Дорогой ценой - Вернер Эльза (Элизабет). Страница 64

– Положение, во всяком случае, не таково, чтобы не испытывать больших трудностей. Но откуда ты все это знаешь?

– Многое слышу от тестя. Наш милый город Р. всегда находится в оппозиции, такова уж его старая привычка. Новый правитель – олицетворение либерализма и доброжелательности к людям, жителям не в чем упрекнуть его, и именно это их бесит. Маленький любезный господин, одинаково вежливый со всеми, для них недостаточно величествен. Я думаю, они искренне жалеют о властном деспоте, который хотя и держал их в ежовых рукавицах, зато умел им импонировать.

– Ты несправедлив к нашему городу, – возразил Георг, – он храбро боролся за свои права и сумел отстоять их. Чего действительно недостает, так это такой сильной личности, какой был Равен, и перед которой преклонялись даже враги. Теперешний губернатор честен и справедлив, но отнюдь не выдающаяся фигура и, пожалуй, не дорос до такого ответственного поста. Так ты говоришь, что советник все еще живет в Р.? А я думал, что он в конце концов решился переселиться сюда, чтобы быть поближе к дочери.

– Какая оскорбительная мысль! – шутливо воскликнул Макс. – Чтобы мой тесть соблаговолил водворить свою персону в какой-то презренной республике? Уж и то огромное самопожертвование, что он ежегодно приезжает к нам погостить! Посещения его непродолжительны, но это и лучше; не потому, чтобы я боялся его близости, нет, между нами будь сказано – папаша-советник у меня в повиновении, но с моим отцом он не мог бы ужиться: уж слишком они разные люди.

– Макс, твой отец очень постарел, – сказал Винтерфельд, – я даже не ожидал увидеть его таким.

– Он не может забыть смерть Равена. Воспоминания о несчастной минуте, когда друг юности пал от его руки, отравляет ему жизнь. Я надеялся, что время смягчит его горе, но он все больше поддается ему, и я вижу, что ему уже недолго жить с нами… мне, как врачу, хорошо видны роковые признаки.

Лицо молодого доктора сделалось грустным, как и лицо Георга, когда он вполголоса проговорил:

– Он не может оторваться от того, что когда-то любил, и воспоминания убивают его… Я понимаю это…

– Да, ты тоже, кажется, не прочь убиваться от «воспоминаний»! – с внезапно вспыхнувшим гневом перебил Макс. – Когда мы виделись в последний раз, ты ничего не хотел объяснить мне; теперь у тебя прямо элегическое настроение. Ну, признавайся же наконец!

– Оставь! Ты ведь знаешь, что я неисправим, а в известных вопросах даже и ты не понимаешь меня.

– Ну, разумеется, как неисправимого реалиста, ты не можешь допустить меня в святая святых твоих чувствований. За тебя следовало бы приняться моему отцу; ваши души всегда были родственны, и он, наверное, понял бы твои «идеальные побуждения», которые я – не сердись, Георг, – считаю просто бреднями.

Винтерфельд нахмурился и отвернулся. Однако Макс продолжал, нимало не смущаясь:

– Эта робость и нерешительность, это стремление бежать от счастья, которого ты, может быть, добился бы одним смелым движением, эти постоянные чувствительные раздумья и комбинации будут продолжаться до тех пор, пока тебя не опередит другой, не обладающий такими тонкими чувствами, и ты во второй раз прозеваешь свое счастье… Да, да, это оскорбляет тебя, а я все-таки скажу: раз уж ты никак не можешь развязаться с этой любовью, так женись, и дело с концом.

– Ты говоришь на основании собственного опыта, с принужденной улыбкой возразил Георг, – ты испытал рекомендуемое тобою средство на себе самом, и притом с блестящим успехом. Твоя жена прелестна.

– Она делает честь системе перевоспитания, не правда ли? От бледности и нервов не осталось и следа. Да, но ведь я основательно занимался ее воспитанием.

– Да, ты успешно боролся с тем, что было привито ей воспитанием и был предусмотрителен, поторопившись увезти ее от прежних влияний и пересадить совсем в иную среду. А то, пожалуй, постарались бы снова связать порванные нити.

– Не думаю. Я так здорово прижал духовника и настоятельницу, что они возымели ко мне огромное уважение. И, наконец, разве ты сомневаешься, что моя жена вполне разделяет мои воззрения и во всем следует моим указаниям? Я очень люблю Агнесу, но все же крепко держу в руках скипетр власти; мужчина всегда должен быть в своем доме главой – имей это в виду на всякий случай, милый Георг, и, когда придется, примени.

Так разговаривая, они обошли сад и теперь приближались к дому. На веранде сидел доктор Бруннов со своей невесткой. Агнеса читала ему газету. Доктор действительно сильно постарел, взгляд его был страдальческим. Его прежняя раздражительность исчезла, уступив место вялому равнодушию, которое лишь изредка нарушалось проблесками былой страстности.

Агнеса превратилась в цветущую женщину, соединявшую в себе прежнюю кротость с достоинством жены и матери. У ног ее играл мальчик лет двух. Едва заметив подходивших, он поднялся на ножки и устремился навстречу отцу. Макс схватил ребенка и высоко поднял его.

– Взгляни на этого мальчишку! – воскликнул он, с отеческой гордостью показывая другу краснощекого, здорового бутуза. Если бы мы жили в Р., я непременно пригласил бы патера, о котором мы сейчас говорили, крестить моего наследника, у его преподобия, пожалуй, сделалось бы от этого разлитие желчи.

– Милый Макс! – кротко сказала Агнеса, и взгляд, сопровождавший эти слова, также был кроток, но Макс тотчас понял.

– Да, да, я ведь обещал не шутить на эту тему, – сказал он. – Ну, так вот: я был бы в отчаянии, если бы у его преподобия сделалась желтуха, и употребил бы все свое искусство, чтобы вылечить его.

– Не думайте, Винтерфельд, что Макс действительно такой безбожник, каким представляется, – вмешалась Агнеса, – он только никак не может обойтись без насмешек, даже когда провожает меня в церковь.

– Ты ходишь в церковь? – спросил Георг, с удивлением глядя на своего друга.

– Иногда, – смутился Макс. – Впрочем, очень редко, всего несколько раз в году. Если я этого не делаю, Агнеса плачет, и мне по необходимости приходится выслушивать проповедь.

– Милый Макс! – опять повторила Агнеса, и муж, очевидно, побаивающийся кротких предупреждений своей жены, поспешил перебить ее:

– Милое дитя, Георг останется у нас ночевать. Завтра он, к сожалению, покидает нас, но сегодня он – наш гость. Будь добра, сделай все необходимые распоряжения.

Молодая женщина выразила свою радость по поводу посещения Георга, потом поднялась, чтобы проверить, все ли приготовлено для гостя.

– Я уведу малютку, он привык спать перед обедом. Снеси его наверх! – обратилась Агнеса к мужу.

– Я не хочу оставлять Георга, – отозвался тот, – да и мальчуган должен научиться подниматься по лестнице на своих ногах. Он уже достаточно велик.

– Как хочешь, милый Макс, – тотчас же уступила жена, – ты знаешь, я всегда стараюсь поступать согласно с твоими желаниями, но Рудольф привык, что ты сам носишь его наверх, он будет плакать…

– Это у него мамина привычка, – возразил Макс и, очевидно, решив показать другу, что всегда твердо стоит на своем, не сдвинулся с места.

Его жена с выражением бесконечной кротости нагнулась и сама взяла на руки ребенка, который хотя и был здоровым крепышом, никак не мог быть для нее чересчур тяжелой ношей. Однако Агнеса, казалось, несла его с величайшим трудом и у дверей даже вынуждена была остановиться, чтобы перевести дух. Взгляд, который она при этом бросила на мужа, был полон упрека. Это подействовало: Макс в мгновение ока очутился около жены.

– Сколько раз я говорил, чтобы ты не злоупотребляла своими силами! Давай малыша, я сам снесу его наверх, – сказал он своим прежним властным голосом и, взяв ребенка, понес его на второй этаж, где находилась квартира молодых супругов.

Агнеса склонила голову и послушно последовала за мужем; она ведь и на сей раз, как всегда, покорилась его желанию.

Георг поглядел им вслед с иронической улыбкой, потом обратился к доктору Бруннову, молчаливому свидетелю этой сцены:

– Сейчас только Макс прочел мне лекцию относительно того, что мужу никогда не следует выпускать из рук бразды домашнего правления и он должен всегда оставаться в своем доме господином. Кажется, он сам себя обманывает?