала одна мысль, уже завтра они будут дома. О том, что тетушка Елизаветы может быть в отъезде, Никита старался не думать. В конце концов есть имя Пьера Венсенна, он готов был пойти даже к нему, лишь бы устроить жену хотя бы на первое время.

На следующее утро они были на вокзале в Париже, Никита поймал такси, по рассказам девушки он знал до Версаля около часа езды. Она по-прежнему хранила ледяное молчание, нарушаемое изредка парой коротких фраз, — «Да, нет, оставь меня». Нервы Никиты были на приделе, он уже не знал, что может помочь, им овладевало отчаяние, чувство вины давило все тяжелее.

Слава Богу, улицу и дом он запомнил правильно, Эмилия Павловна оказалась дома, всплеснула руками, охнула, побледнела, но тут же засуетилась. Никите пришлось тактично прервать ее вздохи и охи и попросить заплатить таксисту, у него не было ни гроша.

Отпустив водителя, тетушка бросилась накрывать на стол, она плакала, обнимала девушку, снова плакала. Потом спохватилась, проводила Никиту в комнату, Елизавету ушла в ванную. Тетушка тихо заглянула к Никите.

— Так вот значит, Вы какой, Никита. Теперь я отчасти понимаю безрассудство племянницы, но идемте же, я вас накормлю, пусть девочка накупается власть, не будем ее ждать. По изможденному виду молодого человека и полному отстутсвию денег женщина догадалась, что дела совсем плохи.

— Ну, проходите, Никита, ешьте, не стесняйтесь.

— Да, благодарю Вас.

Только теперь, сидя за столом, Никита ощутил, насколько он голоден. Но на еду не набросился, а вот бокал вина осушил залпом.

— Господи, бедные вы мои…, - женщина смотрела на Никиту с таким состраданием, что он невольно смутился, — но главное живы, выбросились из этого кошмара, все теперь наладится, заживете новой жизнью.

Никита горько усмехнулся на это, — Боюсь, ничего не наладится, Эмилия Павловна. Столько всего случилось, но сейчас я и Елизавета далеки друг от друга как никогда, мы словно чужие, она не видит меня, не слышит, и я заслужил такое отношение.

— Ну, ну будет Вам, Никита, — А вот и голубка наша пришла, милая моя, какая же ты бледная, худющая, год назад, приехав из России ты выглядела куда как лучше, ну ничего, садись, ласточка моя, поешь.

Княжна молча села. Невозможно было не заметить, как дрожала в ее руке ложка с супом.

— Все, тетушка, не могу больше, благодарю Вас за радушный прием. Мне нужно отдохнуть, простите.

— Что с ней Никита?

— За все наше путешествие это первое связное предложение. Со мной она вообще не разговаривает. Простите, Эмилия Павловна позвольте мне принять душ, и я все Вам расскажу.

Минут через 30 Никита, переодевшись в чистые вещи покойного мужа, Эмили Павловны, начал рассказ. Тетушка почувствовала, что разговор будет долгим и трудным, достала бутылочку коньяку и принялась слушать. Они проговорили до самого вечера. Елизавета ни разу не вышла из своей комнаты. Никита рассказал все без утайки, в голове слегка туманилось от спиртного, но морально стало немного легче.

— Теперь Вы все знаете, что мне делать, Эмилия? — не смотря на возраст, тетушка просила называть ее только по имени, — да, я был не прав, я оскорбил ее, я убил друга, но я сходил с ума от ревности, поймите же меня! Я не знаю, что нашло на меня тогда, но этот выстрел казался мне в тот момент таким естественным. Теперь я никогда бы не смог, и я очень сожалею об этом убийстве, это навсегда останется на моей совести. Не смотря ни на что, даже на их отношения, я не должен был стрелять, — в голосе Никиты было столько боли, наконец он дал волю давно сдерживаемым чувствам.