Вера Петровна. Петербургский роман (Роман дочери Пушкина, написанный ею самой) - Пушкина-Меренберг Наталья Александровна. Страница 12

— И это все, Борис? — только и сказал генерал.

С легкой усмешкой (громкого смеха от него еще никто не слыхал) он смотрел некоторое время на ошеломленного сына и наслаждался его удивлением. И тогда добавил:

— Если ничего другого нет, то не трать слов зря. Я знаю об этом уже давно.

— Но откуда, отец? И зачем ты так долго позволил мне надеяться, стремиться к недостижимой цели? — спросил Борис повышенным тоном, снова накаляясь и превратно принимая поведение отца за бессердечность.

— Не волнуйся, мой друг, не распаляйся напрасно, — спокойно и хладнокровно ответил отец. — Во-первых, мне кажется, ты забыл, что я знаю все, что здесь происходит, особенно то, что люди скрывают.

При этом он бросил многозначительный взгляд на сына, которому совсем не нравилось его всеведение.

— Итак, я знал факт этой помолвки. Во-вторых, должен тебе сказать, что ты действительно много моложе, чем я думал. Иначе бы ты не выпалил, не подумав, свой вопрос. Я никогда не позволю тебе стремиться к недостижимой цели. Это было бы потерей времени в этой и без того короткой жизни. И в этом деле я придерживаюсь таких же правил.

— Но эта пара все-таки обручена! — прервал его Борис.

— Разве ты не понимаешь, что я говорил о «так называемом» обручении?

— Да, я понимаю… что ты хочешь этим сказать, отец?

— Сначала сядь, мой мальчик. Ты стоишь посреди комнаты, я нахожу это неудобным. А сейчас послушай, что я скажу.

Борис сел в кресло рядом с отцом и зажег сигарету.

— Вера Петровна и Владимир Островский могут любить друг друга и иметь намерение пожениться, — начал генерал свое поучение. — Они могут легко давать друг другу обещания. Но я не называю это обручением. По моему мнению, в этой стране для настоящего обручения, как и для свадьбы, необходимо согласие родителей с обеих сторон. Я не сомневаюсь ни на мгновение, что госпожа Громова с радостью дала согласие. А вот кто не даст согласие ни на обручение, ни тем более на свадьбу, так это граф и графиня Островские.

— Правда, отец? Ты в этом уверен?

— Так же уверен, как в том, что вижу тебя.

— Тогда ты снял тяжелый камень с моего сердца, и я снова могу надеяться.

— Ты никогда не должен терять надежду, Борис. Я часто повторял это важное жизненное правило, но, кажется, напрасно. Ну, как ты предполагаешь использовать мое сообщение?

— Это большой вопрос, который я себе сейчас задаю. Что ты посоветуешь мне?

— Прежде всего действовать без излишнего напора, как сегодня, — ответил генерал. — Начал ты очень хорошо. Но излишняя спешка может все дело испортить. Вот что надо делать. Ты должен стремиться к тому, чтобы заронить в Вере подозрение к ее возлюбленному, сомнение в его верности и преданности. Я полагаю, что достичь этого во время его пребывания в Париже не невозможно. Если тебе это удастся, считай, что главную трудность ты преодолел. Потом нужно умело и постепенно это недоверие усилить, и размолвка между влюбленными будет неизбежной. Это было бы лучше всего. Как только это случится, ты сможешь умело воспользоваться этой размолвкой, разрыв между Beрой и Владимиром станет неизбежным… Но пойми меня правильно: разрыв должен произойти между самими влюбленными. Не раньше, чем наступит момент, когда Вера почувствует себя несчастной и покинутой, не раньше этого говорю я, можно начинать со сватовством.

Генерал остановился. С миной высокомерного светского человека глядя на восхищенного Бориса, он любовался произведенным им впечатлением. Потом продолжил:

— Более сказать я не могу, Борис. Детали, оценка конкретных обстоятельств и выбор подходящих моментов, необходимых для дела, — это уж ты выработаешь сам. Ты сам кузнец своего счастья.

— Твоя идея просто замечательна, — отвечал Борис. — Когда я пойму, как ее осуществить, нас ждет победа. Теперь надо обдумать план военных действий… Спокойной ночи, папочка. Спасибо за добрый совет!

Он еще много часов лежал в постели, размышляя о том, как найти дорогу в темном лабиринте. Нельзя было довериться случаю и сделать неправильный шаг. Были все шансы на успех, если только следовать его расчетам. Его голова работала безостановочно. Разговаривая сам с собой, он говорил вполголоса отрывочными фразами:

— Отец прав… Вызвать недоверие… Прервать всякую связь между ними… Но как?… Один я не смогу…

Вдруг он радостно вскочил.

— Да! Я знаю план! Влюбленная в меня Любочка мне поможет… Она — мой союзник…

Утро дало о себе знать шумом в доме и на улице. Борис вдруг заснул. Но это был не освежающий сон. Он видел дикие сцены. Образы его чрезмерно раздраженной фантазии летали вокруг него. Это были фантастические образы Веры, Любочки и других знакомых. Вдруг он увидел, как открылась дверь и поток писем, гонимый невидимой силой, закружил по комнате. Напрасно он пытался закрыть дверь. Напрасно искал защиты от все нарастающей массы писем. Все выше и выше росла гора бумаги. Работая руками и ногами, он много раз пытался вылезти из этой кучи… Все было напрасно. Вот уже эта масса покрыла его целиком, все тяжелее и тяжелее сдавливала ему грудь… Он едва мог дышать. С каждой секундой росла опасность… Он боялся, что бумага похоронит его живого. Тогда его охватило отчаяние. Собрав последние силы, он соскочил с кровати с пронзительным криком о помощи.

Открыв глаза, он увидел Василия, стоявшего перед ним.

— Вы беспокойно спали, Борис Иванович, и даже позвали на помощь, — сказал он своему барину. — Не желаете ли чего?

— Нет, слава Богу, ничего. То, что меня испугало, был только сон, ужасный сон. Мне казалось, что я умираю. Быть может, это было предостережение свыше?… — добавил он тихо.

Глава восьмая

В следующий вечер нетерпение Беклешова привело его к Громовым ранее, чем обычно. Ему не терпелось начать плести сеть, в которую он рассчитывал поймать ценную добычу. Долго ждать он не умел, это было противно его натуре. Он должен был действовать, пока ясно видел фарватер.

Ему пришлось звонить дважды, пока открыли дверь. Не задерживаясь, он начал подниматься по хорошо знакомой лестнице.

— Борис Иванович, — крикнул ему швейцар, — что вам угодно?

— Глупый вопрос, — ответил Беклешов раздраженным тоном.

— Мария Дмитриевна с молодыми дамами уехали в театр и еще не вернулись, — сообщил швейцар.

Борис топнул от злости ногой. Но, когда он собрался спуститься, швейцар сказал с хитрой ухмылкой:

— В гостиной одна Любовь Степановна. Я слышал, они несколько минут назад на фортепьяно играли.

Дважды Борис не заставил повторять эту новость. Он поспешил наверх. Старый слуга усмехнулся ему в спину.

Борис подумал, что этот счастливый случай — сам знак судьбы, так как уже много месяцев он не мог наедине поговорить с барышней. Сейчас это было очень важно, так как в его плане ей отводилась главная роль. Оставались считаные минуты побыть с ней наедине. Нужно было ими воспользоваться, чтобы успеть сделать как можно больше.

Он бесшумно открыл дверь гостиной. Но Любочка услышала шорох. Она быстро повернулась к нему. При виде любимого человека лицо ее осветилось. Покраснев, она пошла ему навстречу и подала руку.

— Почему вы дома одна, Любочка? — спросил он доверительно и тепло пожал ей руку.

Согласно русскому этикету, он должен был бы обращаться к ней «Любовь Степановна». Она покраснела еще больше, но не от смущения, а от радости, поняв, что это знак расположения.

— Я весь день чувствовала себя неважно, — отвечала она, — и решила спокойно остаться дома до чая и не ехать со всеми в театр. Мы определенно надеялись вас сегодня видеть, Борис Иванович.

Она не могла отказать себе в том, чтобы сделать ему этот тонкий намек, так как кто знает, когда еще придется с ним говорить наедине.

— Я вдвойне счастлив, — отвечал Борис, — что пришел раньше обычного. Добрый гений подал мне эту мысль. Целую вечность я мечтал поболтать с вами наедине, моя дорогая Любочка…