Пленница былой любви - Махмуди Бетти. Страница 13

– Почему бы тебе самой его не украсить? – предложил Муди.

У меня к этому был особый талант.

– Не могу, нечем.

Обескураженный Муди похвалился кондитеру:

– Она умеет декорировать торты!

Тот неожиданно спросил по-английски:

– Вы бы хотели здесь работать?

– Нет, – испугалась я.

Я не хотела в Иране даже слышать об этом.

Мы вернулись домой и стали готовиться к приему. Должно было прийти более сотни родственников, хотя некоторым для этого пришлось освобождаться от работы. Амми Бозорг вертелась на кухне, стряпая что-то вроде салата из курицы. Из горошка она выложила на салате имя Махтаб по-персидски. Дочери Амми Бозорг укладывали на блюдах кебаб, куски холодной баранины, белого сыра, живописно украшая все это овощами и зеленью.

Мортез, второй сын Баба Наджи и Амми Бозорг, пришел помочь нам. Он привел свою жену Настаран и годовалую девочку Нелюфар, милое создание с живым взглядом и добрым сердечком. Махтаб играла с ней, а Мортез и Настаран украшали холл шариками, серпантином и цветной фольгой. Махтаб уже забыла о вчерашнем шоке и все время просила позволить ей раскрыть подарки.

Стали собираться гости. Глаза Махтаб расширялись, когда она смотрела на все растущую гору подарков.

Мортез, Настаран и Нелюфар вышли и через какое-то время вернулись с сюрпризом – тортом, точно таким, что заказали и мы. В то же самое время Маджид принес из кондитерского магазина наш торт. Два торта-близнеца оказались счастливой случайностью, потому что, как только Маджид вошел с нашим тортом, Нелюфар радостно бросилась к нему. Торт упал на пол и, к отчаянию Маджида и Нелюфар, перестал существовать.

По крайней мере, один торт нам все-таки остался.

Маммаль открыл праздник. До сегодняшнего дня мне казалось, что в Иране любой смех противозаконен. Однако все семейство по-настоящему веселилось на дне рождения нашей дочери.

Пение продолжалось более получаса. Маммаль и Реза резвились с детьми. Потом, как по сигналу, двое взрослых мужчин бросились на гору подарков и начали срывать с них упаковки.

Махтаб не верила своим глазам. Слезы струились по ее лицу.

– Мамочка, они открывают мои подарки! – произнесла она.

– Мне это не нравится, – сказала я Муди. – Пусть она сама распаковывает то, что ей подарили.

Муди что-то сказал Маммалю и Резе. Они неохотно позволили Махтаб открыть несколько пакетов, но не более того. Муди объяснил мне, что в Иране всегда мужчины распаковывают подарки детям.

Разочарование, которое вначале испытала Махтаб, быстро прошло, когда она увидела свои сокровища. Она получила массу иранских игрушек: симпатичного бело-розового ангела, мяч, спасательный жилет и надувное кольцо для игры в бассейне, смешную лампу с шариками, множество платьиц, а еще куклу.

Игрушек было слишком много, чтобы она могла играть с ними сразу. Она прижала к себе куклу, а остальные дети набросились на подарки, начали за них драться и разбрасывать по всей комнате. Махтаб снова расплакалась, но не было никакой возможности успокоить невоспитанных детей. Казалось, что взрослые вообще не замечают их поведения.

Держа свою куклу в безопасности на коленях, на протяжении всего ужина Махтаб была грустной, но при виде торта лицо ее просияло. С болью в сердце я смотрела, как она с удовольствием ест торт. Я знала, что не могу подарить ей то, чего ей больше всего хотелось. После дня рождения меланхолия Махтаб усилилась. Начался сентябрь. Три недели мы обязаны были находиться дома.

Вскоре подошел другой юбилей – день рождения имама Резы, основателя секты шиитов. В этот праздничный день каждый достойный шиит должен посетить могилу имама, но, поскольку эта могила находилась в стране врага, в Ираке, мы должны были удовлетвориться тем, что навестим могилу его сестры в Рее, прежней столице Ирана, в часе езды на юг.

В то утро по-прежнему держался изнуряющий летний зной. На градуснике было выше ста градусов по шкале Фаренгейта. Глядя на тяжелые одежды, я не могла согласиться с мыслью о часовой поездке в убийственную жару в битком набитой машине только для того, чтобы посетить святую гробницу, которая для меня не имела никакого значения.

– Я не хочу ехать, – обратилась я к Муди.

– Не может быть и речи, – ответил он. Махтаб, как и я, была расстроена и несчастна.

Перед выходом мы с дочерью еще раз повторили нашу молитву, произносимую в ванной: «Боже милосердный, сделай так, чтобы мы вместе благополучно вернулись домой».

На эту торжественную церемонию Муди заставил меня надеть тяжелую черную чадру. В переполненном автомобиле мне пришлось сесть мужу на колени, взяв к себе на колени Махтаб. После жуткой дороги мы, наконец, добрались до Рея и выбрались из машины прямо в одетую в черное толкающуюся и кричащую толпу пилигримов. Мы с Махтаб автоматически устремились к входу, предназначенному для женщин.

– Махтаб может идти со мной, – сказал Муди. – Я возьму ее на руки.

– Нет, – возразила она.

Он взял ее за руку, но она вырвалась. Люди оглядывались, чтобы увидеть, что там за замешательство. Махтаб кричала:

– Не-е-е-т!

Возмущенный этим сопротивлением, Муди сильно потянул ее за руку и оторвал от меня, одновременно ударив ее по спине.

– Нет! – крикнула я.

Стесненная тяжелой чадрой, я бросилась за дочуркой. Муди тотчас же направил свой гнев на меня, выкрикивая разные английские проклятия, какие только мог вспомнить. Я расплакалась, бессильная против этой ярости.

Сейчас Махтаб пыталась прийти мне на помощь и протиснулась между нами. Муди посмотрел на нее сверху, как бы не понимая, откуда она появилась. Ослепленный злобой, он сильно ударил ее ладонью по лицу. Из рассеченной верхней губы ребенка потекла кровь.

– Наджес! [5] – начали роптать люди вокруг нас. Кровь в Иране считается нечистой субстанцией и должна быть тотчас же смыта. Однако ни один человек не вмешивался в то, что явно было семейной ссорой. Ни Амми Бозорг, ни кто-либо из родственников даже не пытались успокоить Муди.

Махтаб плакала от боли и обиды. Я подняла ее и старалась углом чадры вытереть кровь, а Муди продолжал выкрикивать грубые оскорбления, каких я никогда прежде не слышала от него. Сквозь слезы я видела его лицо, полное ненависти.

– Нужно найти где-нибудь немного льда, чтобы положить ей на губы! – попросила я.

Вид крови, размазанной по всему лицу Махтаб, немного усмирил его. Муди взял себя в руки. Мы вместе поискали продавца, который согласился отколоть несколько кусочков льда от большого грязного блока и продал нам вместе с чашкой.

Махтаб плакала. Муди не только не раскаивался, но и казался обиженным, а я пыталась согласиться с мыслью, что я жена сумасшедшего, задержанная в стране, где согласно закону он имеет надо мной абсолютную власть.

Прошло около месяца с тех пор, как Муди превратил нас в пленниц. Чем дольше длилось наше пребывание в Иране, тем в большей степени мой муж подвергался магнетическому притяжению своей национальной культуры. В его личности был какой-то страшный порок. Я должна была выбраться вместе с дочерью из этого кошмара, пока он не убил нас.

Несколько дней спустя, когда Муди не было дома, я решилась на отчаянный побег на свободу. Достав из тайника свой запас иранских риалов, я с Махтаб спокойно вышла из дому. Если мне не удастся дозвониться до посольства, я как-нибудь туда доберусь. Завернувшись в манто и русари, я надеялась, что во мне не узнают иностранку.

– Куда мы идем, мама? – спросила меня Махтаб.

– Сейчас я тебе скажу. Пойдем скорее.

Мне не хотелось обнадеживать ее, пока я не смогу убедиться, что мы в безопасности.

Мы шли быстро, оглушенные шумом поглотившего нас города, не зная, куда идти. Сердце выскакивало у меня от страха. Я представляла себе ярость Муди, когда он узнает, что мы сбежали, но не собиралась возвращаться. Я позволила себе хоть чуточку расслабиться, почувствовать хоть незначительное облегчение при мысли, что мы уже никогда его не увидим.