Пленница былой любви - Махмуди Бетти. Страница 11

Мне как-то удалось сохранить ясность ума, и я еще в первую ночь подсчитала свои материальные возможности. Муди забрал у меня чековую книжку, но ему не пришло в голову поинтересоваться, есть ли у меня наличные деньги. Вытряхнув сумочку, я нашла целое сокровище – деньги, о которых мы оба забыли в суматохе сборов. У меня было почти двести тысяч риалов и сто долларов в американской валюте. Риалы равнялись двум тысячам долларов, а американскую валюту можно было бы многократно умножить, если бы мне удалось произвести обмен на черном рынке. Я спрятала свое богатство в кровати под тонким матрасом. Каждое утро, когда Муди и все семейство молились, я вынимала деньги и прятала под многочисленными слоями своей одежды на тот случай, если бы на протяжении дня представилась какая-нибудь оказия. В этих деньгах была вся моя сила, мой спасательный круг. Я не знала, что я могла сделать с их помощью, но, может быть, они помогут мне купить свободу. Когда-нибудь каким-нибудь образом мы с Махтаб выберемся из этой тюрьмы.

Да, это была тюрьма. Муди забрал наши американские и иранские паспорта, а также наши свидетельства о рождении. Без этих самых важных документов мы не могли выехать из Тегерана, даже если бы нам удалось убежать из дома.

Мы с дочерью редко выходили из спальни. На меня напали разные хвори. Я могла есть только понемножку риса без приправ. И хотя силы меня почти покинули, я не могла спать. Муди дал мне лекарства.

Большую часть времени он оставлял нас одних, желая, чтобы мы смирились с судьбой и перспективой провести остаток жизни в Иране. Сейчас он был скорее тюремным стражем, нежели мужем. Ко мне он относился пренебрежительно, но (уму непостижимо) был убежден, что Махтаб, которой скоро должно было исполниться пять лет, легко и с удовольствием примет эту перемену в ее жизни. Он старался вернуть ее привязанность, но она замкнулась. Когда он пытался взять ее за руку, она уходила и прижималась ко мне. Ее карие глазенки выражали изумление, когда она смотрела на папу, который внезапно стал нашим врагом.

Каждую ночь Махтаб плакала во сне. Постоянно боялась оставаться одна в туалете. Обе мы страдали несварением и расстройством желудка. Немалую часть дня и ночи мы проводили в кишащей тараканами ванной, которая стала нашим убежищем. Беспомощные в своем уединении, мы произносили ежедневную молитву: «Боже милосердный, помоги нам преодолеть эти преграды, помоги нам найти безопасный путь, чтобы мы могли вернуться в Америку к своим близким». Я всегда твердила дочурке, что мы все время должны держаться вместе. Больше всего на свете я боялась, что Муди заберет ее у меня.

Единственным доступным для меня развлечением было штудирование Корана в английском переводе Рашида Халифы, имама мечети в Туксоне штата Аризона. Эта святая книга была предоставлена мне для прозрения. Мне так необходимо было чем-нибудь заняться, что я ждала, когда первые лучи восходящего солнца проникнут через окно нашей спальни, в которой не было ламп, и я смогу читать. Голос Баба Наджи, выводящий в холле молитвы, монотонно звучал, когда я внимательно вчитывалась в святую книгу ислама, ища абзацы, определяющие отношения мужа и жены.

Отыскав в Коране какие-нибудь аргументы, напоминающие о правах женщин и детей, я показывала их Муди и другим членам семьи.

В стихе 34 я наткнулась на такие тревожные указания Магомета:

«Мужчины стоят выше женщин, потому что Аллах дал превосходство одним над другими и потому что они раздают свое. Поэтому благонравные женщины покорны и сохраняют в тайне то, что спрятал Аллах. И наставляйте тех, неповиновения которых боитесь, оставляйте их в ложе и бейте их! А если они вам послушны, то старайтесь не пользоваться принуждением по отношению к ним. Воистину Аллах возвышен, велик».

Однако уже следующий стих давал мне повод для надежды:

«А если опасаетесь разрыва между ними, то пошлите посредника из его семьи и посредника из ее семьи. Если они захотят помириться, то Аллах приведет к согласию. Аллах всеведущ!»

– Обе наши семьи должны помочь в разрешении проблемы, – сказала я Муди, показывая ему стих.

– Твои родственники не мусульмане, – ответил он. – А кроме того, это твоя проблема, а не наша.

Это были мусульмане-шииты, продолжавшие праздновать победу революции, лицемерно рядившиеся в одежды фанатизма. Как могла я, христианка, американка, женщина, отважиться на собственное толкование Корана, нарушая монополию имама Резы, аятоллы Хомейни, Баба Наджи или, наконец, моего мужа? Как жена Муди, по мнению всех, я была его имуществом, и он мог со мною делать все, что ему захочется.

На третий день заточения, именно тогда, когда мы должны были вернуться домой в Мичиган, Муди заставил меня позвонить родителям. Он объяснил, что я должна говорить, и внимательно прислушивался к разговору. Он держался довольно грозно, чтобы вызвать у меня послушание.

– Муди решил, что мы останемся немного дольше, – сказала я своим, – сейчас не возвращаемся домой.

Мама и папа были в отчаянии.

– Не волнуйтесь, – говорила я, стараясь сохранить беззаботный тон, – мы скоро приедем.

Это их успокоило. Я ненавижу ложь, но рядом стоял муж и у меня не было выбора. Мне мучительно хотелось быть со своими, обнять Джо и Джона. Увижу ли я их когда-нибудь?

Муди стал капризным, хмурым и злым, и сейчас уже из-за Махтаб. Временами он все же пытался быть милым и вежливым. Мне казалось, что он выведен из равновесия и не уверен, как и я. Время от времени он делал усилия над собой, чтобы помочь мне привыкнуть.

– Бетти приготовит сегодня ужин, – сказал он как-то Амми Бозорг.

Он взял меня с собой за покупками. Хотя вначале меня обрадовал яркий блеск солнца, я отметила про себя, что звуки и запахи города стали еще более чужими и отталкивающими, чем раньше. В нескольких кварталах от дома находился мясной магазин. Мы пошли туда лишь для того, чтобы услышать:

– Мяса уже нет, будет после четырех, приходите позже.

Еще в нескольких магазинах нам ответили также. Повторив во второй половине дня нашу вылазку, мы нашли наконец говядину для жаркого в магазине за две мили от дома.

В грязной кухне Амми Бозорг я старалась, как могла, выдраить посуду и приготовить американское блюдо, не обращая внимания на суровые взгляды золовки.

После ужина Амми Бозорг взяла власть над младшим братом:

– Наши желудки не переносят говядины. Никогда больше в моем доме не будет этого мяса.

В Иране говядина считается мясом низшего сорта. На самом же деле Амми Бозорг хотела сказать, что блюдо, которое я приготовила, было ниже ее достоинства.

Муди не смог возразить и ничего не ответил. Было ясно, что Амми Бозорг не собиралась принимать ни крупицы моего вклада в ежедневное функционирование своего хозяйства. Вся семья игнорировала меня: когда я входила в комнату, они отворачивались или смотрели на меня исподлобья. Всему причиной было мое американское происхождение. В первую неделю нашего заключения одна лишь Эссей разговаривала со мною вежливо. Однажды ей удалось на минуту увести меня в сторону.

– Мне очень жаль, – извинялась она, – ты мне нравишься, но нам всем приказали, чтобы мы держались на расстоянии. Нам нельзя встречаться с тобой и нельзя разговаривать. Меня беспокоит все то, что тебе приходится переживать, но я не могу пойти на конфликт с семьей.

Я задавала себе вопрос: неужели Амми Бозорг действительно хочет, чтобы я какое-то время жила в изоляции и презрении? Что в самом деле происходит в этом сумасшедшем доме?

Муди выглядел довольным жизнью за счет щедрых родственников. Что-то бормотал, что ищет работу, но вся его инициатива сводилась к тому, чтобы послать одного из племянников поинтересоваться статусом его медицинского диплома. Он был уверен, что как практиковавший в Штатах врач, немедленно вольется в местные медицинские круги. Он хотел работать здесь по своей специальности.

Для заурядного иранца время не имеет значения, и Муди быстро вернулся к прежнему образу жизни. Дни проходили за слушанием радио, чтением газет и за бесконечными пустыми разговорами с Амми Бозорг. Несколько раз он брал меня с Махтаб на короткую прогулку, но по-прежнему злился на меня. Иногда он с племянниками уходил к своим близким. Однажды принял участие в антиамериканской демонстрации и вернулся возбужденный и агрессивный.