Бог LTD. часть 1 - Колядина Елена Владимировна. Страница 18

— Саш, погоди, я занята! — вывесившись на секунду в окно, проорала Вика, — Сволочи эти Юлю забирают! Расстрелять могут!

Юля вышла из уборной. Вика испуганно посмотрела на нее.

— Юль, ты держись! Не поддавайся сволочам этим!

И она зашмыгала носом.

— Вика, да ты иди, с мужем поговори. Не переживай, тебе переживать нельзя! Пока!

Оставшиеся четыре дня «отдыха» Юля пластом пролежала в номере. Каждое утро она выгоняла Димку на пляж. Он противился, но не очень активно, и, поперепиравшись с Юлей — «да на хрен мне это их море!», все-таки неизменно с облегчением натягивал шорты и уходил.

Юля не вставала, чтобы помыться. И равнодушно констатировала, что пара дней без умывания непереносима, но через трое-четверо суток без воды и зубной пасты перестаешь ощущать себя грязной. Вроде так и надо. Или наоборот, не надо. Ничего не надо.

Казавшимся теперь бесконечно далеким весенним днем, когда так отвраительно запахла любимая жареная рыба, Юля перешла ту невидимую границу, что отделяет родителей от неродителей. Эта грань, как воздух, не имеет ни вкуса, ни цвета, ни запаха, и о ее существовании узнаешь лишь после того, как внутри живота впервые нежно проплывут водяные пузырьки и мягко, как рыбка, шевельнется малыш. То, что вчера еще казалось важным, теряет смысл, и наоборот, тысячи вещей и субстанций, о существовании которых и не подозревал, поглащают мысли и тело. Ее малыша унесли на холодном железном лотке. И теперь она не могла жить в измерении рдителей, но и за грань, где весело и беззаботно обитала прежняя бездетная Юлия, тоже немогла уже вернуться. Она была м е ж д у. Быть м е ж д у невозможно. Это все равно, что быть сухим и мокрым одновременно. Или поклоняться двум богам. Или находиться среди живых и мертвых сразу.

… «Скорая» подъехала прямо к трапу самолета.

— Дим, ты из-за меня не переживай. Пусть к тебе Света придет, пусть живет.

— Какая Света? Замолчи!

— С работы с твоей, офис-менеджер…

Димка сидел в машине на корточках и гладил Юлины пальцы, стараясь не глядеть в иглу и бесцветную жилку, отходившую от Юлиной руки к подвешенному под потолком флакону, размерами никак не меньше кастрюли.

— Юля, родишь мне девочку? Дочку?

— Дима, ты только наше постельное белье сними, ладно? Не хочу, чтоб о н а на нашем белье…

— Еще слово такое скажешь, я тебя убью, Юлька! Не посмотрю, что болеешь и убью, ей-Богу!

— Дима, найди книжечку записную лиловую и разорви ее. Я не хочу, чтоб о н а ее читала… Ладно?…

— Чего ты мелешь? Прекрати! Ты поправишься! Потому что я без тебя не смогу!..

Из-за разницы во времени вновь был закат. Багровый и пыльный. «Можно ли попасть во вчерашний день?» Дима вспомнил, как получил двойку за школьнуб проверочную работу по географии. «Нельзя», — написал он. «Ребята, кто ответит правильно?», — спросила учительница. И ребята наперебой принялись кричать о часовых поясах и вращении Земли, по детски радуясь ошибке Зенцова.

Дима вспомнил об этом, вылезая из «Скорой». И горько усмехнулся. Учительница была не права. Невозможно вернуть вчерашний день. День, когда Юлька ела из миски творог со сметаной, а на его мизинце красовался крошечный розовый носочек неродившейся дочки. Глава шестая.

Глава пятая

У КОШКИ СЕМЬ ЖИЗНЕЙ

За ночь небо затянуло серыми застиранными облаками. Словно полоумная старуха вывесила, помулив в лохани, свое такое же безумное от ветхости заговаривающееся тряпье. Сквозь дыру в подоле колышущейся на унылом несвежем ветру старухиной юбки, мутилось солнце — желтушное, слоящееся и рыхлое, как старухин ноготь.

Мартышка лежала, тяжело дыша боками, в кухне на полу под столом, завешенным до щиколок льяной скатертью — на него кухарка составляла перемытые тарелки и супницы. Скатерть закрывала Мартышку — кухарка любила пошпынять кошку, впадая в особенную активность, заслышав голос приближающейся к кухне барыни. Тогда она принималась нарочито громко возмущаться кошкиным присутствием и до сих пор нераскрытой кражей пирога с ливером с месяц назад. Впрочем, приняв под вечер стопочку наливки, кухарка брала Мартышку на колени и чесала ей за ушками под бесконечно повторяемое и невесть что означающее «Ишь ты!.. Ишь ты!..».

В кухне было душно, но упоительно пахло с ночи кипевшем в котле говяжьим рубцом — кухарка задумала угостить им Гурьянова…

Мимо прошел барин, походя заглянул в кухню и, изломав бровь и вывернув нижнюю губу, с отвращением спросил:

— Матрена, что за отраву затеяла? Вонь развела?

Кухарка выхватила заткнутую за юбку тряпку и принялась кадить ею в воздухе, как бы разгоняя смутивший хозяина аромат.

Александр Сергеевич, впрочем, поинтересовался гастрономической затеей Матрены походя, и, не дожидаясь доклада, пошел к дверям на улицу.

Мартышка, которой всегда с трудом давалось расщеление входной двери, шмыгнула, пользуясь оказией, следом, и проскочила у хозяина между ног.

Из дверей же каретника показался Гурьянов. Завидев хозяина, он развернулся было, чтоб вновь скрыться в его спасительной глубине, но уж был замечен Александром Сергеевичем.

— Гурьянов! Поди-ка сюда!

Никифор, наклонив и изогнув голову вбок, как слушатель, уставший от речей собеседника, без охоты подошел поближе.

— А, монстр! Ты чего, подлец, вчера в дровеннике делал? — сходу закипая потребовал барин.

По его тону Гурьянов смекнул, что алиби не сыщет.

— Дык!.. — начал он, глубоко сопя.

— Ты ебись, да меру знай!

— Какая ж в этом деле мера, барин? — встрепенулся Гурьянов. — Где ретивое разыграло, там, значит, и… Изладишь, значит, — подняв голову к мутному небу и обведя взглядом, как если бы над головой хозяина висела радуга, недоуменно разъяснил Никифор.

Барин смягчился. И, оглядев как впервые Никифора, очевидно оценивая его сексуальные задатки, предрек:

— Мужик-то Матренин ребра тебе еще не наломал?

— На отходе он. В Псковской губернии что-ли избу летнюю тамошнему барину рубит.

Хлопнула весело входная дверь, и на двор выбежал с радостной предвкушающей мордашкой Саша. Завидев папеньку с Гурьяновым, он обрадованно побежал к ним.

— Ты куда так рано, сынок?

— Маменька нас в цирк везет! Там собачки ученые и свинья говорящая! Только маменька с Машкой, я уж наперед знаю, красоваться будут часа два, духами прыскаться, так я без них выбежал.

— А, цирк! Верно-верно, а я и запамятовал. Свинья, значит, говорящая? — глянув в рожу Гурьянову, со значением произнес барин.

— Папенька, так пусть Никифор теперича скажет, что за похотник такой в дровеннике был? — неожиданно вспомнил давешнюю загадку Саша.

Сделав зверские глаза, Александр Сергеевич порекомендовал вежливо:

— Давай, Казанова, разъясняй.

— Дык, это, барич Ляксандр Ляксандрыч, кочедычок этакий. Пахать как примешься, так похотник наточить надо, — с перепугу понес околесицу Гурьянов.

— А-а, понятно, — сразу потеряв интерес к таинственной вещице, протянул Саша. И вприскочку побежал к подворотне.

— На тебе, монстр, копейку, — отблагодарил Александр Сергеевич находчивость Гурьянова. — Ретивое, говоришь?… Он хмыкнул и ухмыльнулся, явно что-то припомнив.

— Благодарствуйте, барин!

Александр Сергеевич развернулся и вышел из подворотни на улицу, подмигнув на пути Саше.

Двор опустел, и Мартышка величественно пересекла его, оглядывая прищуренными глазами, не изменилось ли чего за ночь. Ничего не изменилось, только солома возле сарая была маленько разворохнута. Подозревая первый ночной выход на той неделе народившихся мышат — Мартышка слышала их писк в гнезде, но не смогла добраться до него, она вошла бочком в сарай и улеглась в бледное, но теплое пятно света, падавшее из проема под крышей. Изумительно пахло мышами и теплой пылью. Обстановку умиротворения довершало приятное жужжание деликатесных мух. Мартышка смежила глаза и погрузилась в дрему.

Распахнуть глаза Мартышку заставил новый запах, обволокший ее струей, и движение, которое почувствовала она подушечками лап. В двух прыжках от нее стоял молоденький кот с крупной мордой и худыми боками. Мартышка припомнила визитера — однажды он уже заходил на их двор. От кота исходили болезненный жар и молодой страстный запах. Мартышка, прикинувшись незаинтересованной, вновь легла на бок и заколотила размеренно хвостом по земляному полу. Кот, учуяв однако мартышкино расположение, обнюхал ее усами и сел рядом. Мартышка деланно равнодушно принялась охорашиваться: оттянув лапу, стала вылизывать под хвостом. Кот заинтересовался и понюхал, щекотно и горячо дыша, влажную от зализывания шерсть. Мартышка почувствовала, как, будто бы и против ее воли, начала втягиваться и расслабляться щепоть под хвостом. Она присела и, расставив задние лапы, потерлась о землю. Кот, тяжело дыша, надвинулся над ее спиной и принялся покусывать за шею. Мартышка отметила, что язык у гостя такой сухой, что дерет шерсть, а дыхание чересчур уж жаркое. Кот был болен. Но они катались, пронизительно мяукая от сжимавшего брюхо желания, стегали игриво друг друга лапами и облизывали мордочки. Нос кота так же был сухим. Он вдруг, когда Мартышка еще намерена была вновь предаваться страсти, замер и лег, вытянув обессилевшие лапы. Мартышка удивилась, но устроилась рядом и задремала. Проснулась она через несколько часов — пятно света было уже далеко в углу. Кот лежал на том же месте, тяжело дыша животом. Мартышка осторожно обследовала его усами и вышмыгнула во двор. Принюхалась к тому месту, где остов сарая вкопан был в землю, пытаясь отыскать лазейку в мышиное гнездо. Но не сумела. Значит нужно было попасть назад в дом — утащить еды больному своему другу.