Грешники и святые - Остен Эмилия. Страница 22

Он аккуратно вывел меня из ниши в хохочущий зал и вел мимо запрокинутых лиц, мимо скрещенных взглядов, протянутых рук и пропотевших тел. И в этом путешествии, в плавном шаге отца Реми мне чудилась музыка. Не пение церковного органа, нет, — вольта.

Виконта мы отыскали довольно скоро. Он стоял и беседовал с двумя дамами в масках, при виде меня шагнул вперед, быстро и радостно. Отец Реми выпустил мою руку и поклонился хозяину дома.

— Возвращаю вам прекрасную Коломбину, виконт. Простите, что так надолго украл ее у вас.

— Ничего, ничего, Доктор, — виконт пытался понять, кто скрывается под маской, и не угадывал, я смертельно боялась, что он догадается сейчас.

— Мне хотелось бы немного отдохнуть, Бенуа, — пропела я милым голоском, слыша который мужчины обычно не могут отказать. — Мы можем пойти в гостиную? А затем я подарю вам танец, и не один.

— О, разумеется, — виконт подал мне руку.

Отец Реми поклонился снова и исчез в толпе.

— Кто этот Доктор? — спросил мой жених.

— Не знаю, — сказала я как можно равнодушнее. — Просто какой-то дворянин, и все. У вас есть бисквиты, Бенуа? Ужасно хочется бисквитов.

— В моем доме есть все, что вы пожелаете, дорогая.

Мы не успели уйти далеко: наперерез виконту бросился слуга с перекошенным от волнения лицом, и я тут же, сбившись с легкого шага, поняла: вот они, те неприятности, которые предчувствовал отец Реми.

— Ваша светлость! Ваша светлость, пожар!

— Не ори, идиот! — виконт сгреб слугу за воротник, разом растеряв всю свою вальяжность. — Где горит, что?

— Часовня, — выдохнул полузадушенный слуга, — часовня горит…

— Прошу прощения, Мари, — не дожидаясь моего ответа, виконт двинулся прочь, волоча за собой слугу.

Я подобрала юбку и заторопилась следом, и тут меня бесцеремонно ухватили за локоть — в который раз за вечер.

— Нечего вам там делать.

— Отпустите меня! — я вырвалась из рук отца Реми. — Хватит уже!

И побежала следом за женихом. Где находится часовня, я знаю: Бенуа показывал мне дом, и не раз. Ведь я должна войти сюда хозяйкой, а потому неторопливо изучала коридоры, комнаты, лестницы. И сейчас бежала, не сомневаясь, чувствуя за спиной тяжелый топот — священник, как видно, решил не отставать.

Двери в маленькую домашнюю капеллу были распахнуты, оттуда несло сухим жаром. Я остановилась, ухватившись за створку, и шагнула внутрь, отец Реми сгреб меня, не давая идти дальше.

Виконт и слуга стояли неподалеку от нас, замершие в ужасе. И было от чего.

Пылал алтарь, пылала стена над ним, и огонь танцевал вокруг огромного распятия. Эту семейную реликвию привез из крестового похода дальний предок виконта де Мальмера; с тех пор она украшала домашнюю часовню — крест высотой в сажень, красного дерева, с инкрустацией золотом, с гладким золотым Христом. Огонь вился, подкрадывался к нему и все никак не мог подобраться, хотя вокруг уже все пылало.

Но не это оказалось самым страшным.

С тернового венца Христа падали крупные алые капли. Лицо Иисуса было залито кровью.

Глава 9 Nosce te ipsum [16]

Отец Реми строго-настрого велел мне выбросить из головы глупости и даже не думать о предстоящей ему дуэли. Мы говорили позже, дома. Пожар в часовне потушили, хотя драгоценное распятие, конечно, обгорело, а на заляпанное запекшейся кровью кроткое лицо Христа смотреть было невыносимо. Отец Реми под шумок исчез, а когда возник рядом, то был уже в привычной сутане и конвоировал растерянную мачеху. Виконт побыстрее отправил нас всех домой: ему не терпелось найти виновников безобразия или выяснить, отчего так произошло. В часовне постоянно горели свечи, это верно, только свечи не падают ни с того ни с сего.

— Лишь по воле Господа, — сказал отец Реми, глядя в потолок кареты.

Тут уж в его словах сомневаться не приходилось: в освященную часовню дьявол не войдет. Хотя, может, это очень сильный дьявол. Мне было плохо, голова раскалывалась, а еще меня душила страшная злость.

Священник прав: что-то происходит. Если это действительно знак Господень — о чем Он пытается сказать? Что я должна сделать — или не делать?

Одно я знала точно: дуэль я не пропущу.

— Может, вам просто не ходить туда? — сказала я, когда мачеха ушла, ненадолго оставив нас с отцом Реми наедине в своей гостиной.

— Это недостойно чести дворянина — избегать дуэли, — сообщил он мне невозмутимо.

— Может быть, и они не придут. Они были пьяны и могут наутро не вспомнить.

— Тогда это на их совести и чести.

— Ненавижу вас, мужчин, — сказала я с плохо скрываемым презрением. — Вы никогда не думаете о нас. Вам лишь бы драться, лишь бы себя показать.

— Это говорите вы, дочь моя, поехавшая на бал, куда — я вас предупреждал! — не стоило бы являться.

— Ваши предчувствия начинают меня угнетать.

— Три знака уже было, — он воздел указательный палец к потолку. — Три!

— И что?

— Следует подумать.

Я застонала и собиралась сказать, что вечно он меня путает, когда вернулась мачеха.

В итоге все отправились спать. Я легла в постель, думая, что глаз не сомкну, и уснула в ту же секунду. Во снах меня преследовал гигантский скорпион, я убегала, убегала, а когда он меня настиг, то превратился в отца Реми и аккуратно взял за горло.

Я проснулась в семь часов утра с колотящимся сердцем, с ужасом поняла, что проспала, прислушалась: тишина. Ни шороха, ни звука, второй этаж мертво молчит. Я поднялась и выглянула в окно: никаких признаков рассвета, идет проливной дождь. Что ж, тем лучше для моей цели.

Я принялась одеваться, не зажигая свечи, — огня в камине вполне хватало.

Слуги, конечно же, уже встали, в прихожей я встретила зевающего Дидье и спросила, не видел ли он отца Реми.

— Как же, госпожа, видел, — Дидье почесал розовую заспанную щеку. — Священник уж полчаса как уехал, попросил у графа одну из наших лошадей и уехал.

— Вели карету подавать, — бросила я.

— Так рано, госпожа?

— Не рассуждай, вели.

Я опаздывала, безбожно опаздывала, одна надежда на то, что отец Реми плохо знает Париж и заплутает где-нибудь, тогда у меня есть шансы успеть к началу дуэли.

Карету подали спустя четверть часа, Дидье помог мне забраться внутрь и убрал лестницу. К этому моменту я опаздывала неотвратимо, полагаться на рассеянность отца Реми не приходилось, и я велела кучеру ехать как можно быстрее.

Уже светало.

Что за чувство гнало меня вперед, заставляло нестись сломя голову туда, где меня вовсе не ждали? Теперь я знаю, тогда же мучилась неопределенностью. Сентябрь подходил к концу, совсем скоро будет главное событие в моей жизни, а я пытаюсь уберечь от дуэли человека, с которым познакомилась три недели назад.

Священника.

Я ощущала себя глупой: так нельзя поступать, я ломаю все свои принципы — я в этой жизни дерусь только за себя. Но чувства, непонятные еще мне самой, бесконечно сильные, побороли доводы разума. Мне было важно знать, что он жив, что с ним ничего не случилось, ведь если случится — я в этом виновата: никто не заставлял меня тащить его на балкон. А отец Реми оберегал меня, следуя своему жизненному укладу, его своеобразная доброта и та свобода мыслить, которую он предоставил мне, не пытаясь напичкать обычными церковными пилюлями, — .все это заслуживало если не уважения, то благодарности. Ради меня он пошел на нарушение правил, обрядился Доктором Грациано, принял вызов на дуэль… Его внимание ко мне, его утонченное понимание — все это затягивало, словно песня сирены.

Экипаж застрял на перекрестке, где не могли разъехаться две телеги, я слышала, как кучер ругается с горожанами, сыплются бранные слова. Отодвинув занавеску, я увидела кусок залитой дождем улицы, лавку пекаря, на пороге стояла девушка, кутавшаяся в шаль, и пела. Слова песенки вплетались в шорох ливня.