Матрос с Гибралтара - Дюрас Маргерит. Страница 33

– Пожалуй, – ответил я. – Честно говоря, я уже подумывал…

– Может, пойдем перекусим? – радостно предложила она.

И рассмеялась так же ребячливо, как и когда я сказал, что уезжаю вместе с ней. Я последовал за ней в столовую, все в тот же самый бар. У меня уже была возможность достаточно хорошо изучить этот так называемый «бар». Похоже, там уже ничего не осталось от прежней роскоши «Сиприса» – кроме разве что люстр, ковров да книжных шкафов. Сразу бросалось в глаза, что на этом корабле очень давно не принимали гостей. Он напоминал скорее караульное помещение, чем бар, и был оборудован для удобства всех обитателей яхты, без особого вкуса и так небрежно, что невольно напрашивалась мысль, уж не сделано ли это нарочно. Бывший матросский кубрик, прилегающий к трюмам, оказался окончательно заброшен, и теперь все ели здесь вместе с нею. На этой яхте было заведено, что каждый ел, когда хотел, от семи до десяти вечера. Пища, по два блюда на обед и на ужин, держалась подогретой на специальной электрической плите. Каждый обслуживал себя сам. На полках над стойкой бара всегда можно было найти сыр, фрукты, банки с анчоусами, оливками и прочими готовыми к употреблению продуктами. Кроме того, было сколько душе угодно вина, пива и всевозможных спиртных напитков. Когда мы вошли, тихонько звучало радио. Впервые я заметил в углу пианино, а над ним висящую на стене скрипку.

Она села в кресло за один из столиков. Я уселся напротив. За другим столиком, неподалеку от нашего, ужинали трое матросов. Когда я вошел, они окинули меня взглядом, ни на минуту не переставая болтать между собой. В одном из них я узнал того низкорослого брюнета, что заговорил со мной на палубе. Теперь он снова улыбнулся мне, незаметно, как-то даже украдкой. Она взяла две тарелки, сходила к плите, потом вернулась и снова села напротив. Ее явно ничуть не волновали взгляды, что бросали на меня матросы. Проходя мимо них, она только поинтересовалась:

– Все в порядке?

– Все в норме, – ответил брюнет.

На тарелке лежали две жареные рыбины, изо рта у каждой торчало по пучку фенхеля. Они тоже взирали на меня с удивлением.

– Ты любишь рыбу? – спросила она. – Если нет, там есть что-то еще.

Я любил рыбу. Вилкой я решительно обезглавил обеих рыбин и сдвинул головы на край тарелки. Потом положил вилку на стол. Она внимательно наблюдала за мной. Я чувствовал на себе взгляды матросов, и это немного меня стесняло. Не то чтобы они глядели на меня как-то недоброжелательно, вовсе нет, скорей наоборот, просто я не привык, чтобы на меня глазели с таким любопытством, и это отбивало у меня аппетит. Думаю, она нарочно делала вид, будто ничего не замечает. Когда я отложил вилку, она с минуту выждала, потом заметила:

– Тебе не нравится, да?

– Куда мы плывем? – поинтересовался тогда я. Она ласково улыбнулась и повернулась к троим матросам. Они тоже улыбнулись ей в ответ, по-прежнему без малейшего недоброжелательства, скорее даже приветливо.

– В Сет, – сказала им она. – Пока в Сет, а там видно будет.

– Мы так и поняли, – заметил один из них.

– Тебе не нравится эта рыба, – проговорила она, – давай я принесу что-нибудь другое.

Я любил рыбу больше всех прочих блюд, но не стал возражать ей. Она вернулась с тарелкой, на которой дымилось что-то не совсем понятное.

– А почему именно в Сет?

Она не ответила. И матросы тоже не ответили мне за нее. Я встал и, последовав примеру одного из матросов, подошел к бару и налил себе стакан вина. Выпил. Потом снова задал тот же самый вопрос.

– Так почему же именно в Сет? – спросил я, обращаясь ко всем, кто был в баре.

Матросы продолжали хранить молчание. Видно, они считали, это не их дело, пусть сама и отвечает.

– А почему бы и не туда? – обернувшись к матросам, заметила она.

Но они не поддержали ее, вовсе нет, ответ явно пришелся им не по вкусу. Я все ждал. Тогда она повернулась ко мне и тихо, едва слышно прошептала:

– Позавчера я получила телеграмму из Сета. Едва она произнесла эти слова, матросы тотчас же дружно поднялись и вышли вон. Мы остались вдвоем. Но очень ненадолго. Вскоре появился другой матрос, убрать со столов и вымыть посуду. Работая, он тоже время от времени с любопытством поглядывал в мою сторону. Ел я без особого аппетита. Она не сводила с меня глаз, как и тогда, два дня назад, в траттории.

– Ты не голоден? – проговорила она.

– Пожалуй, что нет, – ответил я, – сегодня у меня что-то, и правда, нет аппетита.

– Может, мы просто устали? Обычно я все время хочу есть, а вот сегодня тоже нет.

– Конечно, мы просто устали, ясно, все дело только в этом.

– Если это все из-за Сета, – заметила она, – то ты неправ, не стоит из-за этого морить себя голодом.

– И когда же ты ее получила, эту самую телеграмму?

– Незадолго до того, как пойти на танцы.

– После обеда?

– Да, после обеда, через час после того, как ты поднялся к себе в комнату. – Улыбнулась, избегая моего взгляда. – Вот уже два месяца, как я не получала никаких вестей, и тут вдруг будто нарочно.

– И от кого же эта телеграмма?

– От одного матроса, он грек. Его зовут Эпаминондас. У него очень богатое воображение. За два года он посылает мне уже третью телеграмму. Но не могу же я вот так просто оставить ее без внимания, иначе он обидится.

Аппетит у меня пропал окончательно. Она лицемерно добавила:

– Вот увидишь, этот Эпаминондас, он просто неподражаем, второго такого не найти. – И ласково добавила: – Ну, прошу тебя, поешь хоть немножко.

Я сделал попытку поесть.

– Ты что, всегда ищешь только в портовых городах? – сделав над собой некоторое усилие, поинтересовался я.

– Просто в портах куда больше шансов. Не в Сахаре же. И не в маленьких портах, а в крупных. Знаешь, таких, что расположены в устьях рек.

– Давай-давай, – попросил я, – говори дальше.

– К ним обычно приписано много кораблей. Через них идет все богатство материков, и это самый надежный приют всех, кто вынужден скрываться и ищет убежища.

Потом с улыбкой добавила:

– Ты ешь-ешь, пока я говорю. Я много об этом думала, – с усилием, будто по принуждению проговорила она. – Вот уже много лет, как я ни о чем другом и не думаю. Только в порту он смог бы выдержать самого себя, понимаешь, как трудно человеку выдержать самого себя, когда он скрывается, просто затеряться в толпе, не отличаться от других. Ведь всем известно, что именно в портовых городах скрыто больше всего тайн.

В тоне ее сквозили смущение и одновременно вызов – было такое впечатление, будто она предостерегает меня от какой-то неведомой мне ошибки.

– Я видел такое в кино, – заметил я. – Что самый легкий способ спрятаться – это как можно лучше смешаться с теми, кто тебя разыскивает.

– Вот-вот. – Она улыбнулась. – Понимаешь, в Сахаре, там, конечно, нет полицейских, но там нет даже одуванчиков. Стало быть…

Она выпила свой стакан вина, потом очень быстро снова заговорила:

– Очень трудно долго выдержать, когда ты единственный, кто видит твои следы на песках Сахары. А эти следы очень отличаются от тех, какие люди обычно любят оставлять от своего пребывания на земле, так, во всяком случае, говорят. Пустыня, Калабрия, леса – все это негодные убежища.

– Но в мире, – заметил я, – немало затерянных уголков, не только одна Сахара.

– Само собой, да только человек, о котором я говорю, ни за что не выбрал бы себе подобного убежища.

– Понятно, – согласился я. Потом машинально добавил: – Послушай, а может, ты все-таки немного не в себе?

– Да нет, – успокоила она меня, – если я и не в себе, то куда меньше всех остальных. – Потом продолжила: – А вот города, они, наоборот, куда безопасней. И только на асфальте могут дать отдых усталым ногам гибралтарские матросы.

Она замолкла.

– Пойду принесу тебе стакан вина, – предложила она.

Всякий раз, когда она делала какое-то движение – ела, подносила ко рту стакан с вином, вставала, – я чувствовал это, и с каждым разом все острее и острее.