Дорогой ценой - Вернер Эльза (Элизабет). Страница 39

Наступила томительная пауза.

– Я возвращаюсь в город, – наконец прервал молчание городской голова. – Неужели, ваше превосходительство, последние ваши слова будут вашим окончательным решением?

Барон обернулся. В его душе происходила борьба, и все же он холодно ответил:

– В городе командует полковник Вильтен; я не могу вмешиваться в его распоряжения, военные меры всецело зависят от него.

– Полковник действует по вашему приказу. Достаточно одного вашего слова, и он удержится по крайней мере от вооруженного вмешательства… Скажите это слово! Мы ждем его.

Прошло еще несколько секунд. На лбу губернатора появилась мрачная складка. Вдруг он выпрямился и подозвал к себе молодого офицера.

– Поручик Вильтен, – сказал он, – вы можете на четверть часа покинуть замок? Я прошу вас лично передать вашему отцу…

Он вдруг замолчал и прислушался. Из города донеслись хотя и отдаленные, но явственные звуки ружейной пальбы.

– Боже мой… это выстрелы! – испуганно вскрикнул Мозер.

Полицмейстер и городской голова бросились к окну. Сквозь тьму нельзя было ничего рассмотреть, но в этом и не было надобности. Залп повторился. Затем раздался третий залп, и опять все смолкло.

– Поручение уже бесполезно, – тихо произнес молодой офицер, обращаясь к барону, – стреляют.

Равен не ответил ни слова, он застыл у стола с устремленным в окно взором, и только когда полицмейстер и городской голова отошли от окна, обратился к последнему:

– Вы видите, слишком поздно. Я не могу помочь, если бы даже захотел.

– Я вижу это, – резко ответил городской голова. – Теперь между нами пролитая кровь, и потому слова излишни. Мне нечего больше сказать.

ГЛАВА XIV

Едва ли у кого-нибудь могло быть больше причин размышлять о странной игре случая, чем у советника Мозера. Судьба сыграла с ним такую злую шутку, хуже которой и придумать было трудно. Он, олицетворенная благонамеренность, заклятый враг «демагогов» и всяких революционных элементов, должен был допустить, чтобы под его кровлей, в его квартире ухаживали за сыном государственного преступника, и, что хуже всего, этой участи он подвергся из-за неосмотрительной поспешности своей дочери.

Нельзя отрицать, что единственной виновницей создавшегося положения была Агнеса Мозер. Ей оставалось пробыть в доме своего отца очень недолгое время, и она хотела воспользоваться им, чтобы как следует приготовиться к избранному ею самой поприщу. Больная жена переписчика не была ее единственной заботой. Едва девушка узнавала, что кто-то в замке или в его ближайших окрестностях нуждался в утешении или уходе, как она появлялась там и приступала к своему самоотверженному подвигу. И это никого не удивляло, ведь всем было известно, что Агнеса Мозер примет постриг. В ней уже видели будущую монахиню, и это обстоятельство вместе с ее постоянной готовностью помочь всюду, где только нуждались в помощи, доставило ей огромное уважение обитателей замка.

Поэтому в тот вечер, когда в замок принесли раненых, все сочли вполне естественным, что и Агнеса приняла участие в оказании им первой помощи, и охотно пошли навстречу ее предложению перенести наиболее тяжело раненного доктора Бруннова в квартиру ее отца, где она намерена была лично ухаживать за ним.

Губернатор приказал окружить пострадавших самым заботливым уходом, в особенности молодого врача, которому исполнение долга чуть не стоило жизни. Но лучшего ухода нельзя было и желать. Двух полицейских, отделавшихся легкими ранениями, на следующий же день отправили в город, а Макса Бруннова, вследствие его тяжелого положения, пришлось пока оставить в замке. Дворецкий был очень обрадован тем, что своими распоряжениями угодил барону; он по мере сил поддерживал Агнесу в ее намерении помочь ближнему и с удовольствием увидел, что барон остался доволен его докладом о положении дел.

Далеко не так доволен был Мозер. Он буквально вышел из себя, когда, вернувшись домой, нашел в собственной квартире такого политически опасного пациента, и самым решительным образом потребовал его удаления, но получил неожиданный и не менее решительный отпор. Кроткая Агнеса, проявив твердость духа и энергию, отказалась повиноваться своему отцу, и так как неустрашимая Христина примкнула к своей госпоже, то их общими усилиями Мозер был побежден. Ему внушили, что нельзя перевозить тяжело больного, рискуя его жизнью и возможностью стать таким образом его убийцами.

Мозер в конце концов понял это, хотя его отчаяние оттого нисколько не уменьшилось. На следующее утро он побежал к начальнику, чтобы сообщить ему эту новость и торжественно поклясться в своей непричастности к ней. Он надеялся, что барон освободит его от нежеланного гостя, но вместо того услышал совет подчиниться воле дочери. Равен обещал позаботиться о том, чтобы этот случай не бросил тени на безупречную репутацию Мозера, и сказал, что пошлет к нему своего домашнего врача. Необходимо было, по его словам, принять участие в молодом докторе, проявившем такое самоотвержение.

Мозер подчинился авторитету начальника, хотя все же у него было тяжело на сердце. Он не мог простить своей дочери ее так далеко простиравшееся христианское милосердие к страждущим, и, будучи не в силах изменить совершившееся, не переставал с негодованием думать об этом.

Прошло два дня с тех пор, как был ранен Макс Бруннов. На третье утро врач, пользовавший его, явился на свой обычный визит в квартиру Мозера. Маленький, тщедушный белокурый господин с кротким взглядом и чрезвычайно неясным голосом, говорил с Мозером, собиравшимся идти к себе в канцелярию:

– Нет, господин советник, у меня очень мало или почти нет никакой надежды на спасение больного, мы должны быть готовы ко всему.

– Но вы еще не видели его сегодня, – возразил Мозер. – Дочь сказала мне, что он провел ночь спокойно и спал.

Тщедушный человек пожал плечами.

– Это проявление слабости, беспамятство. Сильная потеря крови и лихорадка привели к упадку сил. По-моему, надежды нет… совершенно нет.

– Моя дочь, так же как и я, будет очень жалеть о нем. Она с таким рвением ухаживала за раненым и почти не отходила от его постели. Боюсь, что Агнеса переутомилась, я еще никогда не видел ее такой бледной, как теперь. Сегодня утром мне пришлось почти насильно отправить ее в постель на несколько часов после целой ночи бодрствования.

– Да, она с истинной страстностью посвящает себя уходу за больными, – удивленно заметил врач. – Такая самоотверженность будет благодетельной в ее будущей деятельности, но здесь заботы скоро больше не понадобятся. По моему мнению, часы бедняги сочтены, он едва ли протянет до вечера.

Доктор меланхолически покачал головой и, простясь с Мозером, направился к больному.

Советник тоже впал в меланхолическое настроение, но уже совершенно по иным причинам. Этого только недоставало! Покойник в его доме, после двух дней беспокойства и тревог. Он испытывал настоящий ужас при мысли о том, что в газетах будет напечатано: «Сын известного революционера, доктор Бруннов, тяжело раненный во время уличных беспорядков, скончался в доме советника Мозера». Советник обратил жалобный взор к небу. И на его долю выпал столь жалкий жребий!.. Он весь ушел в свой белый галстук и направился в канцелярию.

Доктор между тем прошел в комнату больного. Он ступал так тихо и осторожно, как обычно делают это у постели умирающего. Возле кровати больного сидела Христина, на короткое время сменившая Агнесу. Доктор шепотом обменялся с ней несколькими словами и послал ее за свежими компрессами, а сам подошел к больному и наклонился над ним. Больной проснулся и, по-видимому, в полном сознании открыл глаза.

– Ну, как вы чувствуете себя? – спросил маленький врач.

– Благодарю вас, довольно сносно, – ответил Бруннов, глядя по сторонам и как будто отыскивая что-то глазами. – Что собственно случилось со мной?

– Вы тяжело ранены. Но успокойтесь, я сделаю все возможное.