Триумф Клементины - Локк Уильям. Страница 45

Клементина далеко не обладала совершенством и не искала его в мире. Как художник она требовала света и теней.

— Я вам не напишу портрета ангела, — говорила она, — за пятьдесят тысяч фунтов. Если же он придет ко мне пить чай, я прежде всего собью ему его крылья.

Оказывалось, что в Лене Фонтэн нельзя было отрицать присутствия света и теней. Но существует возмущающий и оскорбляющий художника фальшивый ракурс. Лена Фонтэн возмущала и оскорбляла чутье Клементины.

Клементина оглянулась на свое сердце. В нем было занято мало комнат, но в занятых жилец оставался навсегда. И теперь получилось такое ужасное положение. Она впустила его в самую лучшую комнату для гостей, а он вместо того, чтобы наслаждаться своим преимуществом, почти весь высунулся из окна, прислушиваясь к словам какой-то негодяйки. Разве мог кто-нибудь осудить ее, если она чувствовала непреоборимое желание тянуть его за фалды обратно.

Но так как никакого подходящего предлога не оказалось, она принуждена была на следующий день отправиться на Северный вокзал, чтобы продолжить свой путь в Лондон.

Квистус явился на вокзал с полными руками пакетов. Благодаря им он даже не мог снять шляпу и только улыбался, по уверению Томми, как рождественский дед.

Тут был большой букет орхидей для Клементины (удивительно необходимый для поездки из Парижа в Лондон), огромная бонбоньерка конфет для Этты; шерстяной баран, открывающий рот и поющий арию о драгоценностях из Фауста, для Шейлы и золотые часы для Томми.

Поющий баран доставил много удовольствия, как Шейле, так и станционным служащим. Целая толпа собралась посмотреть на имевшего вид ученого англичанина, показывающего барана открывшей ротик, похожей на цветок, девчурке. Даже носильщики забыли свои «Attention!» [25]и останавливались с багажом перед невиданным зрелищем. Квистус только тогда заметил собравшихся зрителей, когда баран пропел свою последнюю ноту.

— Боже милостивый! — воскликнул он.

— Сделайте еще раз, — заставив улыбнуться окружающих, попросила своим звонким контральто Шейла.

— Ни за что на свете, моя дорогая. Томми, возьмите скорей от меня эту чертовщину. Дорогая, — продолжал он, беря Шейлу на руки, — я слишком хорошо знаю Томми, чтобы не предсказать, что следующие семь часов он будет не переставая заводить эту штуку.

Она успокоилась, рассматривая оставленное для них купе. За ними следовали Томми с бараном, Клементина и Этта.

— Этот младенец — настоящее чудо, — заявил Томми, — она завоюет чье угодно сердце.

Клементина, к которой он обратился с этим заявлением, пройдя молча несколько шагов, возразила:

— Я надеру вам уши, Томми, если еще раз услышу что-нибудь подобное.

Он был ошеломлен. Он отдал должную дань восхищения горячо любимому ею ребенку. Чего она еще хотела? Она прошла вперед, предоставив ему решать этот вопрос с Эттой, согласившейся, что Клементина последние два дня была в очень повышенном настроении духа. Как они не могли догадаться, что причина влажных глаз Клементины не имела ничего общего с увлечением Шейлы поющим бараном и ее желанием, чтобы ее нес Квистус? Они не могли даже представить себе действительную причину, одно предположение которой заставило бы их разразиться неудержимым хохотом. И как мог Томми догадаться, что эта фраза заставила ее переселить его из сказочной страны на землю? Что мог об этом знать Томми? Что знаем мы, мужчины, вообще о женщинах? Часто, воображая, что мы ходим по твердой земле, мы и не подозреваем, что на самом деле гуляем по краю пропасти. Мы ничего не знаем об их переживаниях и тайнах… Кто может разгадать Джиоконду? Во всяком случае, Леонардо да Винчи будет последним из них. Мы всегда знаем, как поступить в данном случае мужчине, но никогда нельзя предугадать то же самое со стороны женщины. Поэтому мы должны простить Томми, что его ошеломило заявление Клементины. Он решил искать защиты у Этты, возможно, попав из Сциллы в Харибду… Но пока что Харибда сидела и улыбалась, как самое невинное существо на свете.

Клементина и Квистус прогуливались по платформе, оставив всех своих троих детей в купе.

— Я надеюсь, что вы скоро вернетесь в Лондон? — заметила Клементина.

— Я думаю, — согласился Квистус. — После розыгрыша Гран-при Париж быстро опустеет.

— Попугай, — негодуя на утешительницу, подумала она, но ласково осведомилась: — Не все ли вам равно, пуст Париж или нет?

Он добродушно улыбнулся.

— Искренне говоря, абсолютно безразлично… Да… Мне нужно ехать домой.

— Конечно, вам придется приводить в порядок дела Хаммерслэя, но я надеюсь, что вы займете еще чем-нибудь свой ум.

— Я хочу приняться за систематический труд, — ответил он.

— Какого рода?

— Я думаю развить, — начал он каким-то оправдывающим тоном, — свою маленькую книгу «Домашнее искусство в эпоху неолита», в обширный научный трактат. Я годами собирал для этого материал и горю нетерпением начать.

— Начинайте завтра же, — посоветовала Клементина, — и когда вы почувствуете себя одиноким, приходите почитать его мне и Шейле.

Таким образом произошел неожиданный, непредвиденный союз между Клементиной и доисторическим человеком. Челюсти мертвецов бывают иногда хоть для чего-нибудь полезны.

— Все в вагон, — крикнул кондуктор.

— До свидания, дорогая Клементина, — сказал Квистус, — у нас была на этот раз памятная встреча.

— Да, это верно. Вы провожаете сейчас троих очень счастливых людей.

— Почему не четверых?

Но она криво усмехнулась и сказала:

— До свидания. Бог благословит вас и сохранит от зла, — добавила она, влезая в вагон.

Поезд тронулся под звуки арии о драгоценностях из Фауста, и Шейла посылала ему воздушные поцелуи. Он отвечал ей, пока ее бледное маленькое личико не исчезло. Затем он вернулся мыслями к Клементине.

— Самая лучшая, но и самая загадочная женщина в мире, — решил он.

Это являлось очень странным замечанием для человека, привыкшего к научной точности.

Не имея никакого понятия о загадочности, он отправился к оскорбленной им женщине, которая пригласила его завтракать вместе. Она радостно приветствовала его. Эта рыбная торговка, как она назвала в интимной беседе с леди Луизой Клементину, начала действовать ей на нервы. Даже теперь, когда она уехала, Квистус все еще оставался под ее влиянием. Ребенок был связующим звеном, и ей нужно было пустить в ход все свое обаяние, чтобы разорвать эти цепи.

После завтрака она имела серьезный разговор с Хьюкаби. Завтракавшая публика рассеялась группами по залам ресторана в Булонском лесу, и они оказались предоставленными друг другу. Их разговор в день отъезда Квистуса в Марсель имел большое влияние на их обоюдные отношения. Во время отсутствия Квистуса они стали друзьями и обменивались откровенностями. Хьюкаби убедил ее в своем намерении исправиться. Он рассказал ей свою жизнь. Он никогда не отказывался от работы, но она как-то странно бежала от алкоголика; он был учителем, журналистом, компилятором в Британском музее; он бросался всюду; он не имел предрассудков в финансовом отношении. Его знал голод. Лена Фонтэн содрогалась при мысли об ужасах, через которые он прошел. Теперь он добивался только чистоты душевной, телесной и окружающей среды. Она поняла. Она всегда имела материальную чистоту; но так же, как и он, должна была стремиться к чистоте своей жизни. Для него, для мужчины с природным стремлением к честному труду, это не представляло труда. Но какие горизонты могли открыться для нее, усталой женщины с разбитой душой? Она в свою очередь передала ему инциденты своей жизни, от которых он содрогнулся.

— Забудьте их, забудьте их… — посоветовал он.

Она горько улыбнулась.

— Что может быть хорошего для хищной птицы, решившей принять вид голубя?

— Она может, пока еще не поздно, выйти замуж, — возразил он.

— Выйти замуж! За кого? — Она не посмела доверить ему свои тайные надежды. Она не передала ему бывший у нее с Квистусом многознаменательный разговор. Но она была рада приезду Квистуса гораздо больше, чем предполагал Хьюкаби. И она была бесконечно счастлива, что может встретиться теперь с ним при нормальных условиях. Они прошли в сад, где нашли маленькую скамейку под деревьями.