Матрос с Гибралтара - Дюрас Маргерит. Страница 36

– Нельзя же без конца все искать и искать, раз все равно не находишь, этого же никто не выдержит. – И он как-то сконфуженно добавил: – Сами увидите, каково это. Никогда не знаешь, куда плывешь, делать почти нечего, непонятно, за что тебе платят такие больше деньги. Если и бросаем где-нибудь якорь, то никогда заранее не знаем, где и когда, разве что она получит какую-нибудь телеграмму, но это случается очень редко. Тогда, стало быть, бросаем якорь и ждем. Чего, непонятно. Якобы пока он узнает яхту и поднимется на борт.

Он признался, что уже так озверел от этой праздной жизни, что достаточно ему было в Виареджо увидеть, как разгружали какое-то грузовое судно с сыром, где мужики честно зарабатывали себе на хлеб, чтобы с трудом удержаться и тут же не попросить у нее расчета.

– Но ведь для нее, – возразил я, – это совсем другое дело. Чем она еще сможет заняться, если перестанет вот так плавать на своей яхте?

– Ну, найдет что-нибудь, – ответил Бруно, – это все одни разговоры.

– Да, наверное, вы правы…

– Вот увидите, рано или поздно придет день, когда она уже по горло насытится этими бесконечными плаваниями.

– А вот как вы думаете, есть у нее хоть какой-нибудь шанс?

– Это насчет чего?

– Ну, найти его.

– Если уж это вас так интересует, – с какой-то досадой в голосе ответил он, – лучше спросите у нее самой.

– Да нет, – добавил я, – это я просто так, к слову.

Потом мы снова вернулись к Гибралтарскому матросу.

– Вот мне лично, – заметил Бруно, – вообще не очень верится во всю эту историю. Все это, как говорится, одни только бабушкины сказки. Послушать, так прямо целый роман написать можно. Взять, к примеру, эти самые телеграммы. Вроде как его встречают прямо повсюду. Так что, даже когда она их получает, все равно такое впечатление, будто плывем, сами не знаем куда, и ищем, сами не знаем кого.

– Но это все-таки лучше, чем вообще ничего, – возразил я.

– Другими словами, так удобней. По крайней мере не надо ломать голову, куда плыть.

– И потом, поди знай, а вдруг?

Он бросил на меня ободряющий взгляд.

– Это что правда, то правда, – ответил он, – поди знай. Но ведь на свете столько людей, миллиарды.

– И все же, – возразил я опять, – ведь столько народу уже знает, что она его ищет, это все равно, как если бы она была не одна. По-моему, у нее все-таки больше шансов, чем кажется с первого взгляда.

– Думаю, – ответил он, – о том, что она его разыскивает, уже знают во всех крупных портах. Но что это дает, пока он сам об этом не узнает? Может, он где-нибудь на материке, далеко от моря, занимается себе чем-нибудь, зарабатывает на хлеб и даже слышать-то о ней не хочет. Странная штука, похоже, ей даже и в голову не приходит, что, может, ему вовсе не улыбается снова с ней встретиться. Что она, единственная женщина на всем белом свете, что ли?

– По-моему, – ответил я, – ей это тоже приходило в голову.

Однако собственная участь тревожила его куда больше, чем ее трудности. Ему уже не терпелось поскорее смыться с яхты.

– Вот дойдем до Сета, – проговорил он, – там погляжу, чем можно будет заняться. Правда, говорят, что все, кто уходит, рано или поздно возвращаются назад. Похоже, с тех пор как она вот так скитается по морям-океанам, уже снова встречалась со всеми своими матросами. Вот ведь странная штука, всем невтерпеж удрать, а потом все опять хотят вернуться. Проходит месяц-другой, и они опять смываются. Вот, к примеру, рулевой, тот уже три раза возвращался. И Эпаминондас, который теперь ждет нас в Сете, тоже трижды.

– А она, она-то понимает, почему они все удирают?

– Да она-то, – ответил он, – чего она только не понимает!

– Похоже, она вам не очень-то по душе, – заметил я.

Он явно удивился.

– Да нет, – пояснил он, – не в этом дело. Но вообще-то, по-моему, она издевается над людьми, ей просто на всех наплевать.

– Нет, мне так совсем не кажется, – возразил я.

– А вот я, – проговорил Бруно, – ничего не могу с собой поделать, уверен, и все. Не думайте, будто я в обиде, вовсе нет, я ничего против нее не имею. Но, наверное, все-таки соскочу я отсюда в Сете.

Слушая его, я все время продолжал следить, не показалась ли она на палубе.

– Надо всегда делать то, что хочется, – изрек я.

– Иногда мне бывает – даже не знаю, как бы это получше сказать – немного стыдно, что ли, да-да, просто совестно плавать на этой яхте, – добавил он.

– Надо выбирать так, чтобы не было стыдно, – заметил я.

Потом попрощался с ним, прошел по палубе, остановился возле ее каюты и стал ждать. Мне больше ничего не хотелось делать, только ждать и ждать ее. Каким давним, наивным бредом казались мне теперь мои планы насчет чистки медных ручек. Нет, ни за что не смог бы я тратить время на подобную ерунду. Хватит с меня, уже нагорбатился в кромешном мраке, целые долгие годы, и вот теперь наконец-то могу позволить себе роскошь больше ничего не делать – просто в полнейшей праздности стоять себе на солнышке и ждать, когда появится женщина. Да миллионы мужчин поступили бы на моем месте точно так же, я верил в это вполне чистосердечно, во всяком случае, достаточно, чтобы эта вера позволяла мне чувствовать себя куда менее одиноким, чем в долгие годы моей респектабельной службы.

Она показалась из каюты. Подошла ко мне. Мне пришлось зажмуриться – как утром, когда я увидел море. Вид у нее был вполне довольный. И как всегда, когда она бывала довольна, в ней появлялось что-то трогательно-девчоночье.

– Уже подплываем к Ливорно, – проговорила она, – как быстро идем.

Лишь позже я понял, что с ней всегда так, расстояния от порта до порта неизменно вызывали у нее искреннее удивление, и ей приходилось постоянно их напоминать. Должно быть, в ее воображении они с каждым разом все сокращались и сокращались – ведь уже целых три года, как она плавала по морям.

– А как же Сет? – поинтересовался я. Она улыбнулась, глядя на море.

– Никуда не денется, – ответила она. Я тоже глядел на море и Ливорно вдали.

– Но ведь тебя уже ждут в Сете, – напомнил я, – разве не так?

– Я уже предупредила Эпаминондаса.

– Когда?

– Вчера вечером, перед отплытием.

– Нет, все-таки ты несерьезный человек, – проговорил я, силясь рассмеяться.

– Неправда, – возразила она, – я очень серьезная. Но раз уж так случилось, какая разница?

Больше мы об этом не говорили. У нее в руках был атлас, и я попросил дать мне его посмотреть. Это был складывающийся пластиковый атлас, который она специально заказала себе в Южной Америке. Материки на нем были очерчены одними только обитаемыми границами, но с большой точностью и подробностью – она показала мне Рокку, крошечную точечку, затерянную среди тысячи других, сплошь испещрявших итальянское побережье. Обозначены были все глубины и течения, а материки, совершенно пустые и белые, выглядели такими же голыми, как моря на обычных картах. В общем, это был атлас мира, вывернутого наизнанку, как бы негативное изображение земли. Она уверяла, что знает его наизусть.

– Мне кажется, я знаю его так же хорошо, как и того, кто там живет, – заметила она.

Мы растянулись в шезлонгах прямо напротив бара. Все мужчины на яхте хоть чем-нибудь да занимались.

Только я один не делал ровно ничего. И мысль об этом время от времени приходила мне в голову.

– Если хочешь, – обратилась она ко мне, – на следующей стоянке мы можем вместе сойти на берег.

Она надела солнечные очки и курила, не спуская глаз с моря. Это она умела делать – сидеть у моря и курить, или читать, или ничего не читать, просто ничего не делать, и все.

– Расскажи мне про других, – попросил я.

– Ты хочешь, чтобы я снова начала вспоминать?

– Но ведь вечерами, – немного поколебавшись, решился я, – ты все равно не захочешь.

– Какое тебе до них дело, до всех прочих?

– Странный вопрос. Может, тебе неприятно о них вспоминать?

– Да нет, не то чтобы неприятно, – возразила она, – просто мне хочется понять, почему ты все время так настаиваешь, а ты не объясняешь.