Прокаженная - Мнишек Гелена. Страница 45

— Позвольте сказать, господа! Я весьма удивляюсь вашим словам, пан Михоровский. Должны оставаться некие различия между патрициями и плебеями. По моему мнению, директор оркестра своей затеей с фанфарами проявил большой такт.

— Что до участников, все получили по достоинству.

— Значит, для простой справедливости и беспристрастного суда вы места не находите? — взорвался майорат. — К чему тогда эксперты? Вывесим на выставке огромный щит с перечнем наших заслуг, а на достижения людей простых и внимания не стоит обращать! Если уж начали, закончим совершеннейшим свинством!

Граф Барский воздел голову еще величественнее. Глядя на Вальдемара, он менторским тоном изрек:

— Щиты с гербами у нас и без того имеются, не стоит вывешивать их лишний раз. На выставке мы всем открываем дорогу, можем оценивать их и награждать, но… соблюдая меру.

— Глупости! — буркнул Вальдемар. — У нас два пути, — продолжал майорат.-Либо способствовать развитию производителей из трудовых классов, либо не устраивать больше выставок.

— Решительно ставите вопрос! — вмешался граф Морикони, хмуря брови и так сильно потирая ладони, словно крошил что-то в них.

— Иначе нельзя. Без участия простых людей выставки станут напоминать карнавал для людей нашего круга. Развлечений будет масса, но не более того. А награды? Ну, конечно, мы ими осыплем друг друга. Выстави я свое старое пальто и стоптанные калоши, наверняка получу золотою медаль.

Брохвич и Трестка расхохотались, потом Трестка вмешался:

— А мне такая система нравится. Так легко будет получить золотую медаль!

— Ну, у тебя и сейчас есть похвальный лист.

— Сдается мне, исключительно благодаря деликатности экспертов.

— Ничего подобного, Трестка! Ты его заслужил. Если бы мне несправедливо присудили золотую медаль за коней, я бы ее вернул; но будь я тем пчеловодом, с которым поступили по-свински, уж я бы поучил экспертов уму-разуму!

— Экспертами по пчеловодству были дамы.

— И мужчины тоже! Быть может, в этом и была ошибка: они больше занимались флиртом, чем пчелами.

— Экий вы насмешник! — засмеялся князь Занецкий.

— Я говорю чистую правду! Любой может понять, что высшая награда по праву принадлежала этому пчеловоду, чем мне или множеству других. Имеющий глаза да увидит! У меня — деньги, образование, я знаком с новейшей культурой производства, а у него один лишь жизненный опыт, ум и крестьянская бережливость. Кто из нас потрудился больше? И при чем тут гербы, имена и общественное положение?

Барский потрогал шею, словно опасался апоплексического удара, и приглушенным голосом изумился:

— Неслыханно в устах аристократа! Что за кощунство!

Вальдемар громко засмеялся, поднял руки и, подражая пафосу графа, воззвал:

— О, смилуйся, граф!

Граф выпрямился, величественный, но удивленный:

— Что? Вы vraiment? [64]

Вальдемар смеялся, расхаживая по комнате. Брохвич шепнул ему на ухо:

— Посмотри! Барского обуяло магнатское безумие. Сейчас его удар хватит.

Занецкий старший, коснувшись руки Барского, спокойно сказал:

— Отложим дискуссию! Дорогой граф, выпьемте лучше вина.

И потянул тяжело дышавшего магната к столу. Увидев полные бокалы, Барский успокоился. Майорат посмотрел на него и произнес с усмешкой:

— Все у нас этим и кончается…

Зазвенели бокалы. Брохвич, обняв за плечи Михоровского и Жнина, шепнул:

— Посмотрите только на Вилюся!

Студент стоял в полуоткрытой двери, подавшись вперед, побледнев, затуманенными глазами пожирая поющих цыганок. Вытянув шею, он таращился на них с любопытством новичка и напоминал подстерегающего мышь кота.

Вальдемар усмехнулся:

— Сущие конфетки, верно? Неплохой цветничок!

Но Вилюсь его не слышал.

Брохвич, тихонько подкравшись к юноше, сильным толчком выпихнул его за порог.

Ошеломленный Вилюсь внезапно оказался посреди зала.

Две цыганки бросили в него цветами и закружились вокруг в чардаше.

Вилюсь казался совершенно одуревшим.

— Ха-ха-ха! — рассмеялся граф Барский.

Ему вторил Морикони.

Вальдемар скривился:

— Юрек, что за глупости? Брохвич заходился от смеха:

— Да ты только посмотри на него! Как он от них шарахнулся!

Трестка затащил Вилюся назад в кабинет. Юноша скорее был возмущен, чем зол; но он уже осушил несколько бокалов и потому исподлобья воззрился на Брохвича.

— Смотрите, Трестка в роли няньки! — хохотал Брохвич. — Ничего удивительного, Вилюсь — его будущий шурин…

— Оставьте его в покое! Юрек, ты сегодня совершенно шальной, — сказал Михоровский.

Князь Гершторф поднял бокал:

— Господа, выпьем за сегодняшних обладателей наград, и в первую очередь за майората!

— Нельзя — нет панны Риты, а ее тоже наградили!

— От ее лица выпьет граф! — засмеялся Вальдемар, чокаясь с Тресткой.

— Тогда уж — и за мой похвальный лист!

— Непременно!

Посыпались новые тосты. В зале гремела музыка. Пылкая, дикая мелодия чардаша будоражила кровь. Брохвич подошел и широко распахнул дверь.

В кабинет проникали запахи вина, помятых цветов и крепких духов. В зале развеселились не на шутку — громкий смех, болтовня, песни цыганок отдавались в кабинете. Несколько мужчин подошли к двери и неотрывно смотрели в зал.

Черноволосые темпераментные испанки потрясали кастаньетами, их черные глаза рассыпали искры. Красочные, как бабочки, женщины очаровывали красотой движений, соблазняли. Песни, музыка, шум, стук кастаньет и своеобразный запах разгоряченного зала дурманили. Серые глаза Михоровского заискрились, в них блеснул огонь. Горячая кровь уже вскипела в нем. Он сделал шаг вперед, пытался иронически посмеяться над собой, но притяжение зала оказалось сильнее. Внезапно перед ним мелькнули ясное личико Стефы и ее большие темно-фиалковые глаза, затененные пышными ресницами, словно светящие в ночи звезды. Он вздрогнул… видение растаяло. Лицо его изменилось, он равнодушно посмотрел в зал, отвернулся и пожал плечами.

Майорат хлопнул в ладоши. Появился лакей. Михоровский велел подать пальто.

— Вальди, ты уходишь? Бросаешь нас? — удивился Брохвич.

— Потешный ты, Юрек! Доброй ночи!

— Я ухожу с майоратом, — сказал молодой Гершторф.

— И я, и я! — раздалось несколько голосов.

— Ну, тогда и я с вами! — крикнул Брохвич.

Трестка тоже встал, будя задремавшего Вилюся.

Вскоре кабинет опустел.

Когда они проходили через зал, одна из испанок заступила Михоровскому дорогу и, ударяя в кастаньеты, обдала его черным пламенем прекрасных глаз.

Майорат неприязненно отшатнулся.

На улице перед входом стояли ландо и кареты. Кучера почти все спали, клюя носами на козлах. Но Бруно из Глембовичей чутко бодрствовал. Вальдемар попрощался с друзьями и откинулся на подушки. Рядом с ним сел Брохвич.

Когда экипаж тронулся, Брохвич сказал:

— Вальди, ты невероятно изменился.

— Изменился, — словно эхо, отозвался майорат.