Пасодобль — танец парный - Кисельгоф Ирина. Страница 39

— Нет, — сухо ответила я. — Мои выходные — семейный контракт. И будни тоже.

Челищев промолчал, но я поняла, продолжение следует.

Мы оставляли Маришку у Нины Федоровны, нашей соседки по лестничной площадке. Дочка только пошла в первый класс. Я не знала Нину Федоровну, ее знал мой муж. Она согласилась присматривать за Маришкой. Забирала девочку после школы. По старой памяти. Она нянчила Ванечку в детстве и была дружна с его матерью. «Ванечка» — ее сленг. Не мой. Мужа моего она тоже любила по старой памяти. До сих пор. Муж ей доверял, я, получалось, тоже. Хотя мне ничего не оставалось делать, днем я работала, вечерами училась. По-другому не выходило. Нине Федоровне я не нравилась, хотя она не показывала виду. Но я это чувствовала. Ничего удивительного. Я не нравилась своему мужу, значит, не нравилась и ей. Это было лояльно и честно. По отношению к моему мужу. Большего я не ждала.

В гостиной Нины Федоровны остался титан. Она его почему-то не убрала. Настоящий титан, окрашенный краской бронзового цвета. Он уносился к высокому потолку цилиндрической блестящей ракетой и был прикручен звериными ножками с когтями к металлической пластине на полу. В самом низу титана блестела заслонка с изогнутой старинной ручкой. Затейливый вход в старинный воздухоплавательный аппарат. Сейчас титанов не делают. Незачем. Маришке он казался красивым. Мне тоже.

— Он летает? — в первый раз спросила она.

— Да. Нет, — одновременно сказали мы с Ниной Федоровной.

— Как? — не поняла она.

— Летает. Конечно! — воскликнула я.

Титан должен был летать. Иначе зачем ему быть похожим на ракету?

— Нет, — серьезно ответила Нина Федоровна. — Это же титан. Титаны не летают.

Моя дочь поверила не мне, а Нине Федоровне. Безоговорочно. Разве могло быть иначе? Титан жил в комнате у Нины Федоровны. Она знала его привычки лучше меня.

— Нина Федоровна засыпает. Часто, — сказала мне как-то Маришка.

— Даже когда у нее ты?

— Да.

— Вот видишь. Титаны летают. Ночью. Когда она спит.

— Куда летают? — недоверчиво спросила она.

— В сказочные страны, где есть круглые дома. А в них круглые желтые комнаты. Я такие уже видела.

— Потому мы играли в счастливые круглые комнаты?

— Да, — я чмокнула ее тугую щеку.

Она не отстранилась. У меня дрогнуло сердце. В него нежданно толкнулась надежда. Я уже и не помнила, когда она разрешала себя поцеловать. Я спала этой ночью как убитая. Как человек со спокойной душой. Но лучше бы я этого не говорила. Маришка решила попросить Нину Федоровну не спать и проверить.

— Не стоит делать меня сумасшедшей, голубушка, — вежливо сказала Нина Федоровна. — Я из ума еще не выжила. Несмотря на возраст.

Я объяснилась и извинилась, она поджала губы тонкой ниткой. А Маришка решила проверить сама и застряла в титане. Хотела узнать, что внутри. Ее еле вытащила Нина Федоровна. Вся правая рука у Маришки была ободрана.

Иногда мне кажется, что история с титаном разрушила мои отношения с дочкой. Раз и навсегда. Хотя это ерунда. Я и сама понимаю. Наша соседка была одинокой, бездетной, безмужней старухой. Потому она крала чужих детей. Она украла моего мужа у его матери, а потом мою дочь. Если бы не она, наверное, все было бы хорошо. Да. Все хорошо. Я точно знаю. Мой муж и дочь пропали у старой ведьмы, как Ганзель и Гретель, и она заживо съела их душу. Старая ведьма с коричневыми старческими пятнами на высушенных старостью передних лапках. Как у пегого злобного богомола, пришедшего ко мне на балкон летом, которое хотелось забыть.

— Титан — печка! — крикнула моя дочь. — Печки не летают. Зачем ты мне это сказала?

— Я думала так будет интереснее. — Мой голос упал. — Разве нет?

— Нет! Ты меня обманула!

— Я не обманывала тебя. Я только хотела, чтобы тебе было весело. Я не могу тебя обмануть. Я же твоя мама! Ты же мне веришь? Веришь? Да?

Я умоляла Маришку мне поверить. Голосом. Руками. Губами. Она меня оттолкнула.

— Я была бы калекой! Без руки! Из-за тебя! — заплакала она.

— Кто тебе сказал? — мгновенно вскипела я. — Кто?!

— Баба Нина! И папа!

Моя дочь поверила отцу и чужой женщине, которую знала всего месяц. Безоговорочно. Не мне. Им. Чужой женщине! Не мне!

— Каким образом моя дочь могла оказаться калекой? — еле сдерживая себя, спросила я Нину Федоровну. — У нее только рука оцарапана! И все!

— Почему вы обращаетесь с этим вопросом ко мне? — сухо переспросила Нина Федоровна.

— Вы влияете на мою дочь! На мужа! Кто мог ему рассказать? Кто мог представить все в таком свете? В черном свете! Маленький ребенок? — закричала я, сжав кулаки. — Вы! Что плохого в том, что ребенок мечтает? Что?

— Ничего, — спокойно ответила Нина Федоровна. — Мне надо принимать лекарство. У меня больное сердце.

Это означало конец разговора. Я стояла, беспомощно сжав кулаки. Мои щеки пылали от унижения и бессилия. Мне нечего было сказать. Меня зарубили на корню ледяным спокойствием, как топором. Окатили холодным душем. Потушили. Враз. У меня закипели слезы на глазах. Я опустила голову и попросила, как ребенок. Униженно, умоляюще:

— Не мешайте мне. Я прошу вас. Прошу. Очень.

Почему я так сделала? Зачем просила? Ведь я ничего еще не знала. Может, я сразу поняла, что мне будет с ними не сладить?

— Мне нужно принимать нормодипин. Я опаздываю на десять минут.

Я помолчала и пошла к двери. Прочь. Два больных сердца не уживаются вместе.

— Надо любить, — в спину сказала Нина Федоровна. — Тогда будут верить. Вам. Вот в чем влияние.

Я закрыла ее дверь и нашла ответ. Дети любят безоговорочно, если нет того, кто точит и точит доверие. Каждый день. Каждый час. Каждую минуту! Я оказалась одна, мой муж нашел единомышленника. Двое лучше одного. Толпе верят больше. Это все знают. Я вдруг подумала о репутации. У матери тоже есть репутация. Она дается по праву рождения ребенка. Никто не может ее отнять. Никто. Ни один человек! Никто не имеет права! У меня на глазах чужой человек и мой муж запросто подтачивали веру в меня, в мою любовь, в мою защиту. Во все! А я ничего не могла поделать.

— Я не хочу, чтобы Мариша ходила к Нине Федоровне. Я найду другую няню.

— Почему? — холодно спросил муж.

Я хотела сказать, Мариша жаловалась, что Нина Федоровна нередко засыпает. Так бывает у старых людей. Разве можно оставлять на нее детей? Тем более такого ребенка, как моя дочь. За ней нужен глаз да глаз. Но я забыла все заранее приготовленные слова. Начала заводиться. Так часто со мной случалось в последнее время. Очень часто. И я завелась. С полоборота.

— Она учит ее ненависти ко мне! — выкрикнула я.

— Ненависти? Снова твои навязчивые идеи? — муж усмехнулся. — Нина Федоровна может научить только хорошему. Я провел у нее все детство.

— Лучше бы ты провел детство вместе с матерью!

— Моей матери было некогда! — отрезал муж.

— Ей не было до тебя дела? Почему? Твоя мать не любила тебя? Что с ней было не так?!

— Она была похожа на тебя, — хмуро ответил он. — Впрочем, это тебя не касается.

— Чем похожа? Чем мы вам обоим не угодили?! — кричала я. — Твоя мать не работала. Сам говорил! Почему ты был не с ней, а с чужой женщиной?

— Так хотел мой отец.

— Твоя мать не работала. Так тоже хотел твой отец?

— …

Вот оно! Наконец! Я услышала то, что должна была знать давно. До замужества. Мой муж шел по стопам отца, копируя его жизнь в точности. По кальке. До мельчайших деталей. Но мне не сказал. Утаил! Я бы не вышла за него замуж. Никогда и ни за что! За тюрьму не выходят!

— Ах, вот как! — насмешливо протянула я и сжала изо всех сил кулаки, чтобы сдержать себя. — Яблочко от яблони!

Мой муж отвернулся к столу, его твердые губы были сжаты так сильно, что побелели. Я ясно видела это в свете лампы. А мне нужно было знать. Во что бы то ни стало. Когда это кончится?!

— Когда это кончится? — Я не заметила, как сказала это вслух.