Я буду любить тебя... - Джонстон Мэри. Страница 35

Тут я повернулся и вышел вон. Я не мог навязать поединок пьяному.

Пройдя десять ярдов, я неожиданно обнаружил рядом с собой Нантокуаса. Как он ко мне приблизился: я не видел и не слышал.

— Я ходил в лес, на охоту, — он говорил по-английски медленно и мелодично, так научил его Ролф. — Я знал, где живет пума; нынче я устроил у логова западню и поймал ее. Сейчас она в доме моего брата, в клетке. Когда я ее приручу, я подарю ее прекрасной леди.

Ответа он не ждал, и я ничего не ответил. Бывают минуты, когда общество индейца — лучшее общество на свете.

Прежде чем выйти на рыночную площадь, нам надо было пересечь узкий проулок, спускающийся к реке. Ночь была очень темная, хотя в разрывах между мчащимися по небу облаками все еще блестели звезды. Мы с Нантокуасом быстро шли вперед, мои каблуки гулко и резко стучали по мерзлой земле, он же двигался беззвучно, как тень. Переходя проулок, он вдруг протянул руку и вытащил из тьмы тщедушного человечка в черном.

В центре площади была поставлена огромная жаровня; сложенные в ней смолистые дрова ярко горели. Ночная стража должна была поддерживать этот огонь от наступления темноты до рассвета. Когда мы подошли к жаровне, в нее только что подбросили сухих сосновых поленьев, и красное пламя полыхало вовсю. Нантокуас, крепко сжимая запястья пленника своей железной рукой, тащил его в освещенный круг.

— А! Ученый доктор, кажется, опять ищет целебные травы? — осведомился я.

Он что-то затараторил, гримасничая и тщетно пытаясь освободить руки.

— Выпусти его, — сказал я индейцу, — но не позволяй ему подойти к тебе слишком близко. Итак, почтенный доктор, позвольте узнать, отчего в эту ненастную ночь, когда в гостинице пылает камин и рекой течет вино, вы надумали прятаться здесь, в холоде и мраке?

Он глядел на меня подернутыми дымкой глазами и улыбался блеклой улыбкой, в которой таилось больше угрозы, чем в оскале пумы.

— Я действительно поджидал вас, благородный сэр, — проговорил он тонким, убаюкивающим голосом, — однако делал это для вашего же блага. Я хотел остеречь вас, сэр.

Он стоял, подобострастно согнувшись и держа шляпу в руке.

— Да, остеречь, — продолжал он молоть свой вздор. — Может быть, кое-кто нанес мне обиду, и я стал его врагом. Может быть, я оставил службу у этого человека и теперь желаю ему отомстить. Я могу открыть вам один секрет, сэр. — Он понизил голос и огляделся вокруг, как будто опасаясь быть подслушанным. — Позвольте кое-что шепнуть вам на ухо, сэр.

Я отшатнулся.

— Ни с места! — крикнул я. — Не то будешь собирать целебные травы в аду!

— В аду? — отозвался он. — Такого места нет. Я не стану говорить о своем секрете вслух.

— Никколо-отравитель! Никколо-Черная смерть! Я еще приду за твоей душой, которую ты мне продал! Ад есть!

Этот громовой голос раздался из-под самых наших ног. Издав нечто среднее между стоном и визгом, итальянец отскочил назад и налетел спиной на раскаленную жаровню. Обжегшись, он испустил истошный вопль и, судорожно взмахнув руками, со всех ног кинулся прочь, в темноту. Дробный стук его шагов был ясно слышен, пока он не скрылся в гостинице, унеся с собой свои страхи и нечистую совесть.

— Стало быть, священники умеют изображать не только призраков, но и самого черта? — спросил я, когда Спэрроу, стоявший по другую сторону костра, подошел к нам. — Я мог бы поклясться, что этот голос исходит из недр земли. Какой удивительный дар!

— Обыкновенный трюк, — возразил он с громоподобным смехом. — Это умение не раз мне помогало. Здесь, в Виргинии, этого не знают, но до того, как услышать глас Божий, призвавший меня спасать бедные неразумные души, я был актером. Помню, однажды я играл призрак отца Гамлета в пьесе Уильяма Шекспира, и тогда, уж будьте уверены, мой голос шел из самых глубин подвала! Я нагнал такого страху на актеров и зрителей, что они решили, что имеют дело с колдовством, а у Бербеджа [96] в самом деле затряслись коленки! Однако сейчас я хочу сказать о другом. Бросив тот камень, я потихоньку приблизился к дому губернатора и заглянул в окно. Губернатор уже получил письма Компании, и теперь он и все члены Совета, за исключением этого греховодника Пори, сидят и барабанят пальцами по столу.

— А Ролф тоже там? — спросил я.

— Да. Когда я подошел, он как раз говорил, думаю, защищал вас, хотя слов я не слышал. Все слушали и отрицательно качали головами.

— Утром мы узнаем их решение, — сказал я. — А сейчас честным людям лучше всего быть дома, в постелях, тем более что погода все больше портится. Доброй ночи тебе, Нантокуас. Когда ты закончишь укрощение своей пумы?

— Сейчас конец осени, — ответил индеец. — Когда настанет месяц цветения, пума будет покорно лежать у ног прекрасной леди.

— Месяц цветения! — воскликнул я. — До месяца цветения еще далеко. До тех пор мне самому надо укротить немало пум. Знаете, мастер Спэрроу, в такую шальную ночь в голову лезут всякие шальные мысли. Послушаешь, как свистит ветер и шумит река, поглядишь на эти летящие по небу тучи, и невольно подумаешь: а доживем ли мы до месяца цветения?

Тут я замолчал и мысленно посмеялся над своей слабостью, потом сказал:

— Вообще-то солдату нечасто приходят мысли о смерти. Идите спать, ваше преподобие. Еще раз доброй ночи, Нантокуас, и желаю тебе благополучно укротить твою пуму!

Я долго ходил взад и вперед по просторной гостиной пастора, временами останавливаясь у окна и глядя на сгущающиеся тучи и клонящиеся под ветром деревья. Иногда я разговаривал с женой — она сидела, сложив руки на коленях и откинув голову на спинку стула, который я поставил для нее перед камином. Лицо ее было бледно и недвижно, большие темные глаза широко раскрыты. Мы ждали, сами не зная чего, просто свет в доме губернатора все не гас, а покуда он горел, мы не могли лечь спать.

Время шло. В трубе завыл ветер, и я подбросил в топку дров. Теперь уже весь город был объят тьмою, только вдалеке, в доме губернатора, точно злая звезда, блестел негаснущий свет.

Ветер дул порывами, и во время затишья в комнате становилось так тихо, что звук моих шагов, стук уголька, выпавшего из камина, шелест сухих вьюнков за окном поражали слух, словно удары грома.

Внезапно жена моя настороженно подалась вперед.

— За дверью кто-то стоит, — сказала она.

Кто-то навалился снаружи на дверь, щеколда приподнялась. Войдя в дом, я закрыл дверь на засовы.

— Кто там? — спросил я, подойдя к ней ближе.

— Это я, Дикон, сэр, — послышался приглушенный голос. — Ради вашей жены впустите меня и позвольте с вами поговорить.

Я открыл дверь, и он переступил порог. Я не видел его с той самой ночи, когда он попытался меня убить, но слышал, что он живет во владениях капитана Джона Мартина, известного своим буйным нравом и всегдашней готовностью давать приют преступникам и несостоятельным должникам.

— Какое у тебя ко мне дело, любезный? — холодно осведомился я.

Он стоял потупившись и мял в руках свою шапку. Входя, он бросил короткий взгляд на мистрис Перси, но не на меня, а когда заговорил, в его голосе зазвучала прежняя бравада.

— Я у вас больше не служу, — сказал он и с вызовом вскинул голову, — но надеюсь, один христианин вправе предупредить другого. Здесь вот-вот будет начальник городской стражи с дюжиной своих людей.

— Откуда ты это знаешь?

— Я стоял в тени губернаторского дома, когда пастор попытался подслушать, о чем у них речь, да не сумел. Когда он ушел, я подтянулся, залез на карниз и ножом просверлил в ставне дырку, через которую все было слышно. Губернатор и члены Совета сидели за столом, на котором лежали письма Компании. Я слышал, как их зачитывали. Прошение сэра Джорджа Ирдли об отставке с поста губернатора Виргинии удовлетворено, но он должен оставаться в этой должности до прибытия нового губернатора, сэра Фрэнсиса Уайетта.

Компания сейчас в опале. Сэра Эдвина Сэндза король отправил в Тауэр, а могущество милорда Уорика растет с каждым днем. Король готов в любой момент уничтожить Компанию, и ее начальники не могут позволить себе противиться его воле. Поэтому губернатору велено не позднее шести часов по прочтении письма взять вас под стражу и держать в строгом заключении вплоть до отплытия «Санта-Тересы», а потом вас надлежит отослать на ней в Англию, заковав в цепи. Вашу жену также приказано отослать в Англию, но она поедет с почетом, и к ней должны быть приставлены женщины для услуг. По прибытии в Лондон вы будете отправлены в Тауэр, а леди — в Уайтхолл. Суд Высокой комиссии займется вашим делом немедля. Граф Саутгемптон пишет, что, исполняя настоятельную просьбу сэра Джорджа Ирдли, он сделает для вас все возможное, однако, если вы будете упорствовать, вас уже ничто не спасет.