Рожденная для славы - Холт Виктория. Страница 122

Увидев, что я немного смягчилась, Сесил-младший сказал:

— Я бы хотел показать вам это письмо, ваше величество.

Я протянула руку и стала читать.

«Как могу я влачить одинокое существование в темнице, когда она так далека от меня! Я хочу видеть ее ежеминутно — как она скачет верхом, подобно Александру, охотится, подобно Диане, ступает, подобно Венере, и ветерок нежно ласкает ее несравненный лик, колышет золотистые волосы. Она похожа на нимфу. Временами она удаляется в тень и сидит там, похожая на богиню, а на лютне она играет, как сам Орфей. Утратив ее, я лишился всего. Все осталось в прошлом — сладостные вздохи, мечты, желания, грустное томление. Неужто былые воспоминания не могут перевесить одну-единственную злополучную оплошность?»

Славное письмо. Рэли всегда блестяще владел пером и обожал цветистые фразы. Конечно, письмо он написал в расчете, что оно попадет в мои руки. Его дружок Сесил непременно постарается вызволить Рэли из Тауэра, чтобы вместе им было сподручнее бороться с возрастающим влиянием Эссекса. Уолтер Рэли был единственным хоть сколько-нибудь серьезным соперником графа в борьбе за сердечное расположение королевы. Все эти хитрости я видела насквозь, но тон письма мне понравился — вон как Рэли из кожи лезет, лишь бы вернуться ко двору.

Я молча вернула письмо Сесилу.

— Не угодно ли будет вашему величеству хотя бы подумать… — робко начал он.

— Хорошо, — прервала его я. — Ничего не обещаю, но подумать подумаю.

Я продержала Рэли в тюрьме еще два месяца и лишь потом выпустила на свободу, но ко двору вернуться так и не разрешила.

Через некоторое время Бесс Трогмортон стала его женой.

— Давно следовало, — сказала я.

Молодожены уехали в Шерборн, но я знала, что Рэли не терпится вернуться в Лондон. Что ж, когда-нибудь, возможно, ему это будет позволено.

Эссекс без конца донимал меня просьбами, чтобы я согласилась принять его мать. Я же сохраняла непреклонность. Ветрениц вроде Фрэнсис Уолсингэм или Бесс Трогмортон я еще могла простить, но ненавистную Леттис видеть не желала, слишком уж много с ней было связано мучительных воспоминаний. Мне говорили, что она все еще необычайно хороша собой, у нее молодой муж, за которого она вышла сразу же после смерти Роберта, и поговаривали, что роман с этим самым Кристофером Блантом начался у нее еще при жизни Лестера. Волчица она и есть волчица.

Но Эссексу-то она мать. Какая ирония судьбы! Оба мужчины, которых я любила, были связаны с проклятой Леттис теснейшими узами: одному она была женой, другому матерью. Второе я еще могла ей простить, первое же никогда. Негодная, при живом муже она завела себе любовника. Хуже того — поговаривали, что помогла Роберту побыстрее сойти в могилу.

И я должна принять эту женщину? Позволить вернуться ко двору? Никогда.

Она всячески изображала из себя вторую королеву, пыталась соперничать со мной — не только из-за мужчины, но даже по внешним признакам величия. О, какая наглость! Нет, твердо сказала я Эссексу, при моем дворе ей делать нечего.

Однако мальчишка был начисто лишен чувства меры. Он начинал дуться, надолго исчезал, прикидываясь больным. Эссекс использовал те же приемы, что в свое время Роберт. Да я и сама когда-то прибегала в опасные минуты к этому проверенному средству. Однако, как и с Робертом, я никогда не могла быть до конца уверена, что Эссекс лишь прикидывается больным. Я волновалась, расстраивалась — вдруг недуг и в самом деле опасен?

Однажды во время очередной болезни моего фаворита — надо сказать, лицо у него и вправду было очень бледным, — он сказал, что бесконечно переживает за свою несчастную мать, так страдающую от моей немилости.

Вид у мальчика был такой жалостный, что я, желая его утешить, сказала:

— Послезавтра я, как обычно, отправляюсь из своих покоев в аудиенц-залу. В Королевской галерее, конечно же, соберутся люди.

— О любимое величество! — просиял улыбкой Эссекс, и я ощутила укол ревности. — И вы поговорите с ней? Ах, это значило бы для меня так много!

— Что ж, я имею обыкновение заговаривать в галерее с теми, кто привлечет мое внимание.

Эссекс восторженно поцеловал мне руку.

Покинув его, я устроила себе нагоняй. Неужто я и в самом деле пообещала встретиться с Леттис Ноуллз! Но я же ненавижу эту особу. Стоит мне о ней подумать, и я сразу представляю ее в объятиях Роберта. Как же мне будет тяжело увидеть ее воочию!

Эссекс выудил у меня обещание против воли. Зачем я пошла ему навстречу? У бедняжки был такой несчастный вид, мне хотелось сделать ему приятное. Но я же, собственно, не давала твердых обещаний, всего лишь сказала, что пройду в аудиенц-залу обычным путем, через Королевскую галерею. По дороге мне кого-то представят, кто-то привлечет мое внимание — в общем, все как всегда. Я имею привычку остановиться, перекинуться парой слов с тем, с другим. Однако беседовать с матерью Эссекса я не обещала.

И вот неприятный день настал. Я сидела перед зеркалом, фрейлины готовили меня к выходу. Думала я только об одном: она здесь, совсем рядом. Наверняка разоделась в пух и прах. Леттис Ноуллз всегда умела одеваться самым выигрышным для себя образом и отлично смотрелась даже в простом наряде. Уверена, что она молодо выглядит. Ведь волчица моложе, чем я. Однако тоже сильно в возрасте.

С какой стати я должна с ней встречаться?

— В галерее много народу? — спросила я.

Одна из фрейлин ответила, что не больше и не меньше, чем обычно.

Я зевнула. Пора идти. Еще несколько минут, и я лицом к лицу столкнусь со злейшей врагиней.

Меня вынудили пойти на это. Кто дал Эссексу право помыкать мной? Слишком уж я к нему снисходительна, вот он и зазнался. Весь раздулся от чванства. Надо преподать ему урок.

— Пожалуй, не пойду сегодня в аудиенц-залу, — сказала я вслух. — Скажите, чтобы меня не ждали.

Фрейлины изрядно удивились, но приказание было немедленно выполнено.

Толпа, собравшаяся в Королевской галерее (где-то там была и Леттис Ноуллз) разбрелась.

Я громко расхохоталась. Теперь Эссекс и его мамаша будут знать, как помыкать королевой. Леттис должна уяснить, что я не желаю ее видеть.

Когда Эссекс узнал о случившемся, он сразу же примчался во дворец. Вид у него был бледный и изможденный, однако гнев оказался сильнее болезни.

— Вы мне обещали! — закричал Эссекс. — А сами… нарушили слово!

— Милорд Эссекс, — резко заметила я, — не забывайте, с кем вы разговариваете.

— С той, которой нет до меня ни малейшего дела! Иначе вы не стали бы отказывать мне в такой малости!

— Да вы просто неблагодарный негодяй! Вы осыпаны моими милостями с головы до ног!

— Я хочу этого… ради моей матери. Будьте к ней милосердны, позвольте ей являться ко двору. Я же просил вас, и вы обещали поговорить с ней!

— Я сказала, что буду, как обычно, проходить по галерее и, возможно, перемолвлюсь парой слов с теми, кто меня заинтересует. Именно так я всегда и поступаю. Однако по галерее я сегодня не прогуливаюсь.

— Потому что знали — она ждет вас там!

— Осторожней, Эссекс! Вы несносны. Оставьте меня.

Он ринулся к выходу, выкрикивая на ходу, что не желает находиться там, где ему не рады, что для мерзавца Рэли я ничего не жалею, а ему, Эссексу, отказываю в сущей безделице.

Я не стала на него сердиться. У бедняги лихорадка, он перевозбудился, пусть полежит в постели, придет в себя. Как же он безрассуден, как горяч, вечно сначала говорит, а потом уж думает.

Мне донесли, что Эссекс разболелся еще пуще. Я почувствовала, что меня терзает совесть. Отправилась к нему, убедилась, что болезнь — не выдумка, на сей раз мальчик не прикидывался. Я ужасно перепугалась, что лишусь его, как лишилась Уолсингэма, Хаттона и моего дорогого Роберта.

Поддавшись порыву, пообещала, что так и быть, приму его мать — с глазу на глаз, без свидетелей.

Мое обещание подействовало на больного поистине чудодейственным образом. Он принялся осыпать мои руки страстными поцелуями, говорил, что я добрейшая и прекраснейшая госпожа на всем белом свете, что он любит меня так, как никого никогда не любил. Ради меня готов пожертвовать жизнью — хоть сейчас, сию же минуту. Это доставило бы ему величайшее наслаждение.